Монетаризм

К пяти основным формам богатства Милтон Фридмен относит деньги (агрегат М1), облигации, акции, физические блага, человеческий капитал. Каждая из этих форм богатства способна приносить доход как в денежной, так и в неденежной форме. Например, деньги могут приносить доход не только в виде процентов по бессрочным депозитам, но и в виде удобства, надежности, гарантий и т.д.

Какова причинная связь  между доходами й богатством? Мы полагаем, что Фридмен дает неоднозначный  ответ на этот вопрос: «Богатство включает все источники «дохода» или потребительских благ. Одним из этих источников является производительная способность самого человеческого бытия. С этой точки зрения, сама учетная ставка выражает соотношение между богатством, выступающим как запас, и доходом, который выступит как поток... При столь общем подходе, доходу не может быть приписано обычное значение, которое мы привыкли измерять»1. Итак, с одной стороны, доход есть функция богатства, но, с другой — богатство следует рассматривать как капитализированный доход.

Здесь уместно заметить, что выдающиеся экономисты не любят давать однозначные ответы по кардинальным вопросам, чем нередко раздражают своих коллег по профессии. Известный М. Блауг сетует: «Общая теория» (Кейнса. — Авт.) — просто непричесанная книга, подобно «Началам» Рикардо, или «Капиталу» Маркса, или же «Позитивной теории» Бем-Баверка, которая содержит не одну и не две, но три или четыре «модели» функционирования современной экономики»1. То же, видимо, следует отнести и к Милтону Фридмену, которого полезнее постараться понять, чем ловить на противоречиях и тавтологии. Тем более, что у него, как и удругих крупных экономистов, четко выступает та теоретическая «модель функционирования современной экономики», которую он считает главной.

Итак, определяющей основой  модели является богатство «первичных собственников» (то есть населения) и богатство фирм, служащие источниками потока доходов;

Подчеркнем, что в основе модели лежит ряд предположений  относительно устойчивой эффективности  хозяйства и, в частности, «относительно  уровня потребления ресурсов, который в теории считается постоянным и стационарным, то есть может поддерживаться бесконечно долгое время»2.

В рамках данной модели центральной  проблемой,.которую решает каждый собственник, является оптимизация структуры  принадлежащего ему богатства с целью максимизировать совокупную полезность своих доходов. Тем самым максимизируется и полезность самого богатства. «Обладание одной формой богатства вместо другой означает изменение в потоке доходов, а эти различия и составляют фундаментальную сущность «полезности» каждой отдельной формы богатства»3.

Теперь мы подходим к  ключевому тезису современного монетаризма. Если деньги и для населения, и  для фирм — это одна из форм богатства, приносящих доход, то спрос на деньги определяется их предельной доходностью в сопоставлении с предельной доходностью других форм богатства.

А структура богатства, инерционна, и деньги занимают в  ней устойчивое место. Отсюда следует  заключение, одновременно логичное и  неожиданное, как матовая комбинация в шахматных партиях Алехина: совокупный спрос на деньги должен быть величиной устойчивой, изменяющейся лишь пропорционально долговременному темпу изменения ВНП и нацит опального богатства.

Этот вывод современного монетаризма разительно отличается как от традиционного неоклассического^ так и от кейнсианского подходов, хотя формально все три принадлежат к сторонникам «количественной теории денег». Дело втом, что второе рассматривало деньги прежде всего каксред-ство обращения, а третье объясняло «предпочтение ликвидности» страховыми и спекулятивными функциями денежного запаса. В этом направлении те и другие разрабатывали концепцию «кассовых остатков», но и тем и

другим было далеко до понимания денег как равноправной формы

богатства, приносящего  доход. , < .

И не только равноправной. Будучи одной из форм богатства, деньги одновременно являются ключевым инструментом всего механизма цен, посредством которого функционирует вся рыночная система. И если спрос на деньги в каждый данный момент устойчив, — это главная гарантия устойчивости платежеспособного спроса и всей рыночной системы. '

Тем самым монетаризм «опровергает» первый центральный  тезис кейн-сианства — о врожденной неустойчивости рыночного механизма.

Другой центральный  тезис кейнсианства — о «врожденной» склонности рыночного хозяйствах установлению равновесия на уровне неполной занятости ресурсов. С точки зрения монетаризма, любые ресурсы взаимен заменяемы как форма богатства, и если одни из них оказались во времен^ ном избытке, то они начнут приносить меньше дохода; население и фирмы постараются изменить структуру своего богатства и равновесие восстановится. Богатство же нации в целом «е может быть избыточным. ;

Но если такого состояния, как перманентное равновесие При  неполной занятости, в принципе не может  быть, то отпадает и кейнсианский вывод о реакции на него в виде жесткой закрепленности цен и зарплат; исходить в теории надо из гибкости тех и других.

В данной связи нет  необходимости излагать всю теорию монетаризма — мы ограничиваемся лишь некоторыми его исходными положениями, достаточными, на наш взгляд, чтобы поставить тот же вопрос, который мы выше ставили в отношении кейнсианской теории: какую хозяйственную систему моделирует современный монетаризм?

Такую, видимо, которая  отвечает по меньшей мере трем обязательным

УСЛОВИЯМ. •-•'.;•

Во-первыхг поскольку  монетаризм воглавуугластавитдеятельностьпер-вичных субъектов хозяйства по оптимизации  структуры их собственного богатства  — будь то деньги, облигации, акции, физические блага или человеческий капитал, — необходимо, чтобы все или большинство из указанных субъектов имели реальную возможность свободного выбора между различными формами богатства. Если субъект обладает только скромным человеческим капиталом, доход от которого целиком уходит на текущее потребление, то у него нет такого выбора. А там, где нет свободного выбора между формами богатства, там и Милтон Фридмен теряет свое право теоретика.

/>Во-вторых, монетаристская  теория предполагает такие общие  условия, при которых национальное  богатство способно приносить  устойчивый совокупный доход. Это, в частности, включает наличие широких возможностей для прибыльного инвестирования, поддержания производительности человеческого капитала, доступа к естественным ресурсам — одним словом, наличие «внешних» условий эффективности функционирования

хозяйственной системы. Это как раз те условия, в наличии  которых глубо

ко сомневался Кейнс. v

Наконец, постулат монетаристов о гибкости цен и зарплат предполагает господство свободной конкуренции  на рынках товаров, ресурсов и вообще всех благ, включаемых в богатство.

Теперь попытаемся отыскать в реальной экономической истории  такую

хозяйственную систему, которая отвечала бы перечисленным  выше требо

ваниям. • , .

Как это ни неожиданно звучит, но рассматриваемая теория неплохо моделирует условия раннего капитализма в Западной Европе и США, когда преобладающая масса населения являлась мелкими собственниками богатства, конкуренция была свободной, а доступ к естественным ресурсам — достаточно широким. Затем, когда имущественная дифференциация и разрыв в доходах резко углубились, возникла система, наилучшим образом описываемая классическими схемами Смита — Рикардо — Маркса. К концу XIX—началу XX в. социально-экономические антагонизмы в Западной Европе и США значительно сгладились, но имущественная дифференциация сохранилась; наиболее адекватными в этих условиях оказались неоклассические модели, а постулаты современного монетаризма (как и кейнсианства) для объяснения поведения хозяйствующих субъектов могли бы быть применены (если бы они тогда существовали) только в весьма ограниченных рамках.

Зато можно четко  и определенно сказать, что ни один из постулатов современного монетаризма  не отвечает чертам той (описанной нами выше) реальной хозяйственной системы, которая возникла в 30-е гг. Как  объясняет Милтон Фридмен этот (казалось бы, крайне неприятный для монетаристов) факт? Парадоксально, но именно на нем зиждется критический пафос монетаризма и практические рекомендации последнего.

Аргументация строится примерно так: если облик реальной системы  не соответствует параметрам монетаристской модели, это означает, что указанный облик обезображен некомпетентной экономической политикой государства.

В 30-е гг. центральные  банки проводили политику денежной рестрикции, то есть сжатия денежной массы  по отношению к ВНП, итогом явилось сокращение платежеспособного спроса, понижение цен и хроническая депрессия.

В 50—60-е гг. напротив, правительства и центральные  банки, действуя

на основе кейнсианских рекомендаций, создали чрезмерное предложение

денег. Перманентная инфляция искусственно подстегивала конъюнктуру,

вызвала гипертрофию  потребления, подорвала сбережения, ослабила кон

куренцию и эффективность  хозяйства. В итоге, в 70-е гг. наступила  стаг

фляция. •

Такой интерпретацией довоенного и послевоенного опыта современный монетаризм подкрепил свой центральный вывод: если спрос на день-

ги, определяемый базовыми условиями рыночной экономики, есть величина устойчивая, то предложение  денег до сих пор зависело от политической психологии и других внерыночных  обстоятельств. Пока предложение денег не будет подчинено строгому научному правилу, в экономике будет то недостаток, то избыток денег; это означает, что по вине государства и центральных банков будет возникать угроза то хронической депрессии, то стагфляции.

Чтобы всего этого избежать и дать возможность рынку работать естественным образом, ежегодный рост предложения денег должен строго соответст-вбвать долговременному среднегодовому росту спроса на них. Иначе говоря, допускаемый темп роста денежного агрегата МІ вданном году должен строго соответствовать долговременному среднегодовому темпу роста реального ВВП и не должен зависеть от циклических колебаний конъюнктуры.

Последний вывод доказал  в общем свою действенность в 70-е, а особенно в 80-е гг.'Однако экономическая  наука в целом все еще находится в таком Состоянии, когда она не в силах убедительно связывать концы с концами, и правильные выводы нередко делаются на основании недоказанных посылок (что, заметим, все же не так опасно, как делать ложные выводы из верных оснований).

- Можно вместе с  монетаристами предположить, будто  ведущие центральные банки в  30-е гг. дружно сговорились быть  некомпетентными, что усугубило  депрессию. Однако трудно поверить  в то, что такая некомпетентность  могла быть хронической и породить  узость инвестиционных возможностей, монополизм, низкий уровень и неустойчивость доходов и другие фундаментальные характеристики хозяйства того периода.

Точно так же можно  допустить, что кейнсианская политика денежной экспансии в послевоенные десятилетия стимулировала негативные процессы, на которые указывали монетаристы. Но кто способен доказать, что без такой политики был бы вообще возможен беспрецедентный экономический рост 50—60-х гг.?

Этот рост явился одновременно основой и следствием системной  трансформации капитализма, в итоге которой последний уже к концу 60-х гг. приобрел принципиально новый облик.

Во-первых, в условиях высокой занятости и быстрого роста доходов, увеличения в них  удельного веса труда произошло  колоссальное перераспределение национального  богатства. Его преобладающая часть (в виде недвижимости, предметов длительного пользования, ценных бумаг, вкладов в банки, а тем более — человеческого капитала) оказалась в собственности большинства населения, образующего «средний класс». Сформировалась система, которая получила характерное наименование «экономика двух третей». В ней большинство «первичных собственников» получило реальную возможность свободного выбора вариантов при оптимизации структуры своего богатства вообще и при определении его денежной компоненты в частности.

Во-вторых, развернувшаяся в этот период (вопреки пессимистическим прогнозам кейнсианцев) научно-техническая  революция во взаимодействии с демографическим  взрывом и расширением конечного  спроса создала практически неограниченные возможности для эффективного инвестирования. Тем самым было снято наиболее тяжелое экзогенное ограничение функционирования рыночной системы.

В-третьих, как Феникс из пепла возродилась свободная  конкуренция. Это произошло благодаря  тому, что развитие инфрасистем сделало эффективным мелкое и среднее производство, породило тенденцию к деконцен-трации. Данная тенденция была усилена «рассеянным» характером послевоенного НТП,диверсификацией на крупных предприятиях, включивших каждое из них в конкуренцию сразу на многих рынках. Рост доходов населения породил встречную тенденцию нарастающей диверсификации спроса и развития рынков. Кумулятивный эффект имела при этом последовательная и скоординированная политика взаимного контроля открытия национальных рынков и поощрения международной интеграции.

Возвращение свободной  рыночной конкуренции вернуло ценам  на продукцию и ресурсы необходимую  гибкость, а ценовому механизму —  роль автоматического регулятора экономического равновесия.

Не требуется особой проницательности, чтобы ответить на вопрос:Тса-кой теоретической модели наиболее близко корреспондирует кратко обрисованная выше хозяйственная система? Ясно, что монетаристской.