Адам Смитт - мыслитель эпохи возрождения

Он думал объяснить  все чувства и поступки человека по отношению к другим

людям его способностью "влезать в их шкуру", силой  воображения ставить

себя на место  других людей и чувствовать за них. Как бы талантливо и

порой остроумно  ни разрабатывалась эта идея, она  не могла стать основой

научной материалистической этики. Смитова "Теория нравственных чувств"

не пережила XVIII в. Не она обессмертила имя Смита, а, напротив, слава

автора "Богатства  народов" предохранила ее от полного  забвения. 

Между тем уже  в ходе работы над "Теорией" направление научных интересов

Смита заметно  изменилось. Он все глубже и глубже занимался политической

экономией. К  этому его толкали не только внутренние склонности, но и

внешние факторы, запросы времени. В торгово-промышленном Глазго

экономические проблемы особенно властно вторгались в жизнь. В Глазго

существовал своеобразный клуб политической экономии, организованный

богатым и просвещенным мэром города. На еженедельных собраниях  деловых

людей и университетских  профессоров не только хорошо ели  и пили, но и

толковали о торговле и пошлинах, заработной плате и банковом деле,

условиях аренды земли и колониях. Скоро Смит стал одним из виднейших

членов этого  клуба. Знакомство и дружба с Юмом также усилили интерес

Смита к политической экономии. 

В конце прошлого века английский ученый-экономист Эдвин Кэннан обнаружил

и опубликовал  важные материалы, бросающие свет на развитие идей Смита.

Это были сделанные  каким-то студентом Глазговского университета, затем

слегка отредактированные  и переписанные записи лекций Смита. Судя по

содержанию, эти  лекции читались в 1762-1763 гг. 

Из этих лекций прежде всего ясно, что курс нравственной философии,

который читал  Смит студентам, превратился к этому  времени, по существу,

в курс социологии и политической экономии. Он высказывал ряд

замечательных материалистических мыслей, например: "До тех пор, пока нет

собственности, не может быть и государства, цель которого как раз и

заключается в  том, чтобы охранять богатство и  защищать имущих от

бедняков". В  чисто экономических разделах; лекций можно легко различить

зачатки идей, получивших развитие в "Богатстве народов". 

В 30-х годах XX столетия была сделана другая любопытная находка:

набросок первых глав "Богатства народов". Английские ученые датируют

этот документ 1763 г. Здесь тоже имеется ряд важных идей будущей книги:

роль разделения труда, понятие производительного  и непроизводительного

труда и т. д. Некоторые вещи здесь даже особо  заострены. О положении

рабочих в капиталистическом  обществе Смит пишет: "Бедный работник,

который как  бы тащит на своих плечах все здание человеческого общества,

находится в  самом низшем слое этого общества. Он придавлен всей его

тяжестью и  точно ушел в землю, так что  его даже и не видно на

поверхности". В этих работах содержится также  весьма острая критика

меркантилизма и обоснование laissez faire. 

Таким образом, к концу своего пребывания в Глазго Смит уже был глубоким

и оригинальным экономическим мыслителем. Но он еще  не был готов к

созданию своего главного труда. Трехлетняя поездка  во Францию (в

качестве воспитателя юного герцога Баклю) и личное знакомство с

физиократами  завершили его подготовку. 

Смит во Франции 

Через полвека  после описываемых событий Жан  Батист Сэи расспрашивал

старого Дюпона о подробностях пребывания Смита  в Париже в 1765-1766 гг.

Дюпон отвечал, что Смит бывал в "антресольном клубе" доктора Кенэ.

Однако на сборищах физиократов он сидел смирно и  больше молчал, так что

в нем нельзя было угадать будущего автора "Богатства  народов". Аббат

Морелле, ученый и писатель, с которым шотландец  подружился в Париже, в

своих мемуарах рассказывает о Смите, что "месье  Тюрго... высоко ценил

его талант. Мы виделись с ним много раз. Он был представлен  у Гельвеция.

Мы говорили о теории торговли, о банках, государственном  кредите и

многих вопросах большого сочинения, которое он замышлял". Из писем

известно также, что Смит сблизился с математиком  и философом д'Аламбером

и великим борцом против невежества и суеверий бароном  Гольбахом.

Выходит, он не только молчал, но иногда и говорил. 

До Парижа Смит и его воспитанник герцог Баклю провели полтора года в

Тулузе и несколько  месяцев в Женеве. Смит посетил  Вольтера в его

поместье в  окрестностях Женевы и имел с ним  несколько бесед. Он считал

Вольтера величайшим из живущих французов и не разочаровался  в нем. 

Можно сказать, что Смит попал во Францию как раз вовремя. С одной

стороны, он уже  был достаточно сложившимся и  зрелым ученым и человеком,

чтобы не подпасть под влияние физиократов (это  случилось со многими

умными иностранцами, не исключая Франклина). С другой стороны, его

система еще полностью не сложилась у него в голове: поэтому он оказался

способным воспринять полезное влияние Кенэ и Тюрго. 

Вопрос о зависимости  Смита от физиократии, и особенно от Тюрго, имеет

долгую историю. Еще Дюпон де Немур однажды  довольно неосмотрительно

заявил, что главные  идеи "Богатства народов" заимствованы у его друга и

покровителя. Во второй половине XIX в. по этому вопросу  возникла

довольно большая  литература. Поэтому открытие профессором  Кэннаном

глазговских лекций Смита было не только его личным успехом, но в

некотором роде утверждением британского патриотизма: было доказано, что

многие основные теоретические идеи Смита сложились  до его поездки во

Францию и до расцвета физиократии. 

Впрочем, для  доказательства независимости и  заслуг Смита не требовалось

этого открытия. Маркс показал действительное соотношение  системы

физиократов и  Смита (в особенности в первых главах "Теорий прибавочной

стоимости"), еще не зная хронологии его работ. Смит глубже проник во

внутреннюю физиологию буржуазного общества. Идя в русле английской

традиции, Смит построил свою экономическую теорию на фундаменте трудовой

теории стоимости, тогда как физиократы вообще не имели, в сущности,

теории стоимости. Это позволило ему сделать  по сравнению с физиократами

важнейший шаг  вперед, сказав, что всякий производительный труд создает

стоимость, а  отнюдь не только земледельческий. Смит имеет более ясное,

чем физиократы, представление о классовой структуре  буржуазного

общества. Правда, Тюрго, как мы видели, высказал по этому  поводу

замечательные мысли, но у него это только наброски, эскизы, а у Смита -

большое, тщательно  отработанное полотно. 

Вместе с тем  есть области, в которых физиократы стояли выше, чем Смит.

Это в особенности  касается гениальных идей Кенэ о механизме

капиталистического воспроизводства. 

Смит вслед  за физиократами считал, что капиталисты  могут накоплять

только ценой  лишений, воздержания, отказа от потребления. Но у

физиократов было при этом по крайней мере то логическое основание, что,

по их мнению, капиталистам "не из чего" накоплять, так как промышленный

труд "бесплоден". У Смита нет даже этого оправдания. Смит

непоследователен  в своем тезисе о равноправии, экономической

равноценности всех видов производительного труда. Он явно не мог

избавиться от представления, что земледельческий труд с точки зрения

создания стоимости  все-таки заслуживает предпочтения: здесь, мол, вместе

с человеком "работает" сама природа. Эта ошибка Смита вызвала  протест со

стороны Рикардо. 

Отношение Смита  к физиократам было совершенно иным, чем к меркантилизму.

В меркантилистах он видел идейных противников  и, при всей своей

профессорской сдержанности, не жалел для них  критических резкостей

(иногда даже  неразумных). В физиократах он  видел в общем союзников и

друзей, идущих к той же цели несколько иной дорогой. Вывод его в

"Богатстве  народов" гласит, что "изложенная  теория, при всех ее

несовершенствах, пожалуй, ближе всего подходит к  истине, чем какая-либо

другая теория политической экономии, до сих пор  опубликованная". В

другом месте  он пишет, что физиократия по крайней мере "никогда не

причиняла и, вероятно, не причинит ни малейшего вреда ни в одной части

земного шара". 

Последнее замечание  можно принять за шутку. Так шутит  Адам Смит: почти

незаметно, сохраняя невозмутимую серьезность. В "Теории нравственных

чувств" есть такая шутка: потерю человеком ноги надо несомненно признать

гораздо более  тяжелой бедой, чем потеря любовницы; однако второе стало в

литературе предметом  многих отличных трагедий, тогда как  из первого

трагедии при  всем желании не сделаешь. Он был, видимо, таков и в жизни.

Однажды в Глазго на торжественном обеде в университете сосед по столу,

приезжий из Лондона, с удивлением спросил его: почему все с таким

почтением обращаются к одному присутствующему молодому человеку, хотя он

явно не блестящего ума. Смит ответил: "Мы знаем это, но дело в том, что

он - единственный лорд в нашем университете". Сосед, вероятно, так и не

понял, была это  шутка или нет. 

Франция присутствует в книге Смита не только в идеях, прямо ли, косвенно

ли связанных с физиократией, но и в великом множестве разных наблюдений

(включая личные), примеров и иллюстраций. Общий  тон всего этого

материала критический. Для Смита Франция с ее феодально-абсолютистским

строем и оковами  для буржуазного развития - самый  яркий пример

противоречия  фактических порядков идеальному "естественному  порядку".

Нельзя сказать, что в Англии все хорошо, но в  общем и целом ее строй