Сопоставительный анализ монгольской и русской народной сказки

     Например, в ульгэре «СП ЕС», наблюдается «рождение как возвращение умершего» (41, с.237): «Однажды они (три ханские дочери) увидели на берегу моря гроб, очень удивились. Принесли большую пилу отца, другие инструменты, распилили его. (Открыли) и видят: в гробу младенец лежит. С каждым днем он становился больше и больше. Девушки тайно приносили ему еду» [БНС 26].

     Исследователь пишет: «Некогда верили, что родившийся человек – не новый, он только воплощение ранее умершего человека. Рождение есть возвращение к жизни умершего, обычно – предка. В том, что новорожденный представляет собой новое воплощение предка, убеждены очень многие народы» (41, с. 237).

     Не  меньший интерес представляют в сказках часто встречающиеся мотивы превращения человека в животного и об обратной метаморфозе, когда животное снова превращается в человека. Сказочная фантастика приписывает животным персонажам и другие виды превращений. Одни звери могут принять обличье других зверей, а также птиц. Данный мотив по возникновению также восходит к тому далекому периоду, когда «первобытные люди верили в оборотничество, связанное с анимистическими представлениями» (4, с. 90). 

     У монгольских народов широко бытуют сказки, в которых функцию «чудесного» помощника «выполняют шкуры оленя, домашнего козла. Стоит только тряхнуть этой шкурой   и погладить ее, как происходят различного  рода волшебные превращения: если провести рукой вдоль по шерсти, то человек оборачивается животным; если же погладить против шерсти, происходит обратное – животное превращается в человека» (4, с.93). В анализируемых текстах сказок обнаружены следующие волшебные обращения: сестрица главного героя Башалай «превратилась в камышового серенького зайца» – [БНС 13]; при помощи своей жены, дочери морского хана, «Дамдин превратился в деревянный пестик», «в мушку» – [МЗ, 61]; «Буйдар превратил своего коня в паршивого жеребенка, а сам обернулся обыкновенным парнем» [МС 123]; «обернулся он (главный герой сказки) гномом, проник через дымовое отверстие в ханскую юрту» [МС 237] и т.д.

     Мотивы  кровнородственной связи героев с представителями животного мира, отражающие тотемистические воззрения, считаются популярными в монгольских волшебно-фантастических сказках. Протомонголы, по концепции Ц.Б. Цыдендамбаева (51), имели два тотема: чоно (волк) и нохой (собака).

     Рассмотрим  архаичный мотив добывания пера огромной птицы Гаруди. Традиционно добывание пера главным героем является свадебным испытанием. В ульгэре «СП и ЕС» чудесный мальчик выполняет поручение хана и отдает перо женихам ханских дочерей: «Мальчик Найденыш выстрелил из прутика. Вскоре сверху упало перо большущей птицы. Такое большое, что одному человеку не поднять» [БНС 27].

     Репертуар монгольских волшебно-фантастических сказок значительно обогатился многими мотивами, а в иных случаях – целыми сюжетами, заимствованными из известных памятников старомонгольской письменности, восходящих в свою очередь к памятникам классической индийской словесности. Это прежде всего «Шэдитэ хэгүүр» (Волшебный мертвец), «Панчатантра», «Yльгэрүн далай» (Море притч) и др. Обретя новую жизнь в устном бытовании, эти сюжеты подверглись художественной переработке в соответствии с нормами монгольского сказочного жанра. Этот процесс шел «за счет усиления здорового жизнеутверждающего реализма и ослабления, а иногда и окончательной   утраты религиозно-дидактических звучаний, характерных для отдельных текстов из этих источников» (4, с. 5).

      «Несмотря на то, что монголы – кочевники, они имеют свою национальную грамоту и литературу на своем языке. И вот среди этого монгольского мира особенно распространена и любима книжка, известная под названием «Сидди-Кюр» «Волшебный мертвец», которая представляет собой сборник сказок, имеющий близкую родственную связь с «Двадцатью пятью рассказами веталы»» (9, с. 10). В сказке из этого сборника «НГ СГ» рассмотрен мотив воскрешения святой водой – рашияном, которая известна своей живительной силой. Однако, в рассматриваемом случае вода уже не играет никакой роли в повествовании, вследствие введения других элементов мотив находится на стадии исчезновения из сюжета. Трактовка начинается так: «Захватили они с собой воды, кушаний и напитков и отправились в путь. Затем, разыскав тело Сарани-Гереля, влили ему в рот питье, а старец-отшельник, приговаривая: «Потихоньку, потихоньку!» — оживил его, и они втроем вернулись в дом отшельника и зажили в радости и веселье» [ВМ 49].

     Общеизвестно, что у монгольских народов  развиты религиозные культы огня, воды, неба и др. Приведем пример мотива жертвоприношения: «На север от них, при устье реки, жил один царь, преисполненный блеска и могущества. У царя этого существовал обычай: во время орошения полей мальчика, родившегося в год тигра, бросать в черный омут у истоков той реки, для того чтобы почтить царя драконов, обитавшего в том месте» [ВМ 49].

     Следует отметить, что волшебно-фантастические сказки имеют отчетливо выраженную специфику, которая проявляется не только в системе образов-персонажей, характере и особенностях сюжетов, но и в разнообразии художественно-изобразительных средств, присущих только жанровой природе волшебно-фантастических сказок.

     Улигершины придают вступлениям, т.н. зачинам, исполняемых ими сказок исключительно важное значение, где сама словесная ткань, такая выразительная и поэтичная, является результатом богатой поэтической игры воображения исполнителей. «Обилие стихотворных вставок, искусно вплетающихся в ткань повествования, придает им неповторимую поэтичность и образность. Часто в стихотворной форме звучат зачины сказок и их концовка. Посредством чеканных стихотворных строк передаются стремительный бег коня с всадником – мэргэном, описание сборов героев перед походом, кульминационные моменты их борьбы с врагами, страшными многоголовыми чудовищами – мангасами» (4,  с.4):

            На  высоком, с гору, костре,

            На  черно-красном огне.

              С лицом темно-красным

            Зубами  с лопату,

            С глазами яркими,

            С косою черной  с сажень

            Молодец настоящий на огне умирает [БНС 59].

     В некоторых текстах сказок в улигерной форме характеризуются главные персонажи:

            Жил-был  Зээр Далай Мэргэн

            Рыжий конь был у него,

            Сестрица  Зэхэр Улан Башалай  была у него,

            Нарин Тойбон собаку имел он,

            Нахин Шонхор птицу имел он.

            По  всему северному  склону горы – табуны коней

            По  всему южному склону горы – стадо коров [БНС 11].

       Образцом  стройности и поэтичности служит следующий пример:

            Гнуться может до спины

            Золотистый  ном-годли,

            Льется  чисто, от души

            Речь  моя, Цэцэн Худагты.

            Гнуться может до груди

            Серебристый ном-годли,

            Льется  ровно, от души

            Речь  моя, Гэнэн Худагты  [БНС 211].

     Время в сказках всегда носит не конкретный, а условный характер. Это «продиктовано ее жанровым своеобразием, основанным прежде всего на вымысле и фантастике. На каком бы сюжете ни была построена волшебная сказка, в основе ее поэтики, художественно-изобразительных средств будет непременно вымысел, где большое место занимают волшебство и фантастика» (4, с.206).

     Условность  временного определения присутствует уже в самом начале сказки «в раннее, давнее время» - вот типичное определение времени, указывающее на сказочную эпоху, к которой приурочиваются приключения персонажей.

     «Поэтический прием дает возможность сказочнику передать художественное время в виде метафоры, гиперболизировать его. Это в свою очередь открывает возможность (ему) передать, насколько длительным был срок или время в различных сказочных ситуациях» (4, с.206). Например, в «АМ СХ» богатырю-освободителю потребуется пятнадцать суток сна, чтобы набраться сил перед трудным испытанием, богатырскому коню – полмесяца, чтобы укрепились точеные копыта [БНС 37-38].

     В иных вариантах вступления к ульгэрам отмечены известной стереотипностью и лаконичностью: «В давние, давние времена, не известно даже когда, жил один хитрый человек» [РСП, МЗ 66], «В незапамятные времена служили у хана семеро чиновников» [Д ШЗ, МС 154] и т.п.

     Существенной  особенностью в развитии сюжета волшебной сказки является прием троекратного повторения. Троекратность характерна для сказки «СКМ» - младший сын Кулмад Мэргэна три ночи подряд сидит в степи у тела отца, герой получает трех богатырских коней, трижды машет уздой, чтобы призвать с чистого поля коней, герой три дня подряд участвует на состязании женихов [БМС].

     Посредством градации изображается быстрое физическое развитие будущего героя: «Прожил мальчик день – его уже в овчину не завернуть – мала. Прожил два дня – его уж и в две овчины не завернуть. Пять дней прожил – пяти овчин мало. Вот какой вырос батор!» [МЗ 31].

     Прием гиперболизации часто используется, чтобы показать недюжинную силу батора: ««Дайте мне своего коня темно-буланого величиной с гору; седло из литого серебра величиной с дверь на хойморе; положите на спину коня белый потник, на котором могли бы усесться восемьдесят человек; дайте желтый лук, сделанный из рогов девяноста горных козлов; и кнут из крепкой стали, который не смогли бы поднять  семьдесят человек» [БНС 31].

     Одно из излюбленных художественно-изобразительных средств – «устойчивые словосочетания, или, как их иногда называют, традиционные формулы» (4, с.198).

     Эти традиционные поэтические фигуры могут быть краткими, вместе с тем емкими и точными. Широко представлена в сказках и расширенная форма поэтических фигур, состоящих из двух частей. Одна часть их обычно традиционна, остается всегда неизменной, другая – подвижна и варьирует в зависимости от содержания сказки. «Функции устойчивых поэтических фигур чрезвычайно важны и многогранны: они выражают радость и печаль, трагизм и комизм положений, ум и смекалку одних, тупость и невежество других; могут иметь, кроме прямого, скрытый, иносказательный смысл. Словом, при помощи этого художественного приема сказка образно передает всю гамму переживаний сказочных персонажей со всеми их многообразными оттенками» (4, с.198). К примеру, традиционные вопросы встречного старика главному герою: «Скажи, добрый человек, по какому делу и куда держишь путь?» [МС 235], или будущий тесть   сказочного героя обычно спрашивает: «Чей будешь сын? Куда путь держишь? Назови-ка свое имя да скажи, какова цель твоя?» [БНС 234]. На что герой непременно отвечает известной традиционной формулой, имеющей иносказательный смысл: «Сам я прибыл дорогой жениха, а кушак мой – дорогой сватов» [БНС 234].

      Кроме устойчивых традиционных формул, свойственных волшебной сказке, составляющих особенность  ее поэтики определяющих специфику  жанра, сказка широко использует и образцы малых жанров фольклора. Это прежде всего пословицы и поговорки, благопожения (ерөөлы) и проклятья (хараалы), наличие которых придает сказкам тот неповторимый колорит, который составляет один из компонентов их национального своеобразия: «Кто честным умирает, того люди сто лет помнят; кто без чести живет, того дети родные забывают» [МЗ 8]; «Верные друзья и после смерти неразлучны» [МС 220]; «Счастье живет в той юрте, где уставший находит приют» [МЗ 79]; «Мужчина должен промышлять добычу, а женщина –  хозяйничать дома» [БНС 43] и мн.др. 

     В отдельных случаях сказка прибегает к хараалам, противостоящим по своему содержанию ерөөлам. Хараалы, как правило, произносятся в адрес враждебных персонажей, воплощающих в себе самые темные низменные свойства. Ими могут быть не только чудовища, злые духи, черти, но и представители правящих классов: «Хоть и будут множиться твои табуны и скот, пусть станут они добычей волков и собак. Хоть и много у тебя потомков, пусть их смерть приберет» [БНС 246].