Проблемы массовой и элитарной культур в творчестве Х. Ортеги -и- Гассета

Даже сегодня диктат государства - это апогей насилия и прямого действия, возведенных в норму. Масса действует самовольно, сама по себе, через безликий механизм государства.

10.                    Диктатура масс.

Еще одну принципиально важную проблему, как отмечалось выше, философы видят в возрастании роли государства в общественной жизни. Именно новое качество государства в конце XIX-начале XX в. видится им одной из важных причин восстания масс: появление демократического государства и господство либеральных свобод вызывает восстание масс и является идеальным условием для диктатуры масс. Понимание массы как «среднего человека», который является «средним» в той мере, в какой он повторяет общий тип, своеобразный шаблон, предвосхитило идею середины XX в. европейского социального государства, ориентированного на средний класс. X. Ортега-и-Гассет делает вывод о том, что масса не способна управлять собой в силу особенностей массового мышления, а господство либерально-демократического, социального государства - первый шаг к тотальному огосударствлению всех сторон жизни. Массовое мышление, не желающее ни с кем уживаться и стремящееся навязать свою точку зрения силой, способствует рождению тоталитарного государства масс.

Современная ему политическая ситуация вызывает серьезные опасения у X. Ортеги-и-Гассета, он указывает на то, что торжество гипердемократии - это время, когда масса тиранически навязывает свои желания обществу. Масса - это посредственность; значит, в политике она - гегемония посредственности. Для того, чтобы принимать решения, необходимо обладать двумя качествами, которых лишен «массовый человек»: нужно обладать свободой и ответственностью. У большинства людей, по его мнению, нет собственного мнения, нужно, чтобы оно происходило извне под давлением, а для этого необходимо, чтобы властью обладало духовное начало.

11.                    Принцип демократии.

Размышления X. Ортеги во многом перекликаются с идеями философов и социологов так называемой Франкфуртской школы, «новых левых», или неомарксистов, крупнейший представитель которых Герберт Маркузе (1898-1979) также считал, что именно предельная технологизация и бюрократизация современного общества заводят его в тупики бездуховного, пещерного авторитаризма и диктатур.

«Массовое общество» - отнюдь не единственное объяснение победы фашизма или сталинизма. Ведь в основе «массовости» общественной жизни лежат такие неподвластные идеологиям материальные факторы, как стандартизированное и конвейерное машинное производство, так или иначе унифицированное образование и тиражированная информация, выход значительного слоя людей на некий «средний» и усыпляющий творческую энергию уровень жизни. Если к этому прибавить и стабилизирующее воздействие принципов демократии, успехи которой в нашем столетии также невозможно отрицать, то следует признать, что феномен «массового общества» заметно нейтрализуется как потенциальная опасность, хотя и таит в себе постоянную угрозу тоталитаризма. Геополитическая панорама индустриального, а кое-где и постиндустриального XX века показывает: симптомы и проявления «массового общества» с той или иной степенью яркости и законченности давали и дают себя знать и в высокоразвитой фашистской Германии, и в начавшем индустриализацию Советском Союзе, и в бывших странах «социалистического содружества», а уж тем более в высокоразвитых странах Запада и Востока, вышедших на передовые рубежи технического прогресса.

12.                    Развлекательность массовой культуры.

Отвечая общему духу времени, «массовая культура», в отличие от социальной практики всех предшествующих эпох, примерно с середины нашего столетия становится одной из прибыльнейших отраслей экономики и даже получает соответствующие названия: «индустрия развлечений», «коммерческая культура», «поп-культура», «индустрия досуга» и т.п. Кстати, последнее из приведенных обозначений открывает еще одну из причин возникновения «массовой культуры» - появление у значительного слоя трудящихся граждан избытка свободного времени, «досуга», обусловленного высоким уровнем механизации производственного процесса. У людей все больше возникает потребность «убивать время». На ее удовлетворение, естественно за деньги, и рассчитана «массовая культура», которая проявляет себя преимущественно в чувственной сфере, т.е. во всех видах литературы и искусства. Особенно важными каналами общей демократизации культуры за последние десятилетия стали кино, телевидение и, конечно, спорт (в его чисто зрительской части), собирающие огромные и не слишком разборчивые аудитории, движимые лишь стремлением к психологическому расслаблению.

Превратившись в товар для рынка, враждебная всякому роду элитарности «массовая культура» имеет целый ряд отличительных черт. Это прежде всего ее «простота», если не примитивность, часто переходящая в культ посредственности, ибо рассчитана она на «человека с улицы». Для выполнения своей функции-снятия сильных производственных стрессов - «массовая культура» должна быть как минимум развлекательной; обращенная к людям часто с недостаточно развитым интеллектуальным началом, она во многом эксплуатирует такие сферы человеческой психики, как подсознание и инстинкты. Всему этому соответствует и преобладающая тематика «массовой культуры», получающей большие доходы от эксплуатации таких «интересных» и понятных всем людям тем, как любовь, семья, секс, карьера, преступность и насилие, приключения, ужасы и т.п. В целом «массовая культура» жизнелюбива, чурается по-настоящему неприятных или удручающих аудиторию сюжетов, а соответствующие произведения завершаются обычно счастливым концом. Неудивительно, что наряду со «средним» человеком, одним из потребителей подобной продукции, является прагматически настроенная часть молодежи, не отягощенная жизненным опытом, не утратившая оптимизма и еще мало задумывающаяся над кардинальными проблемами человеческого существования.

13.                    Смысл жизни.

Некоторые исследователи творчества X. Ортеги пришли к выводу, что основной вопрос большинства его культурно-философских работ - как прожить жизнь, чтобы она того стоила. Вопрос, конечно, не Ортегой поставлен и стар как мир. Ответа домогались и мудрецы, и простые смертные, но уверенно и безапелляционно отвечали лишь законоучители и моралисты. X. Ортега - не принадлежал ни к тем, ни к другим, и его жизненную установку, кратко и крайне упрощенно можно свести едва ли не к парадоксу: конечный ответ в том, что сам вопрос ставится и решается на каждом шагу. Ортега говорил: «Жизнь, данную нам, мы не получаем готовой, а должны сделать ее, каждый свою. Мы должны внутренне оправдать свой выбор, то есть понять, в каком из возможных действий мы полнее осуществимся, в каком из них больше смысла, какое из них наиболее наше. Не решив это, мы обманем и предадим себя, убьем частицу нашего жизненного срока, тем более что времени у нас в обрез».

Для X. Ортеги жизнь вообще подсудна, потому что жизнь - это поручение. И сосредоточен он на тех, кому поручение дано: «Жизнь всегда единственна, это жизнь каждого, жизни «вообще» не бывает». И если поручение не выполняется, то жизнь, по словам Ортеги, становится лишь неудачным самоубийством. «Наша жизнь - стрела, пущенная в пространство, но стрела эта сама должна выбирать мишень. Поэтому ничто так достоверно не говорит о человеке, как высота мишени, на которую нацелена его жизнь. У большинства она ни на что не нацелена, что тоже своего рода целенаправленность».

Эту злосчастную целенаправленность X. Ортега исследовал в «Восстании масс» и вообще на протяжении всей жизни. Уже в эмиграции, накануне мировой войны, он писал: «Если тигр не может перестать быть тигром, не может «растигриться», то человек постоянно рискует расчеловечиться. И для этого не обязательно, чтобы с ним, как с любым животным, что-то стряслось, - человек просто-напросто перестает им быть. Это правда, и не отвлеченная, а применимая к каждому из нас».

14.                    Проблема специализации.

Опасно актуальной в последнее время становится проблема специализации. Эта проблема была описана X. Ортегой-и-Гассетом в его «Восстании», именно на основе этого исследования и стоит, на мой взгляд, рассмотреть ее и сейчас.

Специализация наук начинается как раз в ту эпоху, которая назвала цивилизованного человека «энциклопедическим». XIX век начал свою историю под водительством людей, которые жили еще как энциклопедисты, хотя их творческая работа носила уже печать специализации. В следующем поколении центр тяжести перемещается: специализация в каждом ученом оттесняет общую культуру на задний план. Около 1890 года мы видим уже новый тип ученого, беспримерный в истории. Это человек, который из всего, что необходимо знать, знаком лишь с одной из наук, да и из той он знает лишь малую часть, в которой непосредственно работает. Он даже считает достоинством отсутствие интереса ко всему, что лежит за пределами его узкой специальности, и называет «дилетантством» всякий интерес к широкому знанию.

«Мы стоим здесь перед парадоксальным, невероятным и в то же время неоспоримым фактом: экспериментальные науки развились главным образом благодаря работе людей посредственных, даже более чем посредственных. Иначе говоря, современная наука, корень и символ нашей цивилизации, впустила в свои недра человека заурядного и позволила ему работать с видимым успехом. Причина этого - в том факте, который является одновременно и огромным достижением, и грозной опасностью для новой науки и для всей цивилизации, направляемой и представляемой наукой; а именно - в механизации». Большая часть работы в физике или биологии состоит в механических операциях, доступных каждому или почти каждому. Для производства бесчисленных исследований наука подразделена на мелкие участки, и исследователь может спокойно сосредоточиться на одном из них, оставив без внимания остальные. Серьезность и точность методов исследования позволяют применять это временное, но вполне реальное расчленение науки для практических целей. Работа, ведущаяся этими методами, идет механически, как машина, и, для того, чтобы получить результаты, научному работнику вовсе не нужно обладать широкими знаниями общего характера. Таким образом, большинство ученых способствуют общему прогрессу науки, не выходя из узких рамок своей лаборатории.

Цивилизация же, дав ему специальность, сделала его самодовольным и наглухо замкнутым в своих пределах; внутреннее ощущение своего достоинства и ценности заставляет его поддерживать свой «авторитет» и вне узкой сферы, вне специальности. Оказывается, даже человек высокой квалификации, ученый специалист - казалось бы, прямая противоположность человека массы - может во многих случаях вести себя точь-в-точь так же.

«Достаточно взглянуть, как неумно ведут себя сегодня во всех жизненных вопросах - в политике, в искусстве, в религии - наши «люди науки», а за ними врачи, инженеры, экономисты, учителя... Как убого и нелепо они мыслят, судят, действуют! Непризнание авторитетов, отказ подчиняться кому бы то ни было - типичные черты человека массы - достигают апогея именно у этих довольно квалифицированных людей»[27].

15.                    Проблема образования.

X. Ортега-и-Гассет поднимает еще одну важную проблему, связанную с соотношением профессии, науки и культуры. На что должен быть направлен университет: на подготовку специалистов и профессионалов в некоторой социальной сфере, на культивирование научного исследования и подготовку ученых, либо на передачу культурного наследия? Три различные сферы предполагают соответственно три различные модели организации учебного заведения. Автор считает, что университет должен взять на себя все эти три функции. Соотношение профессии, науки и культуры в университете он разъясняет следующим образом. Прежде всего, наука и профессия представляют собой лишь узкую часть жизни и поэтому данные знания не могут заменить собой «общей образованности», поскольку культура - это идеи, которыми живут. Это перечень убеждений относительно того, что представляет собой мир, его интеллектуальное истолкование и свое возможное поведение в нем. Таким образом, она не является декоративным дополнением, а, напротив, необходима жизни, является составной частью человеческого существования. Поэтому преподавание науки в университете не может заменить преподавание культуры, поскольку они различны. Опираясь на науку не живут, ибо ей свойствен иной внутренний порядок. Она бесконечно дифференцируется и специализируется, безразлична к срочным человеческим нуждам. Наиболее важный атрибутом существования Ортега считает его неотложность: жизнь всегда неотложна. Живут здесь и сейчас, без всякого промедления, не передавая прав. Жить - значит стрелять в упор. И культура, которая является не более чем интерпретацией жизни, тоже не может ждать. Культура в любой момент должна быть системой целостной, всесторонней и структурированной, т.к. является путеводителем, планом жизни. Кроме того, наука - это прежде всего исследование, постановка проблемы, а не изучение и преподавание научного. Однако миссия университета X. Ортеге-и-Гассету кажется незначительной, если он исходит из способностей среднего студента, ориентируется на минимум знаний, который могут освоить студенты, и является всего лишь учебной, а не научной структурой.

Согласно Ортеге: «Выхода нет: чтобы уверенно идти сквозь лес жизни, нужно быть культурным, нужно знать свою топографию, свои маршруты или «методы»; то есть нужно иметь представление о пространстве и времени, в которых живешь, о современной культуре».

16.             В чем состоит сущность жизни по мнению X. Ортеги?

Жить - значит находиться в мире. Мир, в котором мы живем, состоит из вещей приятных и неприятных, жестоких и благоприятных, угрожающих и отрадных: важно не то, являются ли вещи телами, а то, что они впечатляют нас, интересуют, радуют нас, пугают или заставляют нас страдать. Мир - это то, что нас интересует. И жить - это каждому находиться среди вопросов и проблем, которые его интересуют. То есть, не зная как, жизнь оказывается для себя самой тем, что открывает мир. Нельзя жить, если не находишься в мире, наполненном другими вещами, будь то предметы или существа; это значит видеть вещи и события, любить или ненавидеть их, желать или бояться. Жить - это быть занятым другим, что не является самим тобой, жить означает сосуществовать с окружающим.

Мы живем здесь, сейчас, т.е. мы находимся в каком-то месте мира и нам кажется, что мы пришли туда по своей воле. Жизнь оставляет поле возможностей внутри мира, но мы не свободны - быть или не быть в этом сегодняшнем мире. Можно отказаться от жизни, но если живешь, нельзя выбрать для этого мир. Это придает жизни трагичность. Жить - это не выбирать по вкусу предварительно понравившееся место, как выбирают, в какой театр пойти вечером, - это значит оказаться, вдруг и не зная как, ввергнутым, попавшим, заброшенным в мир сегодняшний. Наша жизнь начинается постоянным удивлением по поводу нашего существования - без нашего предварительного согласия, в непредсказуемом мире, подобно потерпевшим кораблекрушение. Не мы сами даем себе жизнь, но обнаруживаем ее как раз тогда, когда обнаруживаем сами себя. Подобное же происходит, если некто спящим перенесен за кулисы театра и, разбуженный внезапным толчком, выпущен на сцену перед публикой. Оказавшись там, что обнаруживает этот персонаж? Ведь он в сложном положении, не зная, ни зачем, ни как оказался на сцене; сложность в том, что нужно разрешить каким-нибудь достойным образом эту демонстрацию себя публике, чего он не добивался, не предвидел, к чему не был готов. В основных чертах жизнь всегда непредвиденна. Нас не предупреждают перед появлением в ней - на ее сцене, всегда определенной и конкретной, - мы не бываем подготовлены.

Этот внезапный, непредсказуемый характер и составляет сущность жизни. Совсем другое дело, если бы мы могли подготовиться к ней, прежде чем войдем в нее. Но жизнь в целом и в каждый момент похожа на выстрел в упор.

Этот образ довольно точно передает сущность жизни. Жизнь дана нам, лучше сказать, брошена нам, или мы брошены в нее на то, что дано нам; жить - это проблема, которую должны решать мы не только в особо трудных случаях, которые мы определяем как конфликты или трудные ситуации, а всегда. Жизнь никогда нельзя предопределить. Даже будучи совершенно уверен в том, что произойдет с нами завтра, мы всегда рассматриваем это как возможность. Это другой сущностный и драматический атрибут, который нужно поставить рядом с предыдущим.