Культура Англии в XVI В. - начале XVII в

     Самоутверждение в качестве великой державы позволило англичанам по-новому взглянуть на народы, прежде служившие им учителями, и выйти из-под обаяния иностранных образцов. Разумеется, не шло и речи о прекращении культурных контактов, обмена идеями и заимствований в области литературы и искусства, но елизаветинцы окончательно избавились от ощущения «вторичности» и усвоили иронический тон в отношении «напыщенных испанцев», «легкомысленных французов» и «ненадежных итальянцев». Эти утрированные оценки-клише стали расхожими в английской литературе и драматургии того времени.

     Вера  в собственную исключительность, божественное предназначение английской нации, ощущение молодости и энергии  составляли специфическое мироощущение елизаветинской Англии, послужившее  одним из источников ее культурного  расцвета во второй половине XVI в.

     В елизаветинскую эпоху английский двор, по признанию иностранцев, сделался одним из самых пышных в Европе; его блеск проявлялся, однако, не в застывшей в камне роскоши  королевских резиденций (Елизавета  довольствовалась тем, что было построено при ее отце и не тратила средств на новые дворцы), а в необыкновенно интенсивной культурной и интеллектуальной жизни, кипевшей в них.

     В это время в Англии утвердились  высокие стандарты образования  придворной аристократии. Тон задавала королева, воспитанница выдающегося педагога Р. Эшема, обладавшая глубокими познаниями в области философии и истории, талантливая поэтесса и музыкантша, владевшая латынью, греческим, французским, итальянским, испанским, а также немецким, голландским и шотландским языками. В ее лице страна обрела подлинного интеллектуального лидера; Елизавета окружала себя высокообразованными и одаренными людьми. Ее министры и фавориты были поистине универсальными ренессансными личностями — поэтами, философами, героями на поле боя и пиратами. Патронат искусствам и литературе был одной из сфер их постоянного соперничества. Меценатством славились графы Лейстер, Оксфорд, Эссекс, К. Хэттон, У. Рэли, чета графов Пемброк, графиня Бедфорд. Патроны заказывали поэтам оды, элегии, панегирики, стихотворные гороскопы, служившие при дворе излюбленными новогодними дарами, а также сценарии масок и тексты речей для приемов и турниров.

     Особая  прелесть елизаветинского века заключалась  во вкусе к языку, который ощутили  современники. Воспитанная на цицероновской латыни и демосфеновском греческом, образованная элита усвоила трепетное отношение к стилю речи, как устной, так и письменной, риторическому, полному пышных метафор, аллегорий, афористических высказываний. Мода на высокую элоквенцию, принесенная из Италии, повлияла на нормы родного языка, лексическое богатство и пластичность которого современники осознали в эту пору. Елизаветинцы стремились говорить на таком же изысканном, как золотая латынь, английском, что, правда, делало его несколько искусственным. Для особого придворного языка — вычурного, чрезмерно перегруженного сравнениями и постоянными ссылками на примеры из античной истории, возникло особое определение — «эвфуистическая речь» (по имени героя романа популярного писателя и драматурга Джона Лили «Эвфуус или анатомия остроумия»). Рафинированная культура речи находила выражение и в искусстве острого слова, каламбура, эпиграммы, словесной дуэли. Остроумие было божеством, которому поклонялись елизаветинцы. К числу любимых литературных забав той поры относились игры с символическим значением слов и имен, составление криптограмм, шарад, анаграмм, акро- и телестихов.

     Свободное владение французским и итальянским, естественное для элиты, исключало  острую потребность в переводах; в Англии быстро получали и знакомились в оригинале с последними новинками французской и итальянской литературы, но наиболее популярные произведения все же вскоре переводили для более широкой читательской аудитории. Составляя самую образованную прослойку читателей, двор определял характер, темы и формы литературного творчества, сыграв тем самым немаловажную роль в становлении английского языка и литературы. Среди ее ведущих жанров во второй половине XVI в. безусловно господствовали два: поэзия и драма (но поскольку и театр говорил стихами, то поэтическое слово доминировало над прозой).

     После многообещающего начала, положенного  лирической музой Уайатта и Сарри, английская поэзия бурно расцвела с  приходом в литературу одного из самых  ярких елизаветинцев — Филипа Сидни (1554—1586). Аристократ по рождению, выпускник Оксфорда, Сидни питал любовь к наукам, языкам и литературе и стал покровителем поэтов, прежде чем прославился в этом качестве сам.

     Готовясь  к дипломатическому поприщу, он три  года провел на континенте во Франции, где сблизился с литераторами-протестантами Маро, Дюплесси-Морне, Безой. Пережив в Париже Варфоломеевскую ночь, Сидни горел желанием сражаться за дело протестантизма, но поскольку королева не разделяла его точку зрения, он удалился на время в свои поместья, где неожиданно раскрылся его поэтический талант. Этому способствовали литературные досуга в кружке его сестры Мэри, будущей графини Пемброк, покровительницы искусств. В сельской тиши Сидни создал цикл лирических сонетов и возвратился ко двору в блеске новой литературной славы, после того как Елизавета милостиво приняла посвященную ей пастораль «Майская королева». В столице вокруг него сплотился кружок поэтов, названный Ареопагом, включавший Г. Харви, Э. Спенсера, Ф. Гревила и Э. Дайара. Отныне Сидни сделался в глазах современников английским воплощением совершенного придворного, сочетая аристократизм, образованность, доблесть и поэтический дар. Отправившись воевать за дело протестантизма в Нидерланды, он был смертельно ранен и, умирая, совершил благородный жест — уступил принесенную ему флягу с водой истекавшему кровью простому солдату. Тело его перевезли в Англию и с королевскими почестями похоронили в соборе Св. Павла. Трагическая гибель протестантского героя сделала его английской национальной легендой, и в течение многих лет сэр Филипп оставался самым популярным поэтом в Англии; он же стал первым из елизаветинцев, чьи стихи перевели на другие европейские языки.

     Сидни был новатором в поэзии и в  теории литературы. При том что  устоявшаяся форма сонета была излюбленной  и чрезвычайно распространенной в Европе в XVI в., он не стал подражать итальянским или испанским образцам, как многие эпигоны, «мешавшие мертвого Петрарки стон певучий» с «треском выспренных речей». (Хотя Сидни искренне почитал Петрарку и перевел на английский многое из итальянской и испанской лирической поэзии). Он создал цикл из 108 сонетов «Астрофил и Стелла», оригинальность которого состояла в объединении этих поэтических миниатюр общим замыслом в эпопею, подлинную «трагикомедию любви» с ее надеждами и обольщениями, ревностью и разочарованиями, борьбой добродетели и страсти. Финал цикла печален: лирический герой остался невознагражденным за свою любовь и преданность, и в то же время оптимистичен, ибо муки и испытания указали ему путь к нравственному совершенству, любовь открыла истинную красоту и отныне будет служить поддержкой в горестях и давать силы для новых подвигов, в том числе на гражданском поприще.

     Поэт  экспериментировал с включением диалога в сонеты, что делало его  героев необыкновенно яркими живыми персонажами. В то же время его стихи полны неожиданных для читателя парадоксальных умозаключений и юмора; с легкой руки Сидни тонкая ирония стала характерной чертой английской лирики.

     Отдавая должное и другим формам поэзии — элегиям, балладам, одам, героическому и сатирическому стиху, после Сидни елизаветинцы предпочитали сонет всем остальным. Э. Спенсер, М. Дрейтон, У. Рэли, У. Шекспир, Б. Джонсон, Дж. Лили, Д. Дэвис оставили сотни миниатюрных шедевров, заключенных в неизменных 14 строчках.

     Ф. Сидни выступил как серьезный теоретик литературы и искусства в трактате «Защита поэзии» — эстетическом манифесте его кружка, написанном в ответ на пуританские памфлеты, осуждающие «легкомысленную поэзию». Он проникнут гуманистическими размышлениями о высоком предназначении литературы, воспитывающей нравственную личность и помогающей достичь духовного совершенства, которое невозможно без сознательных усилий самих людей. По мнению автора, цель всех наук, равно как и творчества, заключается в «познании сущности человека, этической и политической, с последующим воздействием на него». С юмором и полемическим задором, опираясь на «Поэтику» Аристотеля, а также примеры из античной истории, философии и литературы, Сидни доказывал, что для пропаганды высоких нравственных идеалов поэт более пригоден, чем философ-моралист или историк с их скучной проповедью и назидательностью; он же благодаря безграничной фантазии может свободно живописать перед аудиторией образ идеального человека. Поэт в его глазах вырастал в соавтора и даже соперника Природы: все остальные подмечают ее закономерности, и «лишь поэт ... создает в сущности другую природу, ... то, что лучше порожденного Природой или никогда не существовало ...»

     Мысли Сидни о предназначении поэзии были восприняты лучшими литераторами той поры — Э. Спенсером, У. Шекспиром, Б. Джонсоном. Он заложил традицию, определившую лицо елизаветинской литературы, творимой поэтами-интеллектуалами, одержимыми высокими этическими идеалами, но чуждыми обывательскому морализаторству.

     Ф. Сидни и его протеже Э. Спенсер стали зачинателями английской пасторали. В 1590 г. был опубликован незавершенный роман Сидни «Аркадия», в котором вольно чередовались проза и стихи, повествующий о захватывающих приключениях двух влюбленных принцев в благословенном краю, идиллическое описание которого воскрешало образ античной Аркадии, но в то же время в нем угадывался пейзаж родной поэту Англии. Тема пасторали стала основной в творчестве Эдмунда Спенсера, поэта столь же блистательного, сколь и несчастного. Сын суконщика, выпускник Кембриджа, он был беден и неудачлив: остался без средств, его дом в Ирландии сгорел, и Спенсер умер в отчаянии и нужде.

     Спенсер прославился как автор сонетов (цикл «Amoretti») и гимнов, исполненных глубокого философского содержания, в которых сказалось влияние неоплатонизма, но наибольшую известность ему принесли пастораль «Пастушеский календарь» и «Королева фей», написанная в причудливом смешении стилей и жанров.

     Тема  любовной идиллии среди первозданной природы далеко не исчерпывала содержания «Пастушеского календаря». Философ-гуманист, протестант и патриот, Спенсер устами своих «пастушков»-поэтов провозглашал приоритет гражданских идеалов. Как и Ф. Сидни, которому посвящена поэма, Спенсер всецело подчинял задачи искусства этике. Наиболее ярко это проявилось в главном труде его жизни — «Королеве фей».

     Замысел поэмы чрезвычайно сложен: Спенсер  избрал для нее форму рыцарского романа, его герои — легендарный король Артур и его рыцари, переживающие серию головокружительных приключений, в которых ими движут высокие нравственные и религиозные чувства. Все герои воплощают определенные добродетели — справедливость, целомудрие, верность, благочестие, и каждая из 12 задуманных частей поэмы посвящалась анализу одной из них. Совокупность всех 12 добродетелей, согласно учению Аристотеля, которому следовал Спенсер, и делала рыцаря совершенным человеком. Автор успел написать только 6 книг, воплотив свой замысел наполовину, но в них он дал яркую картину ренессансной Англии с ее героикой, авантюризмом, раскованностью и универсализмом человеческих характеров, — чудного острова, «возвращенного рая», «нового Элизиума», где правила Королева фей Глориана — Елизавета.

     В глазах современников «Королева  фей» была наилучшим отражением аристократических  идеалов их века. Ее несколько архаичная форма уравновешивалась актуальной для англичан апелляцией к славным страницам истории — легендам о Бруте и троянцах — основателях Британии, кельтскому циклу о Мерлине, Артуре и рыцарях Круглого стола. Автора уподобляли Чосеру и по праву считали литературным соперником Ариосто и Тассо, популярных в Англии. После смерти Спенсера лучшие поэты принесли в Вестминстерское аббатство свои траурные элегии и бросили в его могилу перья, которыми они были написаны, — символический жест признания его национальной славы.

     На  ниве пасторали подвизались многие елизаветинцы, благо сравнение Альбиона с Аркадией лежало на поверхности. Английскую литературу наполнили нимфы, дриады, сатиры, аполлоны и Дианы. Своеобразное преломление тема нашла у насмешливого У. Рэли, который в своем «Ответе нимфы влюбленному пастушку» намеренно разрушил этот иллюзорный мир, показав, как вянут цветы, блекнут красота и молодость, снег засыпает поля и пастушки разбегаются, спасаясь от холода. Тем не менее и он отдал должное популярному жанру.

     Уолтер  Рэли — одна из самых ярких индивидуальностей той поры — философ и поэт, путешественник, бретер, утонченный придворный и закаленный в боях «морской волк». Его разнообразное творческое наследие включало отчеты о путешествиях в Новый Свет, политические памфлеты и незаконченную «Всемирную Историю», но в историю английской литературы он вошел благодаря поэзии — лирическим сонетам, пасторалям, а также пессимистическим и желчным сатирам на придворное общество, раскрывавшим столь разные стороны его дарования.

     Литературные  наследники Сидни и Спенсера — К. Марло, У. Шекспир, У. Рэли, не были склонны безусловно подчинять искусство этическим требованиям, подчеркивая и его эстетическую самоценность. Они привнесли в лирическую поэзию небывалую дотоле раскованность, чувственность, свободу в изображении эмоций и страстей, порой игривость и двусмысленность. Но прославление радостей жизни и любви в сонетах Марло и Шекспира, а также в их светлых и ироничных поэмах «Геро и Леандр» и «Венера и Адонис», написанных в соперничестве друг с другом, было не столько полемикой с великими предшественниками, сколько с филистерством пуританских проповедников, обвинявших поэзию и искусства в смущении христианских душ.

     Поиски  в области новых стихотворных форм — «мужская рифма», введенная Сидни, белый стих Марло, «спенсерова» строфа, словотворчество и экспериментальные сравнения Шекспира необыкновенно обогатили литературный английский язык. Параллельно с этим шло осмысление поэтических достоинств английского, который отныне окончательно перестали рассматривать как менее пригодный для творчества, чем латинский, греческий или итальянский. Вслед за Сидни, утверждавшим эту истину в «Защите поэзии», Дж. Паттенхэм в трактате «Искусство английской поэзии» с законной гордостью констатировал, что его родной язык столь же поэтичен, как классические; поэт С. Дэниэл утверждал, что «англичане такие же дети природы, как итальянцы», и могут не оглядываться на других, что доказали собственными произведениями.