Субъективная сторона преступления

     Преступные  действия случайных преступников — результат их неадекватной реакции на внезапно возникшие острые конфликтные ситуации. Их преступное поведение связано с несформированностью у них способов адекватного выхода из конфликтной ситуации. Во многих случаях насильственные преступления совершаются ими в силу так называемого накопления чувств, как разрядка постепенно накапливающихся конфликтов в семье, в групповом окружении. Эти преступления бывают связаны с аффективной вспышкой на почве мести, ревности, обиды и даже с внешне незначительными поводами.

     Устойчивый  тип насильственного преступника  отличается постоянной агрессивной  направленностью, сформированностью стереотипа применения грубой силы, и для этого всегда находится повод во внешней среде.

     Злостный  тип насильственного преступника  отличается стереотипизированностью агрессивного поведения, устойчивой направленностью данного индивида на совершение насильственных деяний. Для злостных типов насильственных преступников агрессивность — доминирующий способ их самоутверждения, а жестокость деяния — самоцель. Этот тип поведения находит устойчивое признание в криминализированной микросреде. Теряя остатки социальной ответственности, злостные насильственные преступники не останавливаются даже перед убийством.

       Психологическая особенность случайного  убийцы — дефекты его психической саморегуляции. Причинение смерти потерпевшему является для него трагической случайностью. Но, по существу, эта "случайность" не случайна. В ней — неспособность личности социально-адаптированно выходить из критических, остроконфликтных ситуаций. Как правило, такого рода убийства происходят на фоне длительного накопления отрицательных эмоций, переносимых страданий. Не видя нравственно-положительных и правомерных способов защиты, индивид прибегает к крайнему средству в результате нестерпимого отчаяния, безысходности своего невыносимого положения, неверия в возможность правомерного выхода из жизненной коллизии. При этом, как правило, потерпевший длительно и грубо нарушает элементарные основы человеческих отношений, провоцирует совершение преступления.

     Отдельные случайные убийства совершаются  и внезапно, в экстремальных ситуациях, особенно в состоянии аффекта (испуга, страха, ужаса).   Нередко убийства совершаются в состоянии аффекта, возникшего на почве ревности. Эротическая ревность — синдром остронегативных эмоциональных состояний личности — ненависти, зависти, гнева, отчаяния и жажды мести. При этом происходят значительные деформации в интеллектуально-волевой сфере индивида, инициируются социально опасные программы поведения. В ситуации личностного поражения (оскорбления, грубые издевательства, побои) личность попадает в полную зависимость от травмирующей ситуации, оказывается предельно полезависимой, неспособной к надситуативному поведению.

     Длительно подготавливаемые, умышленные убийства связаны, как правило, с устранением  повышенной опасности для наиболее значимых сторон жизнедеятельности  индивида, решением кардинальных проблем ее жизнеобеспечения, устранением опасной зависимости. В конечном итоге и здесь имеет место ситуативная зависимость поведения.

       Как видно из сказанного, основным  в происхождении убийств является  онтогенетический фактор — блокирование способности к автономии в результате отвержения потенциального преступника другими лицами. Место совершения убийства в основном совпадало с местом жительства осужденных. Подавляющее большинство убийств совершается с прямым умыслом, треть из них обдумывается заранее. Если в групповых убийствах форма умысла распределялась примерно одинаково, то в одиночных — умысел, возникший как эксцесс исполнения, встречался в два раза чаще.

       Итак, насильственные преступники  имеют ряд типичных деформаций  в ценностно-мотивационной сфере личности. Действительность отражается ими в узкоэгоистических, гедонических (доставляющих удовольствие) категориях, в условиях резко пониженной чувствительности к социальным запретам.

     Преступники этой категории отличаются инверсированностью системы "мотив — цель". Значимые для их примитивных потребностей объекты порождают криминальное целеобразование, а сформированная криминальная цель получает защитную мотивацию. Они достигают цели примитивными, грубыми, агрессивными способами. Критическая оценка достигнутого криминального результата у насильственных преступников крайне ограничена, выведена за пределы морально-оценочной сферы.

     Изучение  личности совершивших убийства выявляет у них сильную психологическую, зависимость от другого лица. Убийцы в целом относятся к такой категории людей, для которых свободная и самостоятельная адаптация к жизни — всегда трудная проблема. Факт преступления показывает, что выход из контакта с жертвой для них — практически невозможный способ поведения.  В криминологическом плане особое значение имеет изучение условий нравственного формирования личности, в частности ее направленности, развития характера и тех его черт, которые наиболее тесно связаны с совершением преступления. 

     2.3 Понятие умысла.

     Отечественная теория уголовного права рассматривает умысел и неосторожность как разновидности или составные части вины, являющейся для них родовым понятием и элементом субъективной стороны состава преступления. Такое понимание этих элементов заложено и в   УК РФ. Вместе с тем этим элементам придается значение субъективного основания" или по крайней мере предпосылки или условия уголовной ответственности. Такую точку зрения нельзя признать состоятельной¹. В основе понятий умысла и неосторожности согласно их определениям   лежит психическое отношение субъекта к последствиям совершенного им преступного деяния, которое заключается в предвидении этих последствий. Умысел и неосторожность, таким образом, являются формами, видами или разновидностями предвидения последствий: субъект предвидит и желает наступления вредных последствий (прямой умысел), или сознательно допускает эти последствия (косвенный умысел), или легкомысленно рассчитывает их предотвратить (преступная самонадеянность), либо не предвидит их, хотя мог и должен был предвидеть (преступная небрежность). Именно так определялись эти понятия в ст. 11 УК РСФСР 1922 г. В последующем, однако, законодатель стал вводить в них иные элементы, что, как будет показано ниже, вело к искажению их сущности.²

     В указанном смысле умысел и неосторожность являются элементами не всех, а только тех преступлений, которые характеризуются материальными составами (они считаются оконченными после наступления указанных в законе последствий).

     Кроме них в законе сформулированы так  называемые формальные составы (преступление считается оконченным с момента совершения самого деяния). В таких преступлениях отсутствует и предвидение последствий в форме умысла или неосторожности, а значит, и вина, если ограничивать ее этими элементами.

     Таким образом, умысел и неосторожность занимают в системе элементов, характеризующих преступление (или в так называемом составе преступления), строго определенное место: в том случае, когда уголовный закон связывает ответственность с какими-то последствиями, необходимо установить не только их наступление, но и то, что субъект их предвидел или во всяком случае мог и должен был предвидеть. На это обстоятельство указывается и в литературе: "...К элементам состава могут быть отнесены лишь те последствия, которые объемлются умыслом или неосторожностью виновного"¹.  Большинство наших теоретиков уголовного права не разделяют такого взгляда на умысел и неосторожность, поскольку в этом случае и вина приобретает ограниченное значение элемента лишь материальных преступлений, что подрывает провозглашаемый принцип ответственности за вину. А.Н. Трайнин, Н.Ф. Кузнецова и ряд других ученых вообще отрицали существование формальных преступлений², хотя их наличие в уголовном законе — это реальный факт, с которым нельзя не считаться. 

     Заметим в этой связи, что в начале своей научной деятельности А.Н. Трайнин не только признавал их, но прямо указывал, что в этих преступлениях состав "исчерпывается выполнением или невыполнением определенного действия и не включает элементов умысла или неосторожности.Большинство ученых пошли по пути расширения понятия вины, умысла и неосторожности, включив в них психическое отношение не только к последствиям, но и к самому преступному деянию. При этом игнорируют тот факт, что психическое отношение к последствиям — это предвидение, которого не может быть по отношению к деянию, так как предвидеть можно лишь будущее, а деяние есть настоящее. Психическое отношение к деянию может заключаться только в его осознании. И действительно, сознание стало включаться в определения вины, умысла и неосторожности сначала в теории, а затем и законодатель ввел сознание субъектом общественно опасного характера совершенного им деяния в определение умысла (ст. 8 УК).

     Это позволило сконструировать в  теории понятие прямого умысла для  формальных преступлений, которое, однако, существенно отличается от умысла, предусмотренного ст. 8 УК, ибо ограничивается лишь элементом сознания, а элемент предвидения последствий оказывается "выпавшим" из него¹. При этом большинство теоретиков полагают, что формальные преступления совершаются только с прямым умыслом. Правда, некоторые ученые добавляют к нему преступную небрежность (не сознавал, но мог и должен был сознавать)². Что же касается косвенного умысла и преступной самонадеянности, то они из этих преступлений исключаются. Предлагается также отказаться от деления умысла на прямой и косвенный и сконструировать понятие единого умысла³.

       Все это противоречит логике  данных элементов, ибо в преступлении  они могут существовать только  в совокупности, но не по отдельности. Это не исключает возможности для законодателя признать преступными лишь деяния, совершенные умышленно, и не признать таковыми неосторожные. 

     С таким вольным толкованием закона вряд ли можно согласиться. Кроме  того, как уже отмечалось, умысел и неосторожность можно различать только по отношению к последствиям. Как писал В.Я. Лившиц, "действие или бездействие само по себе не может быть ни умышленным, ни неосторожным. Оно приобретает такое качество только применительно к определенному последствию". До наступления последствий вообще нельзя говорить ни об умысле, ни о неосторожности; такая возможность появляется только после того, как последствия фактически наступили. При этом решающее значение для отграничения прямого умысла от иных форм предвидения последствий имеет понятие цели: если последствия совпали с целью, значит, субъект действовал с прямым умыслом, если нет, то речь может идти только о косвенном умысле либо о неосторожности⁴.

     Что же касается сознания общественной опасности  деяния, то оно является единым для всех преступлений, кроме совершаемых по небрежности, в которых оно отсутствует, хотя могло и должно было быть. Оно не знает разновидностей, характерных для предвидения последствий, так как не имеет тех оснований, которые позволяют различать прямой, косвенный умысел, преступную самонадеянность и небрежность. Сказанное относится и к желанию совершить деяние, которое включается теоретиками в понятие прямого умысла для формальных преступлений.

     Так, пьяный Т. подставил ногу пробегавшему мимо А., который споткнулся, упал, ударился головой об асфальт и умер от кровоизлияния в мозг. Совершенно очевидно, что, подставляя ногу бежавшему А. Т. желал действовать именно таким образом. Неосторожными же его действия признаны потому, что Т. должен был предвидеть возможность наступления тяжких последствий, в том числе и смерти, в связи с чем его действия надлежит квалифицировать   как убийство по неосторожности. Исключение здесь составляет лишь крайне незначительное количество преступлений, заключающихся в неосознанном бездействии: субъект не совершает необходимого действия, так как забыл или заснул.

       В литературе прямо указывается  на то, что сознание виновным  общественно опасного характера  совершенного им деяния обусловлено  предвидением наступления общественно опасных последствий этого деяния. Стало быть, субъект сознает общественно опасный характер совершенного им деяния лишь постольку, поскольку предвидит, что от деяния могут наступить общественно опасные последствия. Следовательно, сознание общественно опасного характера деяния равносильно предвидению указанных в законе последствий. Это — один и тот же признак, лишь имеющий разное словесное выражение. Поскольку именно предвидение последствий обусловливает сознание общественно опасного характера деяния, а не наоборот, постольку последний признак попросту дублирует предвидение, засоряет понятия умысла и неосторожности и подлежит исключению из их определений за ненадобностью.

     Введение  в понятия умысла и неосторожности каких-то других элементов сознания является несостоятельным прежде всего потому, что сами умысел и неосторожность как разновидности предвидения последствий входят в понятие сознания, являются одним из его элементов¹. Предвидение последствий в форме умысла и неосторожности — это составная часть сознания, играющая, как указано выше, существенную роль в обосновании уголовной ответственности, если законом она связывается с наступлением определенных последствий. Этот элемент является необходимым и обязательным в материальных преступлениях; его отсутствие означает отсутствие состава соответствующего преступления и полностью исключает уголовную ответственность. Дополнение этого элемента какими-то иными признаками неминуемо размывает его и ведет к утрате им своей функции обоснования уголовной ответственности за последствия, что открывает дорогу для объективного вменения, незаконного осуждения лишь за факт наступления вредных последствий без учета психического к ним отношения. К сожалению, примеры такого рода были неединичными в нашей судебной практике. 

     Попытки вывести умысел и неосторожность за рамки предвидения последствий  представляют собой рецидив средневековых  уголовно-правовых воззрений, когда  в уголовном праве господствовал  принцип субъективного вменения, а основанием уголовной ответственности считалась "злая воля" преступника как таковая, хотя бы и не получившая никакого внешнего выражения в противоправном поведении, преступлении или проступке.   Последнее же направляется не умыслом, а волей субъекта, стремящегося к достижению поставленных целей. Следовательно, выражение "направленность умысла" подменяет собой понятие цели. Это ясно видно, например, из анализа понятий приготовления и покушения, субъективная сторона которых, по общему мнению теоретиков, заключается в прямом умысле. На самом же деле определяющим субъективным элементом того и другого является понятие цели: и приготовление, и покушение квалифицируются в зависимости от цели субъекта, т.е. от того, что он стремился достичь, а вовсе не от умысла, которого на данных стадиях вообще не существует, поскольку нет последствий.