Свои эстетические
принципы в литературе Алданов
никогда не излагал программно.
И все - таки те положения, которые он высказывал
на протяжении ряда лет в различных статьях
дают основания к тому, что можно было
бы назвать целостной картиной. Один из
важнейших принципов в литературе Алданов
высказал в статье "О романе" (1933).
Сравнивая роман предшествующих эпох
и роман современный, он отметил, что "
без служения большому делу роман в настоящее
время невозможен, или, вернее, не интересен,
да и не имеет будущего" (3, с.446). Нельзя
не отметить, что данное суждение совпадает
с размышлениями о служении высоким идеалам
в литературе известными критиками, прежде
всего, Белинским и Чернышевским.
Еще одним
эстетическим принципом в литературе
для Алданова была идея народности,
под которой он понимал прежде
всего глубокий анализ жизни народа.
Об этом, в частности, говорится в статье
"О положении эмигрантской литературы"
(1936). Алданов не считал положение эмигрантской
литературы таким уж катастрофическим,
как его находили некоторые литературные
критики того времени. Он напоминал, что
ряд замечательных произведений мировой
литературы были написаны авторами в эмиграции
(например, Алданов упоминает "Пана
Тадеуша" Адама Мицкевича). Он считал,
что "оторванность от родной почвы"
не должна явиться причиной умирания настоящей
литературы. Кроме того, по мнению Алданова,
на писателей не должно влиять даже тяжелое
материальное положение ( и это не благое
пожелание маститого писателя - Алданов
в полной мере почувствовал на себе всю
тяжесть жизни в эмиграции, особенно в
первое десятилетие). Отношение Алданова
к жизни и творчеству в эмиграции можно
выразить словами И.Ильина: "Не пытайтесь
свести Родину к телесному, к земле и природе....
Посмотрите: силою судеб мы оторваны от
всего этого; а она незримо присутствует
в нас. Она не покинула нас, и мы не оторвались
от нее" (34, с.29).
Важнейшим
для Алданова был также эстетический
принцип, характерный для истории
русской литературы - о разделении
понятий культуры и цивилизации,
наиболее ярко отразившимся, по
мнению Алданова, в творчестве
Льва Толстого. Далее мы попытаемся
рассмотреть более подробно его отношение
к Толстому, а также алдановские представления
об эстетике Толстого.
Следует отметить,
что в своих критических статьях
о литературе Алданов нередко
соотносил элементы творчества
того или иного писателя с особенностями
его личности. Причем, сопоставлял их именно
с эстетическими воззрениями, а иногда
отдавал им предпочтение даже перед ясно
и четко выраженными социальными взглядами
и устремлениями художника (см. статьи
"О Чехове", "При чтении Тургенева",
"Об искусстве Бунина" и др.). Например,
Алданов рассказывает об одном эпизоде
из жизни Чехова, когда прославленный
русский писатель в 1902 году сложил с себя
звание академика только потому, что академиком
не был утвержден Горький, который, по
мнению Алданова, был в то время основным
соперником Чехова на литературном Олимпе.
Этот поступок Чехова вызывает у Алданова
уважение и значит для него гораздо больше
того, что могло бы дать цельное мировоззрение,
которого будто бы у Чехова не было"
(3, с.489).
Таким образом
духовный облик писателя для
Алданова также включен в идею
"Красоты - Добра", неразрывно
с ней связан. Вообще, он очень
многое ставит в зависимость
от душевного уклада человека.
Кроме того,
свои эстетические взгляды Алданов
распространяет и на русских мыслителей.
Особенное внимание он обращает на Вл.
Соловьева и К. Леонтьева. Причем, последний
привлекает внимание Алданова не столько
своими философскими взглядами, сколько
именно тем, что "в основе его миропонимания
или точнее, мироощущения, лежит одно "чувство
красоты" своеобразное и очень тонкое"
(3, с.374). Это дает Алданову основание называть
Леонтьева не столько философом, сколько
"эстетиком". Исходя из этого положения,
Алданов считает, что на русских философов
тоже оказывает влияние идея "Красоты
- Добра", по меньшей мере, в одном из
своих составляющих. Итак, можно сказать,
что для Алданова любое мировоззрение,
пытающееся более или менее полно охватить
проблемы жизни, непременно должно уделять
первостепенное внимание вопросам эстетики.
Собственно, в самом начале "Диалога
V" Алданов высказывает мысль, что нет
в искусстве и философии такой метафизической
системы, которая не была бы связана с
основными понятиями о красоте.
Почему же
из всего разнообразия русской
философской мысли Алданову близки
оказываются именно Вл.Соловьев и К.Леонтьев?
Однозначно на этот вопрос ответить трудно.
Но, видимо, не случайно и Бердяев выделяет
этих двух философов, чье мировоззрение
оказывалось, по его мнению, наименее характерным
для русской философской мысли. Никакой
идеи "Красоты - Добра" в философии,
по крайней мере Леонтьева, Бердяев не
находит. Напротив, он считает его самым
мрачным из мыслителей: "К.Леонтьева
эстетически привлекает ... апокалиптический
пессимизм, ему нравится, что на земле
правда не восторжествует. У него не было
русской жажды всеобщего спасения, он
совсем не был устремлен к преображению
человечества и мира" (16, с.225). Вообще
философию Вл.Соловьева и К.Леонтьева
Бердяев называет "срывом русской идеи".
В чем же
Алданов видит эстетическую красоту
подобного мировоззрения, особенно если
обратить внимание на то, что с приведенным
определением Бердяева он согласен, ставя
Леонтьева "вне русской традиции"
("Диалог V", с.373, 376)? Позволим себе
высказать предположение, что такое отношение
к апокалиптически - пессимистическому
учению и Соловьева, и Леонтьева определяется
не только, и не столько собственным пессимистическим
мировоззрением Алданова. Но и тем же,
присущим ему восхищением и даже преклонением
перед логической и четкой концепцией,
которое определило и его отношение к
философии Декарта, о чем мы уже говорили
в "Главе 1".
В стройности
мировоззрения Алданов видел
красоту, вероятно, это и роднит
его восхищение такими разными,
и даже несовместимыми друг
с другом философами, какими были
К.Леонтьев и Вл.Соловьев. При этом необходимо
отметить, что в стороне Алданов оставляет
и философско - религиозный аспект, который
является центральным у Вл. Соловьева,
и частично - у К.Леонтьева, также как в
стороне он оставлял и религиозные взгляды
Паскаля при изложении своей концепции
человека. Не столько философские доктрины
Леонтьева и Соловьева, в целом, привлекают
Алданова, сколько их провидческие высказывания
о распаде русского самодержавия и русской
империи. Можно также сделать предположение,
что в философии Вл. Соловьева то же, что
увидел И.Кондаков, который сделал предположение,
что философия Вл. Соловьева "опирается
на различные философские традиции... но
особенно существенны национально - русские
традиции соловьевского учения" (44,
с.498).
Сам же
Алданов не скрывает, что находит
эсхатологию К.Леонтьева "эстетичной",
в противоположность Бердяеву (3,
с.375). И это не единственный
случай, когда Алданов видит в
эсхатологии выражение идей "Красоты
- Добра". Так, например, он в "Диалоге
V" высказывает мысль, правда не развивая
ее до конца, что идеи князя Курбского
близки к идеям заволжских старцев, ссылаясь
на переписку его с Иваном Грозным. И вскользь
говорит именно о красоте эсхатологии
Курбского (3, с.363).
Подобные
примеры не всегда отражают
буквальную правду истории, но
для Алданова это не самое
главное. В пессимизме, в неизменно
печальных выводах философов
Алданов видит своеобразное выражение
идеи "Красоты - Добра", в большей
степени, конечно, "Красоты". На наш
взгляд, подтверждение подобных мыслей
можно найти и среди высказываний самого
Алданова. Так, еще в 1922 году в статье "Проблема
исторического прогноза" об эпохе дореволюционной
России он написал: "О прошлом можно
сожалеть - особенно с точки зрения эстетической.
В прошлом была красота, которой мы больше
не увидим..." (8, с.192).
Однако, не
следует считать Алданова последователем
пассеизма. Эстетические взгляды
Алданова не были обращенными
только в прошлое. Не однажды,
в том числе и статье, отрывок из которой
мы привели выше, он писал, что последующее
в скором времени воплощение идеи "Красоты
- Добра" видится ему в формировании
общества, основанном на социальном равенстве
людей. По его мнению, время культуры, построенной
на социальном неравенстве, в том числе
и русской дворянской культуры, прошло.
Тем не менее, себя он относит еще к уходящему
миру, поэтому и не может не испытывать
печали. И в будущей культуре он не видит
для себя места, что, отчасти, и вызывает
у него скептицизм и пессимистические
настроения (см., например, ответ на анкету
редакции журнала "Числа" N 5, 1931, и
др).
Такое отнесение
самого себя к культуре прошлого
давало возможность некоторым
критикам, особенно в его первые
годы литературной деятельности,
называть Алданова учеником Льва Толстого,
а иногда и его подражателем. Но сомнение
в правомочности подобного сравнения
высказал уже в 1926 году А.Кизеветтер в
рецензии на роман Алданова "Чертов
мост": "При желании можно найти кое
- какое сходство в приемах Алданова с
приемами автора "Войны и мира". Но
если такое сходство иногда и проступает,
оно носит чисто внешний характер и при
этом не идет далее мимолетных черточек"
(42, с.476).
При этом
как историческому романисту
Кизеветтер несправедливо отдавал
предпочтение Алданову перед Толстым
( но, конечно, только в отношении исторической
точности). А вот поэт и литературный критик
Г.Адамович, достаточно близко знавший
Алданова, в своих статьях и заметках о
нем обратил внимание на несколько иной
аспект связи прозы Алданова и творчества
Толстого. Прежде всего, речь идет не о
художественном методе и, безусловно,
не о сравнении таланта Алданова с талантом
Толстого. Адамович имеет в виду некоторые
эстетические взгляды Толстого, которые
могли оказать влияние на Алданова.
Здесь надо
заметить, что Адамович опирался
не только на художественные
и публицистические произведения
Алданова, но и на непосредственные
высказывания писателя, на беседы,
которые они вели во время
встреч. Адамович, разумеется, не приводит
в своих статьях эти беседы, он только
пунктирно обозначил темы: "...литературные
наши разговоры почти всегда кончались
Достоевским и Толстым, как, вероятно,
будут на них и ими кончаться русские разговоры
еще лет сто, если не больше" (9, с.47). Какие
же эстетические принципы Льва Толстого
привлекали Алданова? Ведь Толстой был
его любимым писателем. О нем Алданов написал
немало. С попытки исследования творчества
Толстого началась его литературная деятельность.
3.2. Еще до
отъезда из России Алданов
написал книгу "Толстой и Роллан".
В 1914 году вышел только первый том. Вторая
часть осталась в рукописи и была утеряна.
Первую часть с дополнениями и после переработки
Алданов издал уже в Берлине в 1923 году
по названием "Загадка Толстого".
На наш взгляд - это серьезное исследование,
причем творчество Толстого Алданов рассматривает
не только с литературоведческих позиций,
но и с позиций эстетических, и даже сделал
попытку рассмотреть мировоззрение Толстого,
что, по мнению Алданова, было необходимо
для создания полной концепции "загадки
Толстого".
Работа эта
очень полемична, как и многое
в творчестве Алданова. Поэтому
мы будем рассматривать ее
в сравнении с работами других
исследователей о Толстом, написанных
приблизительно в то же время,
что и книга Алданова.
В самом начале
книги Алданов определяет, в каком ключе
он хотел бы рассматривать этические взгляды
Толстого: "...для Толстого - мыслителя
существует только "нравственный закон"(3,
с.26). С точки зрения нравственности и морали
Алданов пытается представить и религиозную
философию Толстого. В подобном аспекте
рассматривал толстовскую философию и
Н.Бердяев, считая определяющей в ней именно
нравственные установки Толстого: "Но
толстовская мораль имела большое влияние
на моральные оценки очень широких кругов
русского интеллигентного общества"
(16, с.203). У Алданова не вызывают сомнения
высокие нравственные принципы Толстого.
И, надо заметить, отдельно он их и не анализирует.
Больше всего Алданова привлекает сочетание
в Толстом художника и моралиста. Он наблюдает,
как в разных произведениях один берет
верх над другим.
Алданову
более близок и понятен, конечно,
Толстой - художник. Он считает,
что Толстой тогда более правдиво
отображает жизнь тогда, когда
забывает о своем нравственном
учении: "Жизнь сплошь и рядом
ставит человека в такое положение, когда
неминуем конфликт между гипертрофированной
совестью, требующей подставления другой
щеки, и элементарной честью, запрещающей
принимать удары даже по первой щеке. Тогда
в спор властно вмешивается эстетика,
- и победа обеспечена чести в сердце живого
человека" (3, с.132).
Исходя из
этого, Алданов считал наиболее
близким Толстому героем Андрея
Болконского, что, конечно, не
бесспорно. Тем не менее, как
русского мыслителя, Алданов ставил
Толстого очень высоко - рядом
с Герценом. Эта алдановская позиция полностью
противоречит позиции известных русских
мыслителей, разных между собой, но сходившимися
в одном - что как мыслитель Толстой несопоставим
с Толстым - художником, например, Плехановым,
Ильиным, Бердяевым, и даже Мережковским.
Хотя, как явствует из главы XI книги "Загадка
Толстого", Алданов считал его нравственное
учение результатом большого душевного
кризиса. Но и сам кризис видится Алданову
в русле идеи "Красоты - Добра: "Да
и в самом деле, прекрасное зрелище - аутодафе,
устроенное Толстым в эпоху кризиса"
(3, с.133).
При таком
подходе Алданова к эстетике
Толстого видно, что он не
поднялся до осознания единства
этики и эстетики у автора "Войны
и мира", глубокого философского
обоснования нравственного учения
Толстого, хотя и верно определил причину
его философских противоречий. С этой
точки зрения более точный анализ учения
Толстого дает Г.В.Плеханов. Учение Толстого
о непротивлении злу, по его мнению, целиком
основывается на противопоставлении "вечного"
- "современному", "духа" - "телу":...
"В том виде, какой оно (противопоставление
- Н.Р.) имеет у Толстого, оно равносильно
противопоставлению внутреннего человеческого
мира, рассматриваемого под углом нравственных
потребностей и стремлений, - окружающему
человека внешнему миру..." (73, с.381).