Христианские мотивы в творчестве Б. Зайцева в 1920-е годы

 Рассмотрение  эстетических взглядов Алданова  интересно еще и потому, что  именно в данной концепции он проявил себя в большей степени как русский писатель, прежде всего, как последователь (хотя и не полностью) эстетических воззрений Льва Толстого. В остальных аспектах своего мировоззрения Алданов чаще воспринимался и читателями, и критикой как писатель - европеец: "...по своим художественным приемам, по основному миросозерцанию, по сдержанности в проявлении чувств личных - (Алданов) больше европеец, чем русский..." (66, с.523).   

 Наиболее  важным источником исследования  данной темы станет Диалог  V "О русских идеях" в книге "Ульмская ночь".   

 Добавим,  что некоторая отстраненность  и холодность художественной  манеры Алданова допускают возможность  рассмотрения его как писателя  созерцателя, не проявляющего  тепла к своим героям. К тому  же известно и его спорное отношение к вопросу прогрессивного развития человечества. Все это приводит к неизбежному анализу и Диалога IV "О Красоте - Добре и борьбе со случаем" из книги "Ульмская ночь", который, собственно, и является центром отражения эстетических взглядов Алданова.   

 Таким образом,  в круг рассмотрения попадают  прежде всего публицистические  произведения Алданова. Они весомее  в данном случае, чем собственно  художественные. А особенностью  его публицистического стиля  является ярко выраженное личностное  начало. С другой стороны, в художественной прозе Алданова личностное начало затушевано, и чаще всего подчинено определенной исторической идее.   

 Наиболее  полно свои эстетические принципы  и взгляды Алданов высказал  в "Диалоге V" книги "Ульмская  ночь", который назвал "О русских идеях". ( Далее мы обратимся к анализу этих эстетических принципов). Здесь раскрывается мировоззрение не только русского художника слова, но и мыслителя, последователя именно отечественной философской и эстетической школы. Кроме того, Алданов в самом начале "Диалога о русских идеях" обозначает исходный принцип своей эстетики: "Я утверждаю, что почти все лучшее в русской культуре всегда служило идее "Красоты - Добра"... самые замечательные мыслители России... в своем творчестве руководились именно добром и красотой. В русском же искусстве эти ценности часто и тесно перекрещивались с идеями судьбы и случая" (3, с.334).   

 Таким образом,  можно утверждать, что в алдановской  эстетике как бы логически  объединились его своеобразная  философия истории, включающая в себя и концепцию человека, а также его культурфилософские взгляды и представления. Известно, что подобное соединение не было необычным для русской культуры первой трети XX века. О таком сочетании как о характерной особенности культуры писал еще А.Белый: "...Культура оказывается местом пересечения и встречи вчера еще раздельных течений мысли; эстетика здесь встречается с философией, история с этнографией, религия сталкивается с общественным" (14, т.1, с.45). В настоящее время в подобном ключе рассматривает культурологию Петербургская школа: "Итогом культурологической мысли XX столетия можно считать проникновение в механизм порождения текстов культуры и выявление того факта, что культура амбивалентна, не имеет одного кода" (89, с.164).   

 В чем же состоял для Алданова смысл идеи "Красоты - Добра"? Почему именно она является отправной точкой в его эстетическом кодексе? Полного определения понятия "Красоты - Добра" Алданов не дает. Так в "Диалоге IV" книги "Ульмская ночь", посвященному не только этой идее, но и недостаточно основательной попытке исследовать возможность борьбы со случаем, Алданов делает лишь краткий исторический обзор эволюции идеи "Красоты - Добра". При этом он ссылается на то, что ясного определения этих понятий не дали даже ее основоположники - греческие философы, прежде всего, Платон. Для Алданова ясно только то, что греки свое понимание "прекрасного" и "хорошего" выводили из принципа разумности этих категорий для человека.   

 Пытаясь далее  разобраться в противоречивых  определениях "Красоты - Добра", которые царили в философии в течении многих столетий, Алданов приходит в конечном итоге к мысли, что ясность в определении - не столь важна для данной идеи. Главное то, что идея волновала умы людей на протяжении всей истории человечества. И это дает ему основание назвать именно идею "Красоты - Добра" "вечной": "Эта же идея никогда не исчезала, хотя были великие мыслители, которым она была чужда" (3, с.300).   

 Но при  отсутствии четкого определения,  Алданов, тем ни менее, представляет основные принципы, присущие с его точки зрения идее "Красоты - Добра". И именно эти принципы дают ему возможность показать, насколько близка идея "Красоты - Добра" русскому искусству, всей русской культуре: "...упомяну лишь об одной особенности настоящего русского искусства... цинизм был ему чужд, и это важно не только с морально - политической точки зрения, но и с точки зрения эстетической" (3, с.322).   

 Свободно  владея французским, английским  и немецким языками, Алданов,  тем ни менее, всю жизнь оставался русским по мировосприятию писателем, часто в ущерб своим материальным интересам.   

 Еще одну  особенность эстетической концепции  Алданова отмечали и писавшие  о нем в критике русского  зарубежья М.Осоргин, В.Сирин (Набоков), и современный критик Е.Сагаловский. Речь идет о том, что исторический материал давал Алданову - художнику слова возможность постоянно обращаться в своих рассуждениях к непреходящим вечным ценностям культуры, более того, опираться на них во всем творчестве.   

 Считая, что  идея "Красоты - Добра" наиболее ярко отразилась в русской культуре, Алданов полагает, что в рамках данной идеи ее основные ценности часто переплетаются с идеями судьбы и случая. По мнению Алданова эта особенность присуща русской культуре в большей степени, чем другие традиционные ценности. Диалог, скорее даже спор двух оппонентов А. и Л., каждый из которых по - своему выражает точку зрения Алданова - Ландау, позволяет автору довольно полно обосновать свою концепцию. В сложнейшем вопросе о сущности русской культуры и эстетики Алданов вступает в теоретический спор с двумя своими знаменитыми современниками, пытавшимися по - своему ответить на данный вопрос - Н. Бердяевым и И.Ильиным. В основном, Алданов вступает в полемику, прежде всего с Бердяевым, на что, собственно, намекает уже название диалога "О русских идеях". С самого начала он ссылается на парижское издание книги "Русская идея" Н.Бердяева (1946). По нашему мнению, данная полемика носит несколько односторонний характер. Более насыщен и интересен его спор с Ильиным, особенно там, где речь идет не столько о национальных особенностях русского характера, сколько об идеи "Красоты - Добра" и ее роли и значении в отечественной культуре.   

 Отвергая  одну из центральных мыслей  в книге Бердяева :"И обнаружилось  необыкновенное свойство русского народа - выносливость к страданию, устремленность к потустороннему, к конечному" (16, с.54), Алданов, однако, не объясняет до конца своей позиции "Диалог V", с.335 - 336). Почему же он не проявляет обычного для него интереса к человеческой психологии? Можно предположить, что особенности не только русского, но и любого другого национального характера интересовали Алданова в меньшей степени, чем вопросы эстетики, и служили своего рода отправной точкой в его стремлении показать как идея "Красоты - Добра" проходит через всю русскую культуру.   

 Нам кажется,  что Алданов не придал значения  высказыванию Бердяева, суть которого  в большой степени можно отнести  к эстетическим взглядам самого  Алданова. Речь идет о том, что,  по мысли Бердяева, для русской культуры, начиная с XIX века характерно "бурное стремление к прогрессу, к революции, к последним результатам мировой цивилизации..., и вместе с тем глубокое и острое сознание пустоты, уродства, бездушия и мещанства всех результатов мирового прогресса..." (16, с.70 - 71).   

 Надо отметить, что Алданов и сам стремится  объяснить свою несколько отстраненную  позицию в понимании сущности  национального характера. В своем  творчестве он в течение многих  лет пытался доказать, что ход  исторического развития в очень малой степени влияет на психологию человека. Так почему же тогда сама история должна влиять на характер целого народа? Отрицательно отвечая на этот вопрос, Алданов считает, что историческое развитие оказало весьма малое влияние на основные идеи, приводящие в движение творчество того или иного народа. Речь здесь идет, по сути, об эстетике русской культуры.   

 Конечно,  он не отрицает категорически  связи хода исторического развития  России с бурным развитием  науки и искусства. Алданов  как бы разделяет качественное и количественное развитие культуры. На эту особенность его творчества обратил внимание В.Вейдле в рецензии на книгу "Земли, люди": "Понятие культуры и противоположной ей "дикости" ...(у Алдланова) имеет тот количественный смысл, который придавали ему, скажем, Вольтер, или еще Милль и Спенсер..." (23, с.259).   

 Можно сослаться  и еще на одно подтверждение  того, что Алданов придавал своему  пониманию культуры некоторый  " количественный" оттенок. Полемизируя  с Бердяевым по поводу реального  существования русской "бескрайности", Алданов в "Диалоге V" приводит отрывок из записок русских путешественников, которые, по его словам, "удивлялись безмерности западной". На деле удивляли русских путешественников, в основном, размеры иностранных городов. И Алданов приводит из "Слова о некоем старце" точные цифры количества улиц, трактиров и т.д. Следовательно, Алданов не связывает понятие "бескрайности" с состоянием души народа, не воспринимает его как живое органическое единство творческого духа и жизненной силы. То есть так, как понимали глубинную суть слова "бескрайность" писавшие на эту тему русские мыслители, особенно И. Ильин. Видимо, можно сказать, что отношение к данному понятию (немаловажному для русской культуры) у Алданова так до конца и не сформировалось.   

 Однако ограничивать  рассмотрение эстетических взглядов  Алданова только этим аспектом, значит упрощать их, оставить  без внимания серьезные феномены  культуры, которые он проанализировал  в своей публицистике и литературной  критике. Тем более, что эти проблемы Алданов соотносил, без сомнения, в первую очередь с русской культурой.   

 Что же  Алданов противопоставляет со  своей стороны той идее, которую  сам называет традиционной для  нашей культуры, но, по его мнению, не совсем верной мыслью о  русской "безмерности"? Приводя в "Ульмской ночи" множество примеров из русских былин, пословиц и поговорок, Алданов создает поистине блестящий гимн русской культуре. Он восхищается такими характерными, по его мнению, черты русского народа, как благоразумие, доброта, умеренность, а особенно, высоким, по сравнению с западноевропейскими примерами, моральным уровнем (3, с.357 - 359). В итоге он и делает вывод, что понимание "Красоты - Добра" всегда было присуще русскому народу. В данном случае, по нашему мнению, Алданов опирается именно на древнегреческое понимание идеи "Красоты - Добра". То есть в основе ее лежит то, что разумно для человека. Исходя из такого понимания "Красоты - Добра", Алданов и пытается обосновать свою позицию.   

 Особенно  привлекателен для него гуманизм, пронизывающий многие произведения древнерусской литературы, а также отразившейся в русском законодательстве. Алданов сравнивает законы времен Ярослава Мудрого с законами, существовавшими в то же время в Германии: "В "Русской правде" штраф преобладал над казнями и даже над тюрьмой. В ту пору в Германии отец имел право собственной властью казнить сына" (3, с.360). По нашему мнению, взгляды Алданова, безусловно, заслуживают внимания и изучения. Здесь мы уже не находим "количественного" оттенка в понимании Алдановым культуры русского народа. Он говорит именно о внутренней культуре народа. Его позиция в этом вопросе близка к позиции И.Ильина, который говорил, что "Россию с ее цивилизацией веками разрушали, потрясали...и потому русский народ заботился о внутренней культуре ", и далее, "...никогда не была Россия бескультурной, к культуре безучастной, от культуры независимой..." (35, с.592).   

 Сам тезис  "внутренняя культура" для Алданова  заключался не только в вековой  мудрости русского народа и  его высокой духовности, но еще и в удивительной способности воспринимать лучшее, что может дать культура другого народа. Эта позиция Алданова закономерно вызывает в памяти известные строки Пушкина "Нам внятно все, и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений...". В "Диалоге V" Алданов недаром с большим уважением перечисляет деятелей искусства нерусского происхождения, оставивших заметный след в русской культуре (3, с.365).   

 Но был  для Алданова еще один спорный  вопрос, на который он пытался  ответить по - своему. Это проблема о мессианства России. На эту тему Алданов размышляет не так пространно, как на тему "русской бескрайности". Он высказал здесь только одно соображение, не пытаясь далее его как - то обосновать: "Другое сходное общее место это "мессианизм", будто бы свойственный русской культуре. По - моему в ней мессианизма не очень много, во всяком случае, гораздо меньше, чем, например, в культуре польской" (3, с.334). Очевидно, Алданов имел свое представление о сути понятия "мессианизм". Но по какой -то причине не пожелал его раскрыть. Нам, вместе с тем, кажется, что трактовки некоторыми русскими мыслителями идеи мессианизма должны были быть если не близки, то, по крайней мере, понятны Алданову, так как они исходили из глубины исторического развития России, начиная с древнейших времен. Так, например, понимал мессианизм И.Ильин: Ни один народ не имел такого бремени и такого задания, как русский народ. И не один не вынес из таких испытаний и из таких мук - такой силы,... такой духовной глубины" (34, с.20). Алданов был согласен с мнением о том, что судьбы народов сокрыты в их истории, и что именно история представляет их духовное бытие. Но, несмотря на это, очевидно, никак не соотносил с историей понятие мессианизма. Вероятным будет предположение, что Алданов не видел в идее русского мессианизма сакрального смысла, а воспринимал ее как внешнее выражение морально - этических устремлений.   

 Еще одним  из спорных вопросов для Алданова  была проблема персонализма в  философском наследии. И в этом  вопросе он продолжает спор с Бердяевым, который в книге "Русская идея" критикует персоналистическую этику Герцена. А для Алданова Герцен был, как он не однажды упоминал в публицистическом творчестве не только авторитетом, но и учителем, многие идеи которого, в частности и отрицание роли и значения прогресса в истории, он безоговорочно разделял. Бердяев же отмечает, что персонализм является особенностью русских мыслителей: "Тема о столкновении личности и истории, личности и мировой гармонии есть очень русская тема, она с особенной остротой и глубиной пережита русской мыслью" (16, 108). А ведь проблемы и конфликт существования человека в истории были одной из основных тем как художественного творчества Алданова, так и его публицистики.   

 Проблема  персонализма напрямую связана  с вопросом гуманизма в русской эстетике. Алданов не разделяет гуманизм и идею "Красоты - Добра". Точнее, для него гуманизм, безусловно, присутствует в самой этой идее. В русской культуре, по мнению Алданова, наиболее ярко это проявилось в литературе и живописи: "В русской же живописи, по - моему, выше всего портрет или то, что его включает, - здесь тоже сказалась "тяга" к человеку и к его душе" (3, с.366). А русская литература, бесспорно, является для Алданова основным воплощением идеи "Красоты - Добра". О своем понимании роли и значения литературы в русской культуре Алданов писал не только в "Диалоге V" книги "Ульмская ночь", но и во многих публицистических заметках и критических статьях.