Социология политики Пьера Бурдье

Суть этого  анализа заключается в том, что, во-первых, он показывает, что осуществление символической власти всегда связано с навязыванием многим некоторой точки зрения, которая по определению является относительной, так как представляет собой взгляд с какой-то отдельной точки социального пространства. Эту попытку представить нечто относительное как абсолютное и универсальное Бурдье называет "символическим насилием». Так же, анализ Бурдье вскрывает механизм легитимации символического насилия. Социальные агенты, считает Бурдье, склонны воспринимать существующий властный порядок как легитимный, поскольку применяют для его оценки категории восприятия, вышедшие из недр этого порядка. По мнению Бурдье, политическая система и стоящее в ее центре государство, воспринимаются как легитимные, в первую очередь потому, что являются «держателями монополии на легитимное символическое насилие» [2, стр. 202]. Таким образом, Бурдье следует и преобразует идею М. Вебера, что дать социальное определение современного государства можно только исходя из специфики применяемого им, как и всяким политическим союзом средства – физического насилия, перемещая акцент не на физические формы принуждения, а  на символические, которые, по его мнению, с течением времени приобретают все большее значение [10].

Вместе с тем, признание символического насилия основной формой господства означает, что это господство осуществляется как бы с согласия тех, кто ему подчиняется. "Символическое насилие, чтобы говорить как можно проще, есть такая форма насилия, которая воздействует на социального агента при его соучастии» [2]. Это соучастие не является сознательным, а представляет собой следствие дорефлексивного соответствия структур социального мира и порождаемых этими структурами габитусов.

Логика  мужского доминирования

Парадигматической формой символического насилия Бурдье считает логику мужского доминирования в социальном мире. Механизм легитимации "мужского доминирования" состоит в том, что в процессе социализации, основанной на "мужском символизме", происходит "соматизация отношений господства", то есть все большая маскулинизация мужского и феминизация женского тела, так что сами тела мужчины и женщины представляют собой не что иное как "биологизированную социальную конструкцию". Подобная "соматизация культурного произвола" навязывает мужчинам и женщинам различные диспозиции по отношению к основным социальным играм и, прежде всего, таким как война и честь. Они становятся привилегированными "играми" для демонстрации мужественности, из которых женщины исключаются. Бурдье считает, что социальный порядок в современном западном обществе подчиняется той же логике: мужчины и женщины обладают принципиально различными социально конституированными диспозициями по отношению к престижным социальным играм, каковыми в нашем мире являются политика, бизнес и наука.

Проведенный Бурдье анализ "мужского доминирования", представляющего собой парадигматическую  форму любого господства, показывает нам, что его концепция "символического насилия строится, прежде всего, на принятии аксиомы, что никакое, господство (классовое, этническое, половое) не является "естественным", а всегда устанавливается исторически и в этом смысле является "произволом". Из этого следует, что, (если не говорить о прямом физическом насилии), "не существует господства, которое могло бы поддерживать свое существование без того, чтобы добиваться признания, путем сокрытия произвола, лежащего в его основе" [4, 10]. Но если в прошлом, считает Бурдье, идея об "естественном" (природном) характере социальных различий часто принимала форму идеологического кредо, то в современном мире: она постепенно уходит из сферы господствующих идей, продолжая при этом жить в "бессознательном" социальных агентов.

Бессознательная "натурализация" социальных различий социальными агентами является для  Бурдье одним из основных объяснительных принципов доминирования. Она составляет основу любого символического господства, такую форму господства Бурдье называет "мягким господством" в отличие от "жесткого господства", осуществляемого при помощи физического насилия. Следовательно, в отличие от Вебера, Бурдье рассматривает только два вида господства, выделение которых основано  на  специфике  применяемого  в  каждом случае насилия, что позволяет Бурдье употреблять понятия "символическое господство" и "символическое насилие" как синонимы.

 По мнению  Бурдье, большая часть "отношений  смысла" как отношений доминирования  между группами и классами  не представлена в сознании  агентов, причем как в сознании  доминируемых, так и в сознании  доминирующих. Это значит, что феномен господства объясняется Бурдье не с помощью логики "заговора", а как следствие определенного "порядка вещей", который кому-то выгодно поддерживать. Причем эта выгода, выявляемая объективным анализом, субъективно может и не ощущаться агентами.

Таким образом, вопрос о существовании "символического господства" в отсутствии идеологии неравенства есть вопрос о практических условиях равенства, который в творчестве Бурдье является центральными. Отправным пунктом всей работы Бурдье является несогласие, больше моральное, нежели логическое, с существующим противоречием между равенством прав и фактическим неравенством. Причем это неравенство не сводится лишь к экономическому неравенству. Вся работа Бурдье показывает, насколько социальные агенты фактически неравны как в своих реальных жизненных условиях, так и в практических возможностях их изменения. С этой точки зрения понятие "габитус" в теории Бурдье можно рассматривать как оператор, переводящий фактическое экономическое и социальное неравенство в «субъективное» неравенство [10].

Политическое  производство

Еще один феномен, который Бурдье рассматривает в  своих работах, как характеристику политического поля,  и который  несомненно подталкивается потребностью в легитимном доминировании –  это процесс политического производства. Рассмотрение этого вопроса является наиболее актуальным т.к. в настоящее время распространение в России политических технологий (партийного строительства,  пропаганды, выборов, политического маркетинга и рекламы), бурное развитие политического производства, которое определяет массовое создание средств восприятия и выражения социального мира («символических форм или «информационных схем», «социальных представлений)  и непрерывное (серийное) изготовление политических событий находится в стадии бурного развития. Итак, Политическое производство в целом складывается из двух подсистем:

1. Из процесса создания средств потребления («реальная политика») —  массовое производство моделей политических практик для непроизводителей («активисты» и «лоббисты», «журналисты» и «интеллектуалы», «широкая общественность» и «граждане»). «Реальная политика» в соответствии с результатами (властью, влиянием, престижем), полученными за пределами поля политики, распределяет власть и престиж между позициями внутри него, определяет доминирующих и доминируемых, принимающих решения и исполняющих их.
2. Из процесса создания средств производства («идеальная» или «истинная» политика) —  производство моделей политических практик (и средства присвоения этих моделей), адресованные профессиональным политическим производителям. «Истинная политика» не наделяет позиции властью, но разделяет их по «ролям» или «партиям» политической игры, поскольку распределяет среди позиций идеальные средства политических практик. Связи между «реальной» и «идеальной» политикой вырастают из разделения труда по политическому доминированию и являются отношениями символического господства (подчинения).

Обе эти системы  взаимопроникают друг в друга, пересекаются, но вместе с тем достаточно отчетливо  различаются: агент может занимать высокую позицию в иерархии реальной политики и совершенно не обладать влиянием среди профессиональных производителей средств политического производства. Агенты «реальной политики» придерживаются экстенсивной стратегии, т.е. расширяют рынок за счет увеличения числа потребителей. Напротив, агенты «реальной политики» следуют интенсивной стратегии, стимулирующей рост политического потребления сравнительно малочисленных и четко социально очерченных групп — профессиональных производителей политической продукции. Поэтому процесс создания «идеальной политики» в меньшей степени зависит от инстанций легитимации: его потребители сами сообщают ему политическую легитимность при минимальном участии в процессе признания (и потребления) инстанций легитимации. Производство «идеальной политики» утверждается в качестве специализированного производства ориентированного лишь на (действительных или потенциальных) производителей. В отличие от производства средств потребления, в котором действуют законы конкуренции за возможно более емкий рынок сбыта, агенты производства «реальной политики» стремятся сами устанавливать свои эталоны и нормы производства, критерии оценки своей продукции, борются за чисто политическое признание со стороны профессиональных политиков, выступающих как в роли потребителей, так и в роли конкурентов [7].

Автономия поля политики своим существованием обязана  прежде всего развитию «идеальной политики».  Каждый акт политического производства и потребления представляет собой  попытку добиться политического признания. Отсюда следует, что чем в большей степени поле политики может существовать как герметичное пространство борьбы за чисто политическую легитимность, тем в большей степени производство моделей политических практик может и должно быть ориентировано на поиски тех из них, которые бы представляли ценность в самой структуре поля в силу того, что они помогают группам, их производящими, добиваться монополии легитимного символического насилия, т. е. легитимной символической власти. Поэтому политики признают (или, по крайней мере, стараются признавать) только те принципы структурирования поля политики, которые выражают специфику политических практик и помогают бороться с любыми внешними по отношению к полю определениями политики.

 В настоящее  время российское поле политического производства освободилось от внешних (экономических, социальных или культурных) обусловленностей и теперь приводится в движение «символическими революциями» - изменениями способа выражения социально-политической дифференциации общества [7].

4. Определение и анализ  категории класс у П. Бурдье, расхождение и пересечение его  позиций с К. Марксом.

 Концепция  классов П. Бурдье вытекает  из его понимания социального  пространства и теории полей.  Итак, «агенты» помещаются в определенное  пространство и занимают в нем определенное место, позицию, ранг, словом индивид «локализован» в пространстве. Всякое же социальное деление стремиться объективировать (реализовать) себя в физическом пространстве. Иначе говоря, физическое пространство, есть социальная конструкция и проекция социального пространства, как, например план, города. Объективированное социальное пространство (физическое) есть не что иное, как пространство распределения благ и услуг, индивидуальных агентов и групп, которые обладают возможностями присвоения этих благ и услуг в зависимости от имеющегося у них капитала. Следствием же присвоения наиболее дефицитных благ и услуг является появление собственников и концентрация  их в определенном пространстве (например, Пятая Авеню), что и дает возможность господствовать в присвоенном поле. Поэтому социология по Бурдье есть социальная топология, т.е представление мира, как многомерного пространства, построенного по принципам дифференциации. Таким образом, агенты определяются по их относительным позициям в этом пространстве. «Каждый из них размещен в позиции и в определенные классы близких друг другу позиций, поэтому нельзя занимать две противоположных области одновременно, даже если это мысленно возможно» [1].⁵ Как видно одной из основ социологии Бурдье становиться идея о разделении общества на социальные классы.

На начальных  стадиях разработки своей концепции  классов Бурдье широко использует марксистскую терминологию: «капитал» «рынок»  «класс», «общественная формация»,  «надстройка» и т.д. Так, в своей работе "Воспроизводство", Бурдье определяет общество  как "систему отношений силы и смысла между группами и классами". Классовая принадлежность индивида, считает Бурдье, оказывает воздействие на все области его практики. Выявлению зависимости между классовой позицией индивида и его практикой посвящено большинство ранних работ Бурдье. В определении же классов позиция Бурдье расходилась с марксистским толкованием данного понятия. Так, говоря, об «отношениях силы и смысла», Бурдье считает «символические», «смысловые» отношения господства основным фактором, который определяет существование и воспроизводство классового общества.

Исследование  экономики "символических обменов" приводит Бурдье к новому пониманию  классовой борьбы и введению в  анализ нематериальных, символических интересов. Что же касается основной марксистской идеи об определении в конечном счете всех социальных отношений экономическими, то Бурдье, не отрицая важности "экономического капитала" для занятия той или иной позиции в обществе, ставит акцент на многомерности и взаимозависимости социальных отношений [2, 10].

Существенное  расхождение с марксистской традицией  состоит и в самой трактовке  Бурдье понятия "социальный класс". Он резко выступает против субстанционального понимания социальных классов и групп, при котором они начинают восприниматься как реально существующие, то есть наделяются онтологическим статусом, что позволяет строить прогнозы о поведении определенной группы, групповом интересе или же менталитете в ущерб отношениям. Говоря о классовой структуре общества, Бурдье подчеркивает, что имеет в виду "классы  на бумаге"  в  отличии от  "мобилизованных классов"  К. Маркса [1; 5]. Действительно, если Маркс выделяет социальные классы по источникам дохода, их месту в процессе производства, то есть создает структурную теорию классов и говорит о том, что для образования класса необходимо ощущение его членами классового единства, отличия от других общественных классов и  антагонизма по отношению к ним. Именно против такого понимания классов Бурдье выступает в своей работе "Социальное пространство и генезис классов", не отрицая, впрочем, того, что "класс на бумаге" может превратиться в "мобилизованный класс" при проведении определенной работы по его мобилизации. Бурдье пишет «… логика, которую я открыл в отношении групп, основанных на генеалогии - семьи, кланы, трибы и т. д., — применима также и для наиболее типичных группировок в нашем обществе, как, например, те, которые мы обозначаем именем «класс» [10]. Так же, как теоретические единицы, которые вычленяет на бумаге генеалогический анализ, не соответствуют автоматически реальным, практическим единицам, так и теоретические классы, выделяемые социологической наукой, чтобы сделать понятной практику, автоматически не являются мобилизованными классами. В обоих случаях мы имеем дело с группами на бумаге. … принадлежность к классу конструируется, обсуждается, выторговывается, разыгрывается. Но именно в борьбе за классификацию, за навязывание той или иной манеры расчленения этого пространства, за объединение или за деление и т. п. определяются реальные связи. Класс никогда не дается в вещах; он является также представлением и волей; но он может воплотиться в вещах лишь тогда, когда сближает то, что объективно близко, и отдаляет то, что объективно удалено друг от друга [10]».