Контрольная работа по "Политологии"

В свете  сказанного глубоко закономерно, что  фактические пути «введения» правового государства у нас значительно разошлись с теоретическими. Первый принцип правового государства – ограничение власти правом на самом деле стал сигналом к беспрецедентной травле вообще государства. Чего тут только не было – государство рассматривалось как какой-то монстр, имеющий природную наклонность к самым немыслимым порокам. Авторы изощрялись в планах ограничения государства, лишения его тех или иных функций (конечно же – немедленно и радикально), создания условий, максимально затрудняющих его работу. При этом игнорировался фундаментальный факт, что правовое государство – это сильное и эффективное государство, которое никак не может без применения принуждения и даже насилия там, где возникает малейшая угроза правопорядку. Забывалось также, что государство, своеобразное «открытие» человечества, стало возможным на определенном этапе развития цивилизации и само по себе обладает социальной ценностью (исключения лишь подтверждают правило) ничуть не меньшей, чем право, и что ослабление и без того еще слабого посткоммунистического государства может означать лишь одно – возврат к варварству и одичанию. Право же без государства – и эту азбучную истину еще раз от противного мы доказали своими реформами – объект для кривотолков и поругания, область народных разочарований из-за отсутствия конкретной пользы человеку и, в конечном счете, форма посрамления самой идеи права. Никакие самые совершенные нормы не могут существовать в условиях Эрозий государства. Это вовсе не означает позиции, что право – исключительный продукт государства и в отсутствие силы есть лишь «пустое сотрясение воздуха пустым звуком», к чему однобоко сводила этот сложнейший феномен наша «марксистская» юридическая наука. Связь права и государства намного сложнее и глубже. Не стремясь решать здесь этой сложной проблемы, следует подчеркнуть, что социальная ценность и результативность права возможна только в условиях эффективной государственности. Разрушение государственности как социального, национального, правового, культурного феномена, не сводящегося к сумме тех или иных органов, приводит к колоссальным потерям не только в культуре, но даже, казалось, в сферах, не относящихся к «чисто» юридическим отношениям – экономике, общественном сознании, нравственности, национальной самобытности. Не случайно, что основные атаки перестройки в свое время сосредоточились на отечественной государственности, федеративном ее аспекте, которые довольно успешно мимикрировались разговорами о борьбе с «аппаратом», «тоталитаризмом» и т. д. Это тем более было показательно в ситуации, когда именно государство нуждалось в первоочередном укреплении после многих лет бесконтрольного партийного диктата над ним. Однако под лозунгом создания «правового» государства процесс на самом деле пошел в обратном, прежне-перекрашенном направлении. Партийный диктат, которому все же нельзя было отказать в немалой государственной ответственности, заменился прямым бесцеремонным и безответственным третированием государства со стороны различных политических и финансовых лоббистских групп. Возникла угроза распада национальной государственности, ставшая фундаментальной причиной выхолащивания силы и смысла права, каким бы новаторским оно ни было. Традиции политической культуры населения обусловили быстрое «созревание» и вознесение на вершины власти идеологов и вождей, не ориентировавшихся в смысле происходящего и легкомысленно игравших на дезорганизации государственных институтов, понятии суверенитета и т. д.

Какими  же методами стала проводиться «правовизация» российского государства? Эти методы были основаны подчас на старых схемах классового революционаризма в новой их словесной оболочке. Снова ставилась задача слома государственности. Так, профессор А. Б. Венгеров писал в 1990 году о задачах перестройки в отношении государства 30-х годов: «Прежде всего становится очевидным, что речь идет действительно о сломе, а не об усовершенствовании, подновлении, косметическом ремонте государственной машины» .  Вряд ли было бы целесообразным говорить о сломе государства пятидесятилетней давности. Поэтому не приходится сомневаться, какое именно государство имел в виду автор, столь категорично отказывая ему в возможности «усовершенствоваться», тем более, что именно советское государство широко клеймилось как генетическое продолжение сталинской системы. К сожалению, в России мышление слома не уступило еще места мышлению эволюции.

Важная  несущая конструкция правового  государства – верховенство законов. К сожалению, и этот принцип на практике у нас получил однобокую  и формальную направленность. Верховенство закона имеет смысл при соответствующем потенциале законодательных органов – их должной организации, интеллектуально-профессиональном уровне, наличии механизмов апробации и квалифицированной экспертизы законопроектов. Требуется новый уровень организации не только законотворческих органов, но и остальной, в частности, исполнительной, юрисдикционной инфраструктуры. Но и этого мало. Необходимо выяснить вопросы: мера законов в российской правовой системе, предметы законодательного регулирования, разграничить их с областью правительственного и регионального нормотворчества. Между тем ничего подобного пока в правовой инфраструктуре нет. Имеет место политизация идеи верховенства закона (а ранее – суверенитета) и использование их в борьбе за власть. Столь некультурное обращение с данным принципом не позволило не только извлечь ожидаемой пользы, но наоборот – нанесло огромный ущерб правопорядку. Непомерное «валовое» производство законов усилило анархию в законодательстве, с одной стороны, а с другой – повело к .вытеснению нормального подзаконного регулирования – необходимого элемента структуры законодательства, что, в известной мере, ослабило рычаги исполнения законов. Это привело к тому, что текущие нужды оказались в центре внимания законодателя, вынужденного подменять исполнительную власть, а перспективные и принципиальные вопросы стали решаться наспех, в рамках либо поточного законотворчества, либо как последствия импульсивных политических кампаний. Конституционные акты превратились в разновидность текущего законодательства. Растеряв даже доперестроечный уровень конституционализма, мы вынуждены начинать XXI век с восстановления элементарных норм правосознания.

Правовая  система потеряла макроуровневую ориентированность; законодательная форма стала  ширмой разлагающего ее процесса административного вмешательства. Самое тревожное то, что логика этого процесса ведет во многом к неосознаваемым, но неизбежным последствиям – постепенной потере значения законодательных органов, нарастанию формализма их деятельности и перемещению центра принятия решений, входящих в их компетенцию, в теневые структуры, прообразы которых уже начинают возникать. Таковы парадоксальные результаты «введения» правового государства.

Невозможно  достичь системного изменения ситуации лишь путем нескольких политико-правовых новаций. Как от производственной демократии нельзя было ожидать повышения эффективности производства, так же тщетны попытки возложения аналогичных надежд в сфере государства и права на законодательные конструкции правового государства. Ни борьба с «телефонным правом», ни суд присяжных, ни конституционное правосудие, ни «разделение властей» без адекватной России структурно-функциональной и культурной основ политико-правовой системы сами по себе не приведут к качественному улучшению правового сознания общества.

Принятый  стиль формирования правового государства  ведет к увеличению ножниц между  законодательством, общественными  отношениями и правовым сознанием  людей, что чревато вымыванием правовых начал из общественной и государственной  жизни. Рост числа законов носит номинальный характер и не сопровождается переливом их количества в качество правопорядка, в повышение уровня законности, то есть в конкретные характеристики юридического быта людей. Сохраняя иллюзию, что такой образ действий есть форма перехода к правовому государству, мы продлеваем жизнь старого стереотипа нашей науки, будто создавая новые законы, можно управлять экономикой, политикой, преступностью и т. д., что, конечно, вовсе не свидетельствует о ненужности новых законов. Однако настало время пересмотреть политику правового «ускорения», до сих пор господствующую в юридической сфере, и перейти к сбалансированности правовой системы. Прямая законодательная интервенция в те или иные отрасли не может решить проблем и ведет лишь к хаосу в правовой системе. Для того, чтобы новые законы начали действовать, необходимо оставить иллюзии непосредственного перехода к правовому государству через чисто нормативные меры. Надо в большей степени опереться на культурные, традиционные и практические механизмы существующей правовой системы и пока еще сохраняющиеся элементы морального воздействия на поведение людей.

Все увеличивающийся  поток законов, указов, постановлений  и т. д. свидетельствует о том, что он способен выступать новой  формой старой системы административного приказа. Неконтролируемый бум этой сферы давит на мораль, традиции, нормы общественных организаций, т. е. иные элементы нормативной системы общества с неизбежным огосударствлением и вытеснением последних. Существует вероятность нового варианта сплошного этатизма. Правоохранительная инфраструктура остается во многом не подготовленной для экономических и законодательных реформ.

Новые нормативные акты не должны содержать  институтов и обещаний, которые бы не обеспечивались возможностями реальной исполнительской и юрисдикционной деятельности, социальными и экономическими ресурсами. Наш правовой прогресс сейчас прежде всего зависит от обеспечения непрерывности процесса развития, накопления практической основы регулирования, закрепления нового в нормах поведения, воспринятых не только высокостоящим законодателем, но и юридической деятельностью в самом широком ее смысле. Если сейчас удастся «связать линию времени» развития законодательства и не дать ей в очередной раз прерваться, пусть даже под эгидой таких же, как и раньше, возвышенных лозунгов, это обеспечит основу для дальнейшего прогресса права, настоящей эволюции правового сознания людей, раскрепощенного от бюрократического произвола, что создаст действительные правовые предпосылки для самого глубокого социального новаторства.

Достижение  отмеченных целей во многом зависит  от концептуального решения законодательной  власти, развитие которой пока не обнаруживает культурно-юридической целостности  и адекватности развитию правовой системы. Практически вся проблематика законодательного органа редуцирована к вопросам компетенции и степени «демократичности» выборов в него, сводя идею представительной государственной власти к проблемам влияния на правительство, территориальному Представительству и задачам иметь больше законов, чем до сих пор. Между тем механизм правоОбразова-ния, юридическим олицетворением которого выступает верховная представительная власть, имеет гораздо более глубокие основы и функции в обществе, чем это могут выразить даже самые совершенные парламентские процедуры. Либеральный демократизм, взятый «абстрактно», «вообще», способен оформить и ложные социальные процессы, примерами чего изобилует наша история, может стать оболочкой романтического теоретизирования, провоцируя сомнения людей в самой идее демократии и генерируя авторитарную ностальгию. Необходима законодательная власть, мобилизующая творческие, интеллектуальные источники общества и способная организовать реализацию своей продукции.

Народовластию необходим институт, обеспечивающий более широкое, нежели территориальное представительство граждан, измерение общества, олицетворяющий функциональные срезы жизни людей – науку, культуру, профессии и т. д. Должен быть какой-то вариант прямого представительства профессиональных и интеллектуальных элит, которое не только не противоречит демократии, но и наоборот – является условием разносторонности, плюралистичности, компетентности и адекватности народу законодательного механизма. В огромном и весьма многообразном обществе должны быть государственные структуры, учитывающие широту общественного сознания, купирующие до .известной степени шаблонность территориального набора депутатов. Поэтому в государственном организме необходима подсистема, позволяющая отразить нетрадиционные или «трудно представляемые» аспекты человеческой деятельности, социальной структуры. Достижение такого многообразия – преимущество политической системы, либеральные, в частности западные, варианты которой страдают чрезмерной политизацией парламентов, диктатом партийных машин, отрывом от социальной организации страны.  Профессионализация членов парламента – форма отчуждения от людей, в рамках которой государство недопустимо тесно привязывается к политическим организациям. Все эти явления в той или иной мере уже разъедают представительные системы западных стран, вызывая такие болезни демократии, как недоверие людей к представительным органам, распространение абсентеизма и т. д. Признаки этих болезней стали просматриваться и в России, прямолинейно воспринимающей западные институты. Строить высший законодательный орган государственной власти лишь на системе территориального и национального представительства – значит заведомо отказаться от идеи адекватного обществу законодательного органа, соразмерного интеллектуальной и культурной мощи народов. Следует, вероятно, подумать о какой-то форме прямого представительства ученых, деятелей культуры, а также социально уязвимых групп населения – ветеранов, инвалидов и т. д., которым трудно обеспечить соразмерное парламентское участие в рамках традиционного избирательного процесса.

Дееспособность  государства зависит не только от динамизма власти, законодательства и способности парламента его  обеспечить, но и от наличия инструментов осуществления закона, в том числе  в рамках механизмов правительственной машины. В противном случае формализуется деятельность иных, прежде всего представительных органов.

Более того, эффективность правового государства, как показывает исторический опыт, во многом определяется степенью активности и возможностями нормативной автономии правительства, обеспечением ему достаточно широкого поля социального творчества, его способностью выполнять роль руководителя и двигателя политической жизни страны, источником которой является представительная власть.