Утопии и антиутопии: надежда и страх человечества

     «Город  Солнца» представляет в истории  гуманизма утопическо-социалистическое учение, и это позволяет рассматривать его как неотъемлемую часть ренессансной культуры и видеть в великом калабрианце одного из великих сынов Возрождения. 

     По  мнению многих исследователей творчества социалистов-утопистов, в те времена люди еще не могли представить реалии социализма, поэтому их утопии получались слегка фантастичными.

     Естественно, что в XVI и XVII веках капитализм лишь набирал обороты, общество еще не было готово для перехода к социализму. Не созрели и предпосылки для этого перехода: ни производительные силы, ни производственные отношения.

     В целом идеи равенства у Мора и  Кампанеллы схожи. Они оба мечтают  о государстве, где бы все были равны между собой. Причем равенство, описанное у них, нередко переходит  всякие границы.

     Так, у Мора люди представляют собой массу, потерявшую свою индивидуальность. Никто  не имеет даже шансов выделиться: все  обязаны одинаково одеваться, одинаково  проводить время, трудиться ровно  по 6 часов в день. Мнение людей, собственно, никто не спрашивает.

     Конечно, капиталистическое общество с его  неравенством и эксплуатацией в  какой-то степени несправедливо. Но оно даёт людям свободу, право  выбора. Если человек хочет чего-то добиться в этой жизни, если он трудолюбив и способен, он добивается в этой жизни чего-то. Те же, кто не может добиться высот, оседают внизу. И таких людей большинство. Само собой, это “серое” большинство согласно на жизнь при утопии. Люди же достигшие чего-то в жизни, а их меньшинство, не хотят быть как все. И им утопия не нужна.

     В отличие от Кампанеллы, у Мора сохраняется  рабство. Это не позволяет сказать, что все люди равны между собой. Кроме того, даже законопослушные  граждане вовсе не равны между  собой, как это пропагандируется. Женщины должны слушать мужей, дети – родителей, младшие – старших.

     Кроме того, и на Утопии, и в городе Солнца есть власть. Власть – это люди, наделенные полномочиями решать судьбы других. И  пусть эта власть меняется каждый год, как у Мора. И люди, стоящие  у власти, по своему статусу не ниже, чем остальные. Хотя бы потому, что они работают над законами, а не на сельском поле.

     И у Мора, и у Кампанеллы идеалом  представляется тоталитарные общества, где жизнь граждан со всех сторон ограничена и размечена государством. Человек не вправе сам решать, что ему делать, а что нет.

     Таким было эстетическое влияние утопий,—  оно нигде и везде. Трудно обнаружить его отдельные проявления, но в  любом высокохудожественном произведении искусства и литературы есть частичка утопии — мечта о совершенной  человечности.

     Наблюдая  жестокие нравы позднего средневековья, социальные мыслители XVI и XVII веков направляли свои усилия не только на обоснование незыблемости власти суверена, но и на поиск более совершенного типа общественного устройства, "какое по праву может называться государством". 

     Последние серьезно выстроенные утопии 20 века появились в Советском союзе. Роман Ивана Ефремова «Туманность Андромеды» (1957) — масштабное изображение коммунистического будущего на объединенной Земле. Главное достижение Ефремова — впечатляющий показ духовной жизни «нового человека» с изменившимся мировоззрением. Также братья Стругацкие - Их роман в новеллах «Полдень, XXII век (Возвращение)» (1962) — не просто панорама будущего, где сочными мазками нарисована грандиозная картина созидательной деятельности человечества. Это еще и яркие персонажи, надолго западающие в душу читателя.  

     2. антиутопии 

     Истоки  антиутопии, как и утопии, лежат  в античности — в некоторых  трудах Аристотеля и Марка Аврелия. Термин впервые употребил британский философ Джон Стюарт Милль в парламентской речи 1868 года. Однако элементы литературной антиутопии проявились значительно раньше. Например, третья книга «Путешествий Гулливера» (1727) Джонатана Свифта с описанием летающего острова Лапута фактически представляет собой технократическую антиутопию. 

     Антиутопия, как правило, изображает общество, зашедшее в социально-нравственный, экономический, политический или технологический  тупик из-за ряда неверных решений, принятых человечеством в течение  длительного периода. Также антиутопия — «утопия навыворот», где идеальное, на первый взгляд, общество основано на антигуманном тоталитаризме. Наконец, антиутопия может оказаться вариантом постапокалиптики, где показано общество, рухнувшее вследствие внутренних противоречий, ставящее целью доказать невозможность и кошмарность каких бы то ни было утопий.

       В получивших в ХХ веке распространение  антиутопиях, или, скорее, так  называемых дистопиях ("Мы" Замятина, "О дивный новый мир"  О.Хаксли, "1984" Оруэлла), будущее  изображено с позиций либерального индивидуализма и социального пессимизма, как неизбежное торжество научно-тотализированного «ада». Сатанинской выступает сама государственная машина, аппарат управления, система, в которой сконцентрировано все зло.

     Ранее считали, что в «1984» Оруэлл описал социалистическое общество – но, оказалось, отнюдь нет. Писатели все больше сходятся в том, что это общество как нельзя более соответствует США с царящим там полным личностным контролем, занесением всех «субъектов» в компьютерные базы и полным отслеживанием их жизней: покупок, женитьб, переездов, работ, выговоров, болезней и т.д. В Сети регистрируется любое упоминание о человеке. Да и так рекламируемая и воспитываемая «добропорядочность» граждан одним из элементов предполагает сообщение о любом проявлении «недобропорядочности»

     утопия как разновидность фантастического жанра практически полностью вытеснена антиутопией. Что же отличает антиутопию и дистопию?

     Дистопия - изображение идеально плохого общества, изображение еще не существующего  социального зла, зла чисто житейского, глубоко личностного. Антиутопия же обычно направлена на развенчивание утопических тенденций. У Замятина и Оруэлла разные представления о главном зле будущего. У Замятина это технология, у Оруэлла - психологический контроль. По художественным достоинствам "О дивный новый мир" О.Хаксли несколько слабее в этом ряду, зато в нем наиболее конкретизирован источник зла, берущий начало в системе пробирочного размножения методом Бокановского и выращивания соответственно альф, бетт, гамма и эпсилонов - кирпичиков "дивного мира", обеспечивающих его существование и стабильность.

     Впрочем, как и положено манере постмодерна, жанр антиутопии и утопии ныне размывается  и определить точно, описывает ли художественное произведение общество утопическое или его антипод, зачастую невозможно. Но основное, что обрело в нем выражение – уход от научно-технократических концепций и замена их концепциями изменения самой человеческой породы. 

     Вот некоторые представители антиутопий, рассмотрим их подробнее. 

      Для русской литературы жанр антиутопии не вполне свойствен, Однако Жанр антиутопии расцвел после Первой мировой войны, когда на волне революционных преобразований в некоторых странах попытались воплотить в реальность утопические идеалы. Главной из них оказалась большевистская Россия, потому ничего удивительного, что первая великая антиутопия появилась именно здесь.

       Одной из лучших антиутопий, написанных  на русском языке, стал роман  Евгения Замятина "Мы".  Этот роман-антиутопия написан в 1920 и положил начало целому ряду антиутопий в мировой литературе («О, дивный новый мир!» О. Хаксли, «1984» Дж. Оруэлла и др.)

     Первоначально он был опубликован в 1924 за границей (в переводе на английский), а в  России только в 1988.

     В романе Замятина в двадцать шестом веке жители Утопии настолько утратили свою индивидуальность, что различаются по номерам. Живут они в стеклянных домах (это написано еще до изобретения телевидения), что позволяет политической полиции, именуемой «Хранители», без труда надзирать за ними. Все носят одинаковую униформу и обычно друг к другу обращаются либо как «нумер такой-то», либо «юнифа» (униформа). Питаются искусственной пищей и в час отдыха маршируют по четверо в ряд под звуки гимна Единого Государства, льющиеся из репродукторов. В положенный перерыв им позволено на час (известный как «сексуальный час») опустить шторы своих стеклянных жилищ. Брак, конечно, упразднен, но сексуальная жизнь не представляется вовсе уж беспорядочной. Для любовных утех каждый имеет нечто вроде чековой книжки с розовыми билетами, и партнер, с которым проведен один из назначенных сексчасов, подписывает корешок талона. Во главе Единого Государства стоит некто, именуемый Благодетелем, которого ежегодно переизбирают всем населением, как правило, единогласно. Руководящий принцип Государства состоит в том, что счастье и свобода несовместимы. Человек был счастлив в саду Эдема, но в безрассудстве своем потребовал свободы и был изгнан в пустыню. Ныне Единое Государство вновь даровало ему счастье, лишив свободы.

Известно, что Замятин не собирался писать пародию на коммунизм, он нарисовал финал развития любого общественного строя, в основание которого заложена идея насилия над человеком. Таким образом, главной в романе "Мы" является тема свободы личности. Раскрывается эта тема с помощью пародийного переосмысления идеи "всеобщего равенства". Замятин был противником этого тезиса, ценя в каждом человеке его неповторимую индивидуальность. В антиутопии просчитан до мельчайших деталей механизм нивелировки индивидуального сознания. Это придает роману большую глубину по сравнению с негативными утопиями, появившимися в России в XX столетии в русле довольно устойчивой традиции утопической литературы. 

     Государственная система будущего, нарисованного  в этом произведении, исключает индивидуальные проявления личности. В геометрическом обществе запрещается иметь незапланированные желания, все строго регламентировано и рассчитано, чувства ликвидированы, в том числе и самое ценное, движущее жизнь, чувство любви.

     Многое  в романе Замятина показано с помощью  конкретных деталей. Например, каждому жителю государства выдается талон на "любовь" в определенные дни недели. Любое отклонение от нормы в замятинском Едином Государстве фиксируется с помощью четко налаженной системы доносов. Незаурядность, талант, творчество — враги порядка и подвергаются уничтожению. Бунтари излечиваются путем хирургического вмешательства. Всеобщее регламентированное счастье достигается всеобщим равенством.

     Проблема  счастья человечества тесно связана  в романе с вопросом о свободе личности, имеющим давнюю и непреходящую традицию в русской литературе.

     Вопрос  о свободе и счастье человека приобретает особую актуальность на русской почве, в стране, народ  которой склонен к вере, к обожествлению  не только идеи, но и ее носителя, который не знает "золотой середины" и вечно жаждет свободы. Эти два полюса русского национального сознания нашли отражение в изображении двух полярных миров — механического и природно-первобытного, которые одинаково далеки от идеального мироустройства.

     Вопрос  о нем Замятин оставляет открытым, иллюстрируя романом свой теоретический принцип исторического развития общественной структуры, основанный на представлении писателя о бесконечном чередовании революционного и энтропийного периодов в движении любого организма, будь то молекула, человек, государство или планета. Любая, кажущаяся прочной система, такая, к примеру, как Единое Государство, неизбежно погибнет, подчиняясь закону революции. Одна из главных ее движущих сил заложена, по мысли писателя, в самой структуре человеческого организма.

     Замятин побуждает нас к мысли о  непреходящей вечности биологических  инстинктов, являющихся прочной гарантией  сохранения жизни независимо от социальных катаклизмов. Эта тема найдет свое продолжение  в последующем творчестве художника и завершится в его последнем российском рассказе "Наводнение", сюжет которого отражает замятинский закон, работающий в романе "Мы", но только переведенный из социально-философской сферы в биологическую.

     Лиризм  в художественных произведениях  Замятина объясняется его вниманием к России, интересом к национальной специфике народной жизни. Не случайно критики отмечали "русскость" западника Замятина. Именно любовью к родине, а не враждой к ней, как утверждали его современники, рождено бунтарство художника, сознательно избравшего трагический путь еретика, осужденного на долгое непонимание соотечественников.

     До  сих пор спорно утверждение, что стремление к коммунизму ошибочно. Я считаю, что идеи коммунизма воистину прекрасны, только путь к нему может оказаться бесконечно долгим. И в коммунизм нельзя пройти насильно, по приказу партийных вождей или олигархов. Такой "Коммунизм" станет антиутопией, о какой пишет Замятин, так как истинный коммунизм начинается с души.