Проблемы поиска смысла жизни

Содержание

Введение ......................................................................................... 3

1. Смысл жизни и её ценность: многообразие понимания ..................... 6 

   1.1. Лейбниц, Шопенгауэр .............................................................. 6
    1.2. Кант .................................................................................... 10
    1.3. Лотце, Лопатин .................................................................... 14
    1.4. Ницше ................................................................................. 17
2. Свобода и творчество как экзистенциальные ориентации ............... 20
3. Смысл и цель жизни .................................................................... 23
Заключение .................................................................................... 26
Список использованных источников ................................................. 28

Введение

Есть вопросы, которые сильнее времени: к ним неприменим критерий новизны или устарелости; есть вопросы, которые становятся перед нашим сознанием с неустранимой необходимостью, пока течет сама жизнь. К числу таких вопросов принадлежит проблема смысла жизни. Конечно, нужно помнить, что у нормального, здорового человека жизнь несет свою ценность и свое оправдание в самой себе, или, лучше сказать, вопрос о них до поры до времени совершенно не возникает, потому что непосредственное здоровое чувство жизни гасит в корне какие бы то ни было сомнения. С другой стороны, в действительной современной жизни, захватывающей наше внимание в самых разнообразных направлениях, люди мчатся в неудержимой суматохе житейских забот и поверхностных впечатлений, не способствующих углубленному раздумью над смыслом всего этого. Но все это только до поры до времени: у каждого мыслящего человека приходит такой момент, когда он вдруг вырывается из власти неудержимого жизненного потока и житейской поверхностной суеты, и вот тогда неизбежно встает перед ним вечно новый, не умирающий вопрос о том, зачем все это, где смысл жизни, что действительно ценно, а что иллюзорно.

Ширясь и разрастаясь, этот вопрос неизбежно должен охватить всю большую полноту философских вопросов, потому что уже в обыденном понимании жизни он охватывает и личность, и ее среду, и мысль последовательно переходит к проблемам целого мира. Все эти размышления особенно обостряются в великие катастрофические времена, которые мы переживаем. Десятки лет нараставшее сомнение во многих основных ценностях дошло до своего предела. Блаженство верующего для большинства интеллигентных людей стало недоступным завидным состоянием. Та светлая уверенность и устойчивость, которую несла и несет в себе религия, оказалась разъеденной разлагающей работой мысли и разума, что привело к увеличению шатания и сомнения.

Материализовав принцип «знание – сила», люди в наше время стали стремиться, в подлинной суете заполучить побольше знаний, прилагаемых к практической жизни, свидетельств, дипломов, чтобы потом мчаться дальше с той же суетливостью по поверхности жизни, не задумываясь и не углубляясь в смысл и ценность всей этой борьбы за существование, протекающей в очень тяжелых и жестоких условиях.

Фихте говорил², что по тому, что человек любит, к чему он стремится всей душой, можно составить себе яркое представление о его жизни и ее ценности. Но многие не живут, потому что не любят, а не любят потому, что не знают и не думают. 
Характерно, что история философии далеко не так богата прямыми исследованиями вопроса смысла жизни, как того можно было бы ожидать, но зато косвенно ни одна система не могла обойти его даже тогда, когда она его сознательно не называла.

Иначе и быть не могло. Человечество от пути в потемках в своем историческом развитии все больше переходило к осознанию хода жизни и своего участия в ней, пока, наконец, с широким раскрытием самосознания оно открыло возможность для себя попытаться сознательно воздействовать на свою судьбу, а для этого необходимо решить проблему смысла жизни. Смысл должен быть, иначе жизнь уничтожается; положение дела нисколько не меняется оттого, что подавляющее большинство удовлетворяется или непосредственной верой, или смутными чаяниями.

В то время как одни видят в интересующем нас вопросе непреодолимые для человеческих сил трудности, другие твердо убеждены, что решение уже давным-давно найдено откровением и неизгладимо живет в душах верующих.

1. Смысл жизни и её ценность: многообразие понимания
1.1. Лейбниц, Шопенгауэр

Борьба между различными течениями по поводу ценности и смысла мира и жизни принимала в истории человеческой мысли самые разнообразные формы, и уже в прошлом выявились резкие противоположности полного отклонения зла и бессмыслицы и полного признания за ними реального существования.

Из переливов философской мысли, склонявшейся то к пессимизму, то к оптимизму, для иллюстрации, как более или менее типичные, мы выберем два противопоставляемые друг другу течения: оптимизм Лейбница, утверждающего, что этот мир лучший из всех возможных миров и пессимизм Шопенгауэра, придерживающегося совершенно противоположной точки зрения. Сопоставляя этих двух учителей жизни, мы получаем картину ярких, на первый взгляд, противоположностей, и от отрицательного ответа одного мысль с уверенностью переходит к положительному убеждению другого.

Существование человека представляется Лейбницу полным глубокого, прекрасного смысла не только потому что все от бога и дано в наиболее совершенной форме, но и оттого, что личность – дух, некоторое подобие бога, который не только воспринимает, но и «сам способен производить нечто подобное» восприятием дел божьих³. Смысл жизни философ видит в совершенствовании, в приближении к богу, и в этом же заключается счастье; но совершенствование, а с ним и счастье твердо обеспечены волею божьей. К убеждению о гармонии мира Лейбниц присоединяет убеждение о воле бога, «чтобы все достигли познания истины, чтобы все обратились от пороков к добродетелям, чтобы все были спасены»4. Он глубоко убежден в действительном перевесе добра и счастья над злом и страданием, как он об этом неоднократно заявлял5. Таким образом, с точки зрения Лейбница, можно сказать, что великий положительный неиссякаемый смысл мира кроется в чистой любви к богу.

Совершенно же иной позиции придерживался Шопенгауэр, и никакие усилия не могли спасти абсолютный пессимизм от притока оптимистических веяний. Правда, как энергично Шопенгауэр ни отклонял то, что он называет историзмом, эта идея выявилась и у него в довольно яркой степени, а с нею воскрес и известный телеологизм. И действительно, как можно было отклонить идею развития, и при том все повышающегося, когда весь мир расположился, в толковании Шопенгауэра, по направлению к небытию. В этом самосознании достигла просветления не только личность, но и весь мир; злой обманщик все-таки пришел к саморазоблачению и, следовательно, к коренному устранению зла. И это не иллюзия только потому, что все это способно привести к реальным следствиям абсолютно положительного свойства, а именно: к уничтожению мира. Если мир абсолютное зло и бессмыслица, то тем больше ценности и смысла в его уничтожении. Жизнь личности таким путем обрела ясный смысл и у Шопенгауэра, и при том смысл прямого космического значения: через свое просветление и отказ в себе от воли к жизни она спасает мир от мук и бессмыслицы, хотя бы уничтожением всего. 

В полном согласии с этим всплывает оптимистическая черта Шопенгауэра и во взгляде на человека. Чем ближе он подходит к человеку и к тем главам своей философии, где затрагиваются вопросы императивного характера, тем яснее там слышится голос высокой оценки разума и познания человека; там он везде зовет к самоуглублению, к самосознанию личности, как спасительному фактору не только метафизически, но и житейски6. Личность со всех точек зрения возводится в ранг первостепенного фактора, почти абсолютной ценности. Идея личности и ее самосознания привели Шопенгауэра к бреши в пессимизме в коренном пункте: несмотря на свою радикально пессимистическую оценку principium individuationis7, Шопенгауэр уделил человеческому индивиду совершенно исключительное положение. В то время как Лейбниц, спасаясь от тягостной проблемы зла, увидел себя вынужденным принизить индивида, возложив всю вину на него и его свободу, Шопенгауэр, наоборот, ища выхода, как правильно констатирует Фолькельт8, отвел отдельному человеку место особой идеи, меж тем как в природе идея вообще снисходит только до рода; человек уже выходит за пределы явления и обретает бытие, восходящее к царству вечного и единого: решением его воли, просветленной его постижением, может быть спасен мир или уничтожен. Пусть мир плох, но мощь и значение человека от этого выступают тем рельефнее. 

Лейбниц и Шопенгауэр встретились и еще в одной черте. Оба интеллектуалисты, оба отвели познанию и познавательному фактору центральное место, оба ждут восхождения и совершенства от познавательного прояснения. В итоге они оказались также оба в крайне рискованном положении в отношении человеческой личности. В их прямых сознательных заявлениях личность оказалась возведенной на большую высоту, но по существу ее положение в их системах, с другой стороны, оказалось совершенно подорванным. У Шопенгауэра индивидуальные стремления все-таки должны бесследно исчезнуть с этим миром вообще, как и всякие стремления, хотя бы в слабой степени напоминающие волю; исчезает движение, прогресс, жизнь, достигается какое-то неведомое статическое положение, совершенно нестерпимое для личности. Приходится думать, что с миром ее миссия заканчивается и не появляется вновь.

Мало утешительного получается для решения проблемы смысла жизни личности и у Лейбница. Там всеведение и всемогущество бога по существу закрыло все свободные входы и выходы, оно определило все, и, сколько бы Лейбниц ни отрицал этого, для личности не осталось решительно ничего, возможного по ее собственному решению; все, что было, есть и будет, установлено богом, и от него не укроется ничто. В трудных этапах своей философии Лейбниц рекомендует личности тотчас вспомнить о таинственной премудрости божьей и о необходимости положиться на его благость9. Недаром у философа вырвалось сравнение человека с «духовным автоматом», потому что все в человеке, как и везде, заранее твердо установлено и определено. Все наши планы и стремления основываются просто на нашей неосведомленности, а если бы мы все знали, то, по мнению самого Лейбница, нам абсолютно нечего было бы желать больше¹º. Это обозначает категорический смертный приговор личности; она сама как таковая утрачивает свое значение, потому что от ее воли и ее самосознания вне общемирового хода ничто не зависит; мы только звенья в общей цепи, способные только строить обманчивые фантазии, что мы можем что-то решить и сделать от себя. Бог у Лейбница возвеличен, но личность оказалась уничтоженной в корне.

Крайний оптимизм и пессимизм неизбежно приобретают характер фатализма, потому что все призывы при неизбежно гарантированном ходе вещей утрачивают всякий смысл; нельзя стремиться к тому, что есть и обеспечено или определенно немыслимо.

Удалось ли крайнему оптимисту и пессимисту прозреть и постичь ход мировой жизни и ее смысл, это большой вопрос, но смысл жизни человека, не как части мира, а как личности, погибает при этом безвозвратно. 

1.2. Кант

Хотя Кант, как это показывают его работы, не посвятил вопросу о смысле жизни отдельного исследования, тем не менее, мы находим в его собственных изречениях мысли, подкрепляющие возможность поставить такой вопрос. Основные черты «Критики…» Канта недвусмысленно говорят, что эта жизнь рисовалась кенигсбергскому мыслителю далеко не в розовом свете. Не трудно понять, что искать смысла в ней как таковой было бы большим, роковым заблуждением. Положительный ответ - если он возможен - может получиться только на почве установления связи личности с неземными целями и помыслами. Если бы человек оставался просто человеком, не становился бы личностью, то жизнь его была бы лишена всякого самостоятельного смысла и ценности. Подчеркивая широту и власть чувственных, земных стремлений людей в «Критике практического разума»¹¹ Кант произносит знаменательную фразу: «Человек – существо полное потребностей, но все-таки он не совсем уж животное…»

В своих изречениях, философ энергично и решительно выступает против гедонизма¹². Он не стремился, правда, к полному уничтожению «естественных склонностей», а только требует их обуздания¹³. Потребность в счастье признается им за необходимую потребность всякого разумного существа, но эта потребность далеко от обоснования смысла жизни. Кант везде пользуется случаем подчеркнуть нравственно опасный характер стремления к счастью как самодовлеющей цели. Ценность этой жизни только в том, что мы таким путем открываем возможность иного, более достойного существования. Если бы целью жизни было счастье, то лучше было бы выбрать в руководители природный инстинкт, а не разум.

То, что человек может породить «я», поднимает его на неизмеримую высоту над всеми земными существами – такой мыслью начинается кантовская «Антропология». Автор требует от человека революционного перелома в настроении и образе мыслей и считает этот факт, может быть, необъяснимым, но все-таки возможным путем свободы.

Понимая под моральной свободой «в практическом смысле» независимость воли от принуждения со стороны требований чувственности, Кант наделяет этой свободой человека и этим отводит ему в мире и жизни совершенно особое место, приписывая ему почти космическое, основное значение. Мыслитель сделал из субъекта своего рода философскую Архимедову точку, на которую у него опирается вообще все его миросозерцание. Таким образом, это приводит нас к очень важному выводу, что цель жизни, смысл ее, если он есть, имманентен личности, что высшее благо не вне личности, а в ней самой. Уже здесь напрашивается ясный вывод, что «царство небесное истинного смысла» может быть только «внутри нас».

Не смотря на это, Кант не забывает о чувственности, об этом «радикальном зле», заложенном в человеческой натуре. Этим объясняется то, что он фактически далек от мысли возлагать чересчур большие надежды на собственные силы человека. «Из столь кривого дерева, из которого сделан человек, – говорит философ14, – нельзя построить ничего вполне прямого. Только приближение к этой идее возложено на нас природой».

Основным фактором, несущим смысл жизни, является у Канта идея, в которой он, строгий формалист, не ограничивается одним формальным определением, а дает слияние формы и содержания. Этим солнцем, освещающим, с его точки зрения, всю жизнь и личность, является нравственный закон, доведенный до полноты понятия высшего блага. В утверждении смысла жизни приходится отвести основную, почти исчерпывающую роль нравственному закону, осуществлению чистой, безусловно доброй воли. Кант считает возможным мыслить такую волю даже в роли общеобязательной, абсолютной законодательницы, нравственный закон – как мировой закон. Эту мысль о центральном положении нравственного закона Кант повторяет и подкрепляет везде. «Для людей, – говорит он15, – нет никакого иного спасения, как вобрать теснейшим образом подлинные нравственные основоположения в свой образ мыслей». «Если справедливость погибнет, то нет смысла в существовании людей на земле».