Образ сверхчеловека в философии Ницше

Дарящий, подобно солнцу, излучает свою внутреннюю творческую энергию в окружающую среду. «У солнца научился я этому, —  говорит Заратустра, — когда закатывается оно, богатейшее светило, золото сыплет оно в море из неистощимых сокровищниц своих, так что даже беднейший рыбак гребет золотым веслом». Покидая свое одиночество, в котором он совершал подвиг «самопреодоления», Заратустра обращается с такою речью к солнцу: «Смотри! Я пресыщен своею мудростью, как пчела, которая собрала чересчур много меда; мне нужно, чтобы ко мне протягивались руки. Мне хотелось бы одарять и наделять... Для этого я должен спуститься вниз (untergehen — закатиться), как делаешь ты вечером, уходя за море и неся свет в другой мир... Благослови переполненную чашу, чтобы пролилась из нее золотистая влага, разнося всюду отблеск твоей отрады».

Итак, психологическим  коррелятом высокой интенсивности  творческих сил души является их широкая  экстенсивность, стремление к расширению сферы своего творческого влияния. Так получается у Ницше другое название для дарящей добродетели, именно — «властолюбие» (Herrschsucht). В главе: «Von den drei Bosen» Заратустра так выясняет это новое наименование: «Властолюбие: но кто назовет это страстью (Sucht), когда высокое стремится вниз, к власти! Истинно, нет ничего болезненного и страстного (Suchtiges) в таком стремлении и схождении вниз! Чтобы одинокая высота не оставалась вечно одинокой и довольствующейся самой собой (dass die ein same Hohe sich nicht ewig vereinsame und selbst begnuge); чтобы гора спустилась к долине и ветры вершины к низменностям: — о, кто нашел бы достойное имя для такого томления? — «Дарящая добродетель» — так назвал некогда это, не имеющее названия Заратустра». Здесь дарящая добродетель характеризуется с её внутренней субъективной стороны. Если, как мы видели выше с внешне-объективной стороны это есть дарение (Schenken) другим избытка своего внутреннего душевного богатства, то с субъективной стороны дарящая добродетель есть чуждое всякой низкой страсти влечение к расширению сферы своего творческого влечения. Это и называется на языке Заратустры властолюбием (Herrschsucht).

Если  характеризовать «дарящую добродетель» Ницше в терминах современной  нравственной философии, то соответствующим для нее там названием будет — добродетель «альтруистическая», поскольку ее объектом служит не собственное «я», а «я» другого: дарящий не замыкается в самом себе, но стремится одарить и другого.

Где же у Ницше другие виды альтруистической добродетели, например, сострадание, жалость?

Идеал сверхчеловека отрицает эти добродетели, но, — что очень важно отметить, — лишь постольку, поскольку они  являются выражением слабости бесхарактерного, пассивного существа. Ницше ничего не имел против самого чувства сострадания, как способности понимать и чувствовать страдание других людей. Его Заратустра сам взывает о сострадании к «высшему человеку».

Взгляд  Ницше на сострадание, как на добродетель, т. е. как на проявляющееся вовне  нравственное чувство, нам думается, достаточно обрисовывается из следующих мест «Also sprach Zarathustra». В главе: «о сострадательных» Заратустра говорит: «Всякая великая любовь превозмогает свое сострадание». В данном случае он разумеет «любовь с видящим оком», которая воздерживается от сострадания для блага самого же ближнего, потому что тут же он говорит: «Если у тебя есть страдающий друг, то будь ложем успокоения для его страданий, но в то же время ложем жестким, походным ложем: так ты принесешь ему больше всего пользы». С другой стороны, Заратустра замечает: «Пусть будет твое сострадание угадыванием: чтобы ты знал наперед, хочет ли твой друг сострадания».

Дело  в том, что не на всякого сострадание  и жалость могут оказывать  доброе и благотворное влияние. Иного  они оскорбляют. Так, «самый безобразный человек» (der hässliche Mensch) был особенно благодарен Заратустре за то, что тот отнесся к нему не с состраданием, а с твердостью, даже суровостью. «Всякий другой, — говорит он, — бросил бы мне свою милостыню, свое сострадание и взглядом и словом. Но для этого я недостаточно еще нищий». Вот по каким побуждениям Заратустра советует не спешить с проявлением сердобольного чувства и проповедует: «будьте тверды» (werdet hart), ибо, как замечает он в другом месте, — все творцы (активные личности) тверды.

Дарящая добродетель, по Ницше, есть высшая добродетель  и, следовательно, венец и завершение процесса развития человека в сверхчеловеческий  тип. Вслед за «закатом» (Untergehen) человека занимается «утренняя заря» —  сверхчеловек. И Заратустра, говоря о «друге», готовом раздарить мир, стоящий в нем подобно чаше добра, называет его «праздником и предчувствием сверхчеловека».

Мы проследили все ступени восхождения человека к сверхчеловеку. Идя путем постепенных  приближений, мы подходили все ближе и ближе к выяснению внутреннего содержания этого идеала. Теперь неясный прежде силуэт сверхчеловека Ницше становится для нас более рельефным и мы можем формулировать уже в более полном и точнее определенном виде образ сверхчеловека, насколько этот идеальный тип Ницше вылился на страницах «Also sprach Zarathustra». [2] 

8. Заключение 

Итак, вырождений нравственных понятий и чувств, которое  пришлось наблюдать Ницше в окружающем его обществе, — вот что побудило его к созданию нового, т. е. болезненного идеала, к «переоценке» моральных ценностей. Его учение о сверхчеловеке есть в сущности критика ненормальностей современного уклада нравственной жизни и вместе попытка указать будто бы нормальный строй практической жизни и свойства истинной нравственности.

В пламени своего нравственного чувства Ницше  только переплавил те моральные ценности, которые еще до него были переоценены  или даже обесценены житейской моральной  практикой, выворочены наизнанку ложью  и лицемерием современных «добродетельных» людей. С одной стороны, он показал, какое подчас жалкое и пошлое содержание прикрывается под именем таких добродетелей, как любовь к ближнему, целомудрие, сострадание, с другой стороны, он обновил потускневший в сознании современных людей моральный смысл таких понятий, как Selbstsucht (самолюбие) и Herrschsucht (властолюбие).  

Без сильных  страстей человек, по Ницше, не может  создать ничего великого. В своем  облагороженном виде, т. е. когда они  основаны на нравственных импульсах  страсти способны стать движущими  моральными элементами. Поэтому весьма важным представляется направление этой могучей психической энергии на осуществление высоких целей и задач жизни. Идеал сверхчеловека, вдвигая в свою сферу облагороженные страсти, тем самым получает преимущество пред идеалом узких ригористов, которые вместо того, чтобы призывать к невинности и чистоте чувства, налагают печать осуждения и проклятия на безобидные сами по себе влечения человеческой природы только потому, что ими так часто злоупотребляют в жизни.

Другой, не менее  ценной стороной в идеале сверхчеловека является упрочение взгляда на нравственность, как на непрекращающееся никогда творчество добра. Ницше всей душой ненавидел тот нравственный квиетизм, который всю нравственную деятельность сводит к отрицательной стороне, к охранению себя от дурного, воздержанию от пороков. «Существуют такие, — говорит Заратустра, — которые сидят в своем болоте и так говорят из тростника "Добродетель значит — тихо сидеть в болоте. Мы никого не кусаем и уходим с дороги того, кто хочет кусаться"». Пассивные существа могут удовлетвориться такой добродетелью, которая оказывается лишь «ленивым состоянием их порока», по принятому выражению Ницше, но личность, богатая внутренней духовной силой, воспитанной путем самопреодоления, жаждет положительного добра. Больше жизни, движения, интенсивного творчества в области практической нравственной деятельности, — вот к чему в сущности призывает Ницше в своем учении о сверхчеловеке. Вот почему для субъекта нравственной деятельности у него нет иного названия, кроме «созидающего» (der Schaffende).

Подчеркнув творческий, динамический характер добродетели, Ницше  тем самым оказал несомненную  услугу практической морали, так как  выдвинул на сцену один из главных  ее вопросов. При господстве квиетизма  в моральной деятельности все великие нравственные принципы как бы окаменевают и не оказывают своего благотворного и живительного влияния на жизнь людей. Активная деятельность, по мнению Ницше, поддерживает постоянно в душе свежесть нравственного чувства, ставит преграду вторжению пошлости, которая загрязняет живые источники души.

Указанную особенность  идеала сверхчеловека мы ставим в  связь с тем, что этот идеал, созданный  Ницше в параллель и противовес типу «последнего человека» (der Letzte Mensch), был углублен личными переживаниями Ницше, как художника-творца. Его «Also spranch Zarathustra», где содержится учение о сверхчеловеке, — это настоящая психология художника-творца. Здесь изображаются муки и страдания, горе и радости творчества. Будучи художником по самой натуре, Ницше дал своему идеалу не только художественное выражение, но и художественное истолкование. Идеал сверхчеловека — это нравственный идеал, раскрытый и выясненный из психологии творческого духа. Все добродетели этого идеала (их мы указали выше) имеют психологический эквивалент в переживаниях художника, когда он вынашивает в своей душе и создает в словах, звуках или красках прекрасное произведение искусства. Сопоставляя нравственную деятельность с художественно-творческой, Ницше перенес на первую все лучшие черты, которыми характеризуется последняя. Те свойства чистоты, глубины и высоты, какими отличается душа художника в момент творческого вдохновения, отразились и на учении Ницше о добродетели.

Характерной особенностью этого учения является то, что оно совершенно лишено того духа утилитарности, которым в большей или меньшей степени проникнуто большинство современных этических учений. В последних нравственность оказывается не чем иным, как переряженной пользой, делом выгоды, расчета. Между тем, учение Ницше, по сознанию одного критика (Зиммель), отмечено печатью благородства (Vornehmheit). «Вы хотите еще вознаграждения, вы добродетельные? Вы хотите платы за добродетель и небо за землю, и вечность за ваше сегодня. Вы любите вашу добродетель, как мать — своего ребенка; но — когда было слыхано, чтобы мать желала, чтобы ей платили за ее любовь?» Учение Ницше о «Дарящей добродетели», — этой бескорыстной благотворительности души, запечатлено духом, можно сказать, евангельской нравственности. В контексте таких, например, психических переживаний «дарящего», какие описываются в главе: «О великой душевной тоске» (выдержку из нее мы привели выше), становится понятной вся правда слов писания о том, что «блаженнее давать, нежели принимать». При том подъеме и расширении души, какими характеризуется это состояние, человек приближается к уразумению психологической возможности и естественности чувства любви даже ко врагам. Заратустра, покидая свое уединение, в котором он «собирал» свою душу, охвачен чувством какой-то безбрежной любви. «Как я люблю теперь каждого, к кому я могу обратиться с речью! Даже мои враги составляют мое блаженство». Для души, богатой внутренними дарами, становятся совершенно чуждыми те низкие чувства, какие обуревают людей, страдающих душевной пустотой. «Спокойное око» дарящего «может без зависти взирать даже на величайшее счастье», а мелкие души, скромно обнимая свое маленькое счастье, при этом скромно косятся уже на новое маленькое счастье.

Чуждый духа утилитарности, идеал сверхчеловека  лишен и эвдемонистической окраски. Большинство философских нравственных учений выставляет идеалом жизнь, полную счастья, наслаждения и совершенного довольства (эпикуризм, гедонизм и др.). По ним высшей целью нравственной деятельности является достижение максимального счастья, спокойствия душевного и телесного. Ницше всегда был далек от такого понимания высшей цели нравственности. «Гедонизм или пессимизм, утилитаризм или эвдемонизм, — все эти виды мышления оценивают вещи по удовольствию и страданию (ими приносимому), т. е. на основании совершенно побочных и второстепенных ощущений, и потому все это виды поверхностного мышления и наивности, и всякий, кто сознает в себе творческую силу и художественное понимание, может смотреть на них не иначе, как с усмешкой и даже жалостью». Приведенные слова ясно показывают, что именно непосредственные переживания Ницше, как художника-творца, побудили его исключить из своего идеала все, имеющее тень утилитаризма и эвдемонизма. Из нашего изложения учения Ницше о сверхчеловеке можно видеть, что стремящийся к этому идеалу стремится не к счастью, а к полноте своей внутренней духовной силы. Заратустра нигде не проповедует dolce far niente. Наоборот, он зовет в открытое море, где со всех сторон бушуют волны. «Вы должны быть мореплавателями, отважными, терпеливыми. Море бушует: все в море. Ну что же! Вперед! Вы старые сердца моряков». [2]

Ради «любви к дальнему» человек не должен бояться страдания и даже самой  смерти. «В вашей смерти, — говорит  Заратустра, — должен еще пылать ваш дух и ваша добродетель, как вечерняя заря над землей». [4] Самое лучшее для него — это умереть в борьбе, расточивши великую душу, и он поет гимн умирающим «свободною смертью» (der freie Tod) за свой идеал.

Человек, по Ницше, постоянно должен преодолевать себя и, таким образом, подниматься все выше и выше, совсем не думая о счастьи и наслаждении. «Я давно уже не стремлюсь к счастью, — говорит Заратустра, — я стремлюсь к своему творчеству». В другом месте он говорит: «Даже и не нужно хотеть наслаждения! Наслаждение и невинность самые стыдливые вещи. Обе не хотят, чтобы их искали. Их нужно иметь». Счастье само «приложится», как естественное следствие осуществления идеала внутренней душевной мощи, хотя бы и не в полной мере. Но в эти счастливые моменты для человека является искушение, — погрузиться в атмосферу счастья, отдаться покою и забыть свое дело постоянного самопреодоления. Поэтому он не должен стараться продлить наслаждение. Наоборот, ему следует отмахиваться от такого счастья, от этого изнеживающего, расслабляющего покоя. Превосходно описывается это состояние Заратустрой в главе: «О блаженстве против воли». «О, послеполуденное время моей жизни! О, счастье перед вечером! О, пристань в открытом море!.. Как недоверчиво отношусь я ко всем вам! Поистине, я похож на любящего, который не доверяет слишком бархатной улыбке... Прочь от меня, ты, блаженный час! С тобою пришло ко мне блаженство против воли (die Seligkeit)». Такой характер идеала сверхчеловека ставит его неизмеримо выше многих идеалов нравственной философии. [2]