Философская истина и интеллигентская правда

книги, исключительно  эмоциональный  народнический тип  стал  изменяться под

влиянием интеллектуалистической струи. Потребность в философском обосновании

своих    социальных   стремлений   стала   удовлетворяться    диалектическим

материализмом, а  потом неокантианством, которое  широкого распространения не

получило   ввиду  своей   философской  сложности.   "Философом"  эпохи  стал

Бельтов-Плеханов, который вытеснил Михайловского  из сердец  молодежи. Потом

на сцену появились  Авенариус и Мах, которые провозглашены  были философскими

спасителями   пролетариата,   и   гг.   Богданов  и   Луначарский  сделались

"философами"   социал-демократической  интеллигенции.   С   другой  стороны,

возникли течения  идеалистические и мистические, но то была уж совсем  другая

струя в русской  культуре. Марксистские победы над  народничеством не  привели

к   глубокому   кризису  природы   русской   интеллигенции,   она   осталась

староверческой  и  народнической  и  в  европейском  одеянии  марксизма.  Она

отрицала себя в социал-демократической теории, но сама эта теория была у нас

лишь  идеологией  интеллигентской  кружковщины.  И   отношение  к  философии

осталось прежним,  если  не считать  того критического течения в  марксизме,

которое  потом  перешло   в   идеализм,   но   широкой  популярности   среди

интеллигенции не имело.

     Интерес   широких   кругов   интеллигенции   к  философии   исчерпывался

потребностью в  философской санкции ее общественных настроений и  стремлений,

которые от  философской  работы мысли  не колеблются и  не  переоцениваются,

остаются  незыблемыми,  как догматы.  Интеллигенцию  не  интересует  вопрос,

истинна  или ложна, например,  теория знания  Маха, ее  интересует лишь  то,

благоприятна или  нет  эта теория  идее социализма, послужит  ли она благу и

интересам  пролетариата;  ее интересует  не то,  возможна  ли  метафизика  и

существуют ли метафизические истины, а то  лишь, не  повредит  ли метафизика

интересам народа,  не отвлечет ли от  борьбы с  самодержавием  и от  служения

пролетариату. Интеллигенция  готова принять на веру всякую философию  под  тем

условием, чтобы  она  санкционировала  ее  социальные  идеалы, и без  критики

отвергнет  всякую,  самую  глубокую  и истинную  философию,  если она  будет

заподозрена  в  неблагоприятном  или  просто  критическом  отношении к  этим

традиционным   настроениям   и   идеалам.   Вражда   к   идеалистическим   и

религиозно-мистическим   течениям,  игнорирование   оригинальной   и  полной

творческих  задатков  русской  философии  основаны  на  этой  "католической"

психологии. Общественный утилитаризм в оценках всего, поклонение "народу"  -

то  крестьянству,  то  пролетариату,-  все это остается  моральным  догматом

большей части  интеллигенции. Она начала даже Канта  читать потому только, что

критический  марксизм обещал  на  Канте  обосновать  социалистический идеал.

Потом  принялась  даже  за с  трудом  перевариваемого  Авенариуса,  так  как

отвлеченнейшая, "чистейшая"  философия Авенариуса  без его  ведома и без  его

вины представилась  вдруг философией социал-демократов "большевиков".

     В  этом своеобразном отношении   к философии сказалась, конечно,  вся наша

малокультурность,   примитивная   недифференцированность,  слабое   сознание

безусловной  ценности  истины  и ошибка  морального  суждения.  Вся  русская

история  обнаруживает  слабость  самостоятельных умозрительных  интересов. Но

сказались  тут  и  задатки  черт положительных и ценных - жажда целостного

миросозерцания, в  котором теория  слита с жизнью, жажда веры. Интеллигенция

не без  основания  относится  отрицательно  и  подозрительно  к  отвлеченному

академизму,  к  рассечению  живой  истины,  и  в  ее  требовании  целостного

отношения  к   миру   и   жизни   можно  разглядеть   черту  бессознательной

религиозности.   И  необходимо   резко   разделить  "десницу"  и  "шуйцу"  в

традиционной психологии интеллигенции.  Нельзя идеализировать  эту  слабость

теоретических  философских  интересов,  этот   низкий   уровень  философской

культуры,  отсутствие   серьезных  философских  знаний  и   неспособность  к

серьезному   философскому  мышлению.   Нельзя  идеализировать  и  эту  почти

маниакальную склонность оценивать философские учения и философские истины по

критериям  политическим  и   утилитарным,  эту  неспособность  рассматривать

явления философского и культурного  творчества  по  существу, с точки зрения

абсолютной их  ценности. В данный час истории  интеллигенция нуждается  не в

самовосхвалении,  а в  самокритике. К новому  сознанию мы можем перейти лишь

через  покаяние и самообличение.  В реакционные 80-е годы с самовосхвалением

говорили  о  наших  консервативных,  истинно  русских  добродетелях,  и  Вл.

Соловьев  совершил  важное дело,  обличая  эту  часть общества,  призывая  к

самокритике и  покаянию, к раскрытию наших болезней. Потом наступили времена,

когда заговорили о наших радикальных, тоже  истинно  русских  добродетелях. В

эти времена нужно  призывать другую часть общества к самокритике,  покаянию и

обличению  болезней. Нельзя совершенствоваться, если находишься в упоении от

собственных  великих  свойств, от  этого упоения  меркнут  и  подлинно большие

достоинства.

     С   русской интеллигенцией в   силу исторического ее положения  случилось

вот   какого  рода  несчастье:  любовь  к  уравнительной  справедливости,  к

общественному добру, к народному  благу парализовала любовь  к истине, почти

что  уничтожила интерес  к  истине.  А философия  есть школа любви к  истине,

прежде  всего  к  истине.  Интеллигенция не могла  бескорыстно  отнестись  к

философии, потому  что  корыстно относилась  к самой  истине,  требовала  от

истины,  чтобы  она  стала   орудием  общественного   переворота,  народного

благополучия, людского  счастья.  Она шла на  соблазн великого инквизитора,

который требовал отказа от истины во  имя счастья  людей. Основное  моральное

суждение  интеллигенции  укладывается  в  формулу: да  сгинет истина, если от

гибели  ее  народу  будет лучше  житься, если  люди  будут счастливее, долой

истину,  если  она  стоит  на пути  заветного  клича  "долой  самодержавие".

Оказалось,  что  ложно направленное человеколюбие  убивает боголюбие, так  как

любовь к истине, как и  к красоте, как и ко всякой абсолютной ценности, есть

выражение любви  к  Божеству. Человеколюбие это  было ложным,  так как не было

основано на  настоящем  уважении к человеку, к равному и  родному по Единому

Отцу;  оно  было, с  одной  стороны, состраданием  и  жалостью к человеку из

"народа",   а   с  другой   стороны,  превращалось  в  человекопоклонство  и

народопоклонство. Подлинная же любовь к людям есть любовь не против истины и

Бога,  а в  истине  и в Боге, не жалость, отрицающая достоинство человека,  а

признание  родного  Божьего  образа  в  каждом  человеке.  Во  имя   ложного

человеколюбия  и  народолюбия  у  нас  выработался  в отношении к философским

исканиям и течениям  метод  заподозривания и сыска. По существу,  в  область

философии никто  и не  входил, народникам запрещала  входить  ложная любовь к

крестьянству,  марксистам  -  ложная  любовь  к  пролетариату.  Но  подобное

отношение  к  крестьянству  и  пролетариату  было   недостатком  уважения  к

абсолютному  значению человека, так как это абсолютное значение основано  на

божеском, а не  на  человеческом,  на  истине, а не  на интересе.  Авенариус

оказался  лучше  Канта  или  Гегеля не  потому, что  в  философии Авенариуса

увидели  истину,   а   потому,   что   вообразили,  будто   Авенариус  более

благоприятствует  социализму.  Это и  значит,  что  интерес  поставлен  выше

истины, человеческое выше божеского. Опровергать  философские  теории на том

основании,  что  они не благоприятствуют народничеству  или социал-демократии,

значит презирать  истину. Философа, заподозренного в "реакционности"  (а что

только у нас  не называется "реакционным"!), никто  не станет слушать, так как

сама по себе  философия и истина мало кого  интересуют. Кружковой отсебятине

г. Богданова всегда отдадут предпочтение перед замечательным  и  оригинальным

русским философом Лопатиным. Философия Лопатина требует серьезной умственной

работы,  и  из нее не  вытекает  никаких программных  лозунгов, а к философии

Богданова можно  отнестись исключительно эмоционально, и она вся укладывается

в  пятикопеечную  брошюру.  В  русской  интеллигенции  рационализм  сознания

сочетался  с  исключительной  эмоциональностью  и  с  слабостью   самоценной

умственной жизни.

     И   к  философии,  как  и   к  другим  сферам  жизни,  у  нас  преобладало

демагогическое  отношение; споры  философских  направлений в  интеллигентских

кружках  носили   демагогический  характер   и   сопровождались  недостойным

поглядыванием по  сторонам  с  целью  узнать,  кому что  понравится и  каким

инстинктам  что   соответствует.  Эта  демагогия  деморализует  душу   нашей

интеллигенции и  создает тяжелую атмосферу.  Развивается  моральная  трусость,

угасает  любовь  к истине  и дерзновение мысли.  Заложенная  в душе  русской

интеллигенции жажда  справедливости на земле, священная  в своей основе жажда,

искажается. Моральный пафос вырождается в мономанию. "Классовые"  объяснения

разных идеологий  и  философских учений  превращаются у марксистов в какую-то

болезненную навязчивую идею.  И  эта мономания заразила у нас  большую часть

"левых".  Деление  философии на "пролетарскую"  и "буржуазную", на  "левую" и

"правую",  утверждение  двух  истин, полезной  и вредной,-  все это признаки

умственного, нравственного  и  общекультурного декаданса.  Путь этот  ведет к

разложению  общеобязательного  универсального  сознания, с  которым  связано

достоинство человечества и рост его культуры.

     Русская   история  создала  интеллигенцию   с  таким  душевным  укладом,