Философия Вольтера

  
Вольтер оставил огромный «багаж» произведений, этот великий философ Просвещения был так же и историком.  Вольтер писал и про Генрих IV, который был отделен более чем столетием от Вольтера, Карла XII, Людовика XIV, Петра I, о которых он писал, были у всех в памяти. Людовик XIV умер, когда Вольтеру исполнился 21 год. Карл XII и Петр I были его современниками. Прошлое человечества Вольтер оценивает весьма пессимистически: там было мало разума и много глупостей. «История человечества представляет собой нагромождение преступлений, безумств и несчастий, среди которых мы видим кое-какие добродетели, некоторые счастливые периоды». Эти счастливые эпохи зависят от степени развития просвещения. Вольтер знает четыре таких периода: век Перикла, Демосфена, Аристотеля и Платона; век Цезаря и Августа; век Медичи и век Людовика XIV. 
Как и другие просветители, Вольтер в истории — идеалист. Он придает решающее значение мнениям. Мнения правят миром. Изменения во взглядах приводят к изменениям в религии, в правительстве, то есть к повороту в истории. Особенное значение Вольтер придает борьбе идей в религиозной сфере. Именно потому прошлое человечества так печально, что господство предрассудков, церковного мнения порождало суеверия, нетерпимость, фанатизм и феодальный деспотизм. Вся история человечества представляет картину борьбы церковного фанатизма и деспотизма за власть, историю угнетения ими народов. Дидро писал Вольтеру: «Другие историки повествуют о фактах только для того, чтобы показать нам эти факты. Вы — для того, чтобы возмутить нас до глубины души против лжи, невежества, лицемерия, суеверия, фанатизма и тирании».

Как историк  и философ Вольтер интересовался  политическим устройством государств. Все произведения, написанные об исторических деятелях, больше походит на «просвещенный деспотизм» нежели  на « просвещенную монархию ». Вольтер считал самым лучшим видом правления – просвещенную монархию, во главе которой стоит монарх-философ. Но лишь образованностью и мудростью не исчерпывается набор качеств, необходимых «просвещённому» монарху. Он должен быть также государем милостивым, внемлющим нуждам людей, своих поданных. «Добрый король есть лучший подарок, какой небо может дать земле». Свой первый исторический труд Вольтер посвятил Карлу XII. В его глазах Карл XII не был идеальным монархом. История жизни шведского короля скорее должна была показать, каким не должен быть просвещенный государь. Была и наивная убежденность, что отрицательный пример станет уроком царям. «История Карла XII», в конечном счете, превратилась в блестяще написанную биографию одного героя. Вольтер нарисовал психологический портрет шведского короля настолько верно и точно, что от него трудно было уйти.

       
Уже работая над биографией Карла XII, Вольтер увлекся личностью  Петра I, которого ему самому довелось встречать, когда царь в 1717 году посетил Париж. Петр I олицетворял для Вольтера новую Россию. Он был в его глазах царем-преобразователем, который, не останавливаясь перед суровыми мерами, уничтожал старые, средневековые порядки и в короткий срок превратил «варварскую» страну в первоклассную европейскую державу. «История России в царствование Петра Великого» была заказана Вольтеру русским правительством. М. В. Ломоносов писал: «К сему делу, по правде, г. Вольтера никто не может быть способнее». Вольтеру из Петербурга присылали документы. Вольтер получал советы из Российской Академии наук, почетным членом которой он был с 1746 года. 
Вольтер искал идеального монарха не только в недавнем прошлом, но и среди современных ему правителей. Он переписывался со многими королями, политическими деятелями, просто влиятельными вельможами. При этом он продолжал оставаться «передовым бойцом буржуазии».

В 1763 году началась его переписка с императрицей Екатериной II. В Екатерине II Вольтер видел продолжательницу дела Петра I. Очень недвусмысленно подчеркнуто это в том месте повести «Принцесса Вавилонская», где рассказывается о благодатных переменах, которые за короткий срок произошли в стране киммерийцев (России), там ранее «господствовала дикая природа», а ныне «царят искусства, великолепие, слава, утонченность», «мужчина положил этому начало — женщина продолжила его. Она оказалась лучшей законодательницей, чем Изида египтян и Церера греков». 
Вольтеру показалось, что появилась новая сила, направленная против фанатизма и невежества. Для царицы же «отвратительное фиглярство в сношениях с философами ее столетия» Пушкин. Она старалась завоевать необходимое ей признание европейского общественного мнения. Доброе мнение таких людей, как Вольтер, было ей особенно полезно. Вольтер верил не всему, что писала царица. 
Не мог он поверить словам Екатерины о том, что «налоги у нас до того скромны, что в России нет ни одного крестьянина, который бы не ел курицу, когда ему захочется. С некоторого времени в иных провинциях начали предпочитать курам индюшек...» Но Вольтер верил в великое будущее России, и это убеждение было основным в его воззрениях, а личность самой императрицы занимала подчиненное место.

 
Просвещенный  абсолютизм — политическое кредо Вольтера. Но он не был до фанатизма непримирим в своих политических взглядах. Он считал разумным английский парламентский строй, сочувственно относился к простоте республиканских нравов Голландии. Вольтер полагал, что формы государства являются порождением человеческой истории и отвечают условиям места, времени и нравам народов. Ранней государственной формой человечества он считал республику. Дальнейшее развитие ведет к монархии, хотя, замечает Вольтер, «только короли предпочитают монархию», а народ стремится к демократии. Свое отношение к республике Вольтер высказал еще в 1765 году в сочинении «Республиканские идеи». Власть в республике осуществляется одним лицом или многими, но всегда в силу законов, созданных всеми. Такое правительство должно быть терпимым и наиболее приближаться к естественному равенству. Вольтер имеет в виду не всякую, а идеальную, просвещенную республику.К Женевской республике он относился очень враждебно.  В идеальной республике граждане свободны и равны перед законом. Гарантией этой свободы прежде всего является свобода личности.

Она складывается из свободы слова и свободы  печати. Последней Вольтер придавал особое значение. Народ, говорил он, который не может выражать свои мысли, не свободен. Легче всего запретить  и сжечь книгу.

Сочувствие Вольтера просвещенной республике проявилось не только в политических трактатах. В ранней своей трагедии «Брут» он восхваляет республиканские добродетели древнего Рима. В трагедии «Смерть Цезаря» один из героев, Кассий, восклицает: 
Республиканец тот, кто признавать готов 
Лишь доблести, закон, отчизну и богов. 
Такая фраза могла быть произнесена в годы Великой революции. 
В финальной сцене трагедии «Агафокл», поставленной уже после смерти автора, раскаявшийся деспот уступает трон своему гуманном сыну. В свою очередь тот отрекается от престола и учреждает в стране республику. Вольтер словно говорит, что отказ от монархии — самы мудрый акт подлинного просвещенного государя. Идея просвещенного абсолютизма словно изживает себя. Все это в достаточной степени надуманно и наивно, но иллюстрирует изменение взглядов Вольтера в последний период его жизни. Восхищаясь всеобщим равенством в просвещенной республике, Вольтер имел в виду юридическое равенство перед законом. Он не помышлял о равенстве социальном и считал его утопией. Равенство, говорил он,— самая естественная и самая химерическая вещь в одно и то же время. «Невозможно на нашей несчастной земле общество, где люди не были бы разделены на два класса: один — богатых, которые упpaвляют, другой — бедных, подчиненных». Все крестьяне не будут никогда — и не могут быть — богаты. Да этого и не надо. Нужны люди, у которых ничего бы не было, кроме их рук и доброй воли. 
Вольтер сомневался, что простой народ получит когда-нибудь способность к образованию. Он считал, что просвещать надо не чернорабочего, а доброго буржуа, жителя городов. 
Эти взгляды не мешали Вольтеру вести яростную борьбу с феодальными, сословными привилегиями. Он говорил, что только тогда поверит в божественное происхождение феодальных, рыцарских пpaв, когда увидит, что благородные рождаются со шпорами на ногах, а крестьяне с седлами на спинах. Вольтер выступал в защиту крестьян не только как литератор, но и как борец, стремившийся практически облегчить феодальное иго, давившее французских земледельцев.Вся антифеодальная, антиклерикальная деятельность Вольтера была в интересах крестьянства, составлявшего большинство французского народа. Нельзя сомневаться в искренности убеждений Вольтера. Он был один из тех, о ком В. И. Ленин сказал: «Никакого своекорыстия... тогда в идеологах буржуазии не проявлялось; напротив... они совершенно искренне верили в общее благоденствие и искренно желали его, искренно не видели противоречий в том строе, который вырастал из крепостного».

Вольтер о своих антивоенных  настроениях:

Патриотизм Вольтера и его передовые взгляды позволили ему, врагу войны, признавать и защищать высокие цели справедливой, освободительной борьбы в защиту отечества или за освобождение от угнетения. Но войну как таковую, подобную тем, современником которых он был, Вольтер ненавидел всеми силами души. Эта сторона деятельности Вольтера особенно близка миллионам людей наших дней, борющихся против войны, которая может поставить под угрозу существование человечества. Вольтер считал войну бедствием, включающим в себя все бедствия и все преступления. «Самым большим преступлением, по крайней мере наиболее разрушительным, является война...». «Голод, эпидемии и война — три наиболее известных элемента нашего земного мира. Голод и эпидемия суть дары провидения. Но война, объединяющая в себе все эти блага»,— порождение человеческих отношений. Призывы Вольтера к борьбе против бедствий войны звучат часто так, как будто они написаны сегодня, а не двести лет тому назад. Вольтер говорит и о виновниках войны. Это не народы, не солдаты, которые трудятся «над собственным уничтожением», а «несколько бесчеловечных сидней, которые, не выходя из своих кабинетов, отдают в часы пищеварения приказ об убийстве миллионов людей и потом заставляют торжественно благодарить за это бога». Агрессоры прикрывают свои цели завесой мнимой справедливости.

До сих пор  впечатляющи картины бессмысленных  жестокостей войны, которые рисует Вольтер. В «Кандиде», написанном в  разгар Семилетней войны, Вольтер иронизирует: «Что может быть более быстрым, более  согласованным, чем две армии!» Кандид видит аварскую деревню, сожженную болгарами по всем правилам ведения войны, и соседнюю болгарскую деревню, с которой враги поступили точно так же. Потрясающие сцены военных зверств нарисованы Вольтером уже без всякой иронии, а исполнены негодования и горечи. Противник войны, Вольтер был убежден в необходимости равенства и дружбы между народами. Он враждебно относился к колониальной политике, высмеивал расовые предрассудки и мнимую исключительность европейцев. 
 

Вольтер как писатель.

Драматургия.

Продолжая культивировать аристократические жанры поэзии — послания, галантную лирику, оду и т. д., Вольтер в области драматической поэзии был последним крупным представителем классической трагедии — написал 28; среди них главнейшие: «Эдип» (1718), «Брут» (1730), «Заира» (1732), «Цезарь» (1735), «Альзира» (1736), «Магомет» (1741), «Меропа» (1743), «Семирамида» (1748), «Спасённый Рим» (1752), «Китайская сирота» (1755), «Танкред» (1760).

Однако в обстановке угасания аристократической культуры трансформировалась неизбежно и  классическая трагедия. В её прежнюю рационалистическую холодность врывались всё в большем изобилии нотки чувствительности («Заира»), её прежняя скульптурная чёткость сменялась романтической живописностью («Танкред»). В репертуар античных фигур вторгались всё решительнее экзотические персонажи — средневековые рыцари, китайцы, скифы и тому подобное.

Долгое время  не желая мириться с восшествием  новой драмы — как формы  «гибридной», Вольтер кончил тем, что  и сам стал защищать приём смешения трагического и комического (в предисловии к «Расточителю» и «Сократу»), считая это смешение, впрочем, законной чертой лишь «высокой комедии» и отвергая как «нехудожественный жанр» «слезливую драму», где только «слёзы». Долгое время противодействуя вторжению на сцену плебеев-героев, Вольтер, под напором буржуазной драмы, сдал и эту свою позицию, широко открывая двери драмы «для всех сословий и всех званий» (предисловие к «Шотландке», с ссылками на английские примеры) и формулируя (в «Рассуждении о гебрах») по существу программу демократического театра; «чтобы легче внушить людям доблесть, необходимую обществу, автор выбрал героев из низшего класса. Он не побоялся вывести на сцену садовника, молодую девушку, помогающую отцу в сельских работах, простого солдата. Такие герои, стоящие ближе других к природе, говорящие простым языком, произведут более сильное впечатление и скорее достигнут цели, чем влюблённые принцы и мучимые страстью принцессы. Достаточно театры гремели трагическими приключениями, возможными только среди монархов и совершенно бесполезными для остальных людей». К типу таких буржуазных пьес можно отнести «Право сеньора», «Нанина», «Расточитель» и др.

Поэзия.

Если как драматург  Вольтер шёл от ортодоксальной классической трагедии через её сентиментализацию, романтизацию и экзотику к драме Нового времени под напором растущего движения «третьего сословия», то аналогична его эволюция и как писателя эпического. Вольтер начал в стиле классической эпопеи («Генриада», 1728; первоначально «Лига или великий Генрих»), которая однако, как и классическая трагедия, под его рукой преображалась: вместо вымышленного героя взят реальный, вместо фантастических войн — на самом деле бывшая, вместо богов — аллегорические образы — понятия: любви, ревности, фанатизма (из «Essai sur la poésie épique»).

Продолжая стиль  героической эпопеи в «Поэме о  битве при Фонтенуа», прославляющей  победу Людовика XV, Вольтер затем  в «Орлеанской девственнице» (La Pucelle d’Orléans), едко и скабрёзно высмеивающей весь средневековый мир феодально-поповской  Франции, снижает героическую поэму до героического фарса и переходит постепенно, под влиянием Попа, от героической поэмы к поэме дидактической, к «рассуждению в стихах» (discours en vers), к изложению в форме поэмы своей моральной и общественной философии («Письмо о философии Ньютона», «Рассуждение в стихах о человеке», «Естественный закон», «Поэма о лиссабонской катастрофе»).