Наука и мистицизм

         В XIX веке оккультные учения, тайные верования привлекают к себе все большее число поклонников и последователей из творческой среды. Основываясь на древнем герметическом принципе соответствия всех явлений материального мира их аналогиям в ином проявлении («Что есть вверху, то есть внизу»), магические заклинания творческой богемы были направлены на устранение хаоса и восстановление гармонического единства в человеческом социуме.  
        Нина де Вийар была поэтессой, известной пианисткой, занималась Каббалой, спиритизмом, нумерологией. В ее салоне собиралась та же литературная публика: Вильер де л'Исль-Адам, Малларме. Леон Блой, Шарль Кро, Жерман Нуво, Поль Верлен, Камиль Фламмарион и др. Помимо поэтов у Нины часто бывали и оккультисты. Гонкур окрестил эти собрания «Ложей повредившихся в рассудке». Занятия магией таили в себе определенную опасность для психического здоровья. И если Юдифь Готье. несмотря на разнообразную и регулярную практику такого рода, сохраняла душевную уравновешенность, то для Нины подобный образ жизни оказался роковым: в конце концов, это кончилось сумасшествием. Проникновение в иные сферы всегда было сопряжено с особым риском. Еще Моисей запрещал вызывать души мертвых: только посвященные, иерофанты, могут отважиться на подобный эксперимент без особых последствий, самодеятельные прорывы в мир иной могут иметь необратимый характер. А творчество — это постоянный прорыв в иные сферы, и творец часто становится жертвой своего искусства. Не случайно творческие люди представляют собой в обществе пограничную зону, поставляя из своих рядов наибольшее количество клиентов для психиатрических клиник и  
судебных хроник. Превращая свои душевные эксперименты в материал для творчества, они как будто жгут свечу своей жизни с двух сторон, словно осуществляя заложенную в них программу полного физического самоуничтожения, аннигиляции. «Только освобождение человека от себя приводит человека в себя», — столь парадоксально сформулировал Н. Бердяев главную задачу творчества. «Творчество болезненно и трагично в существе своем. Цель творческого порыва — достижение иной жизни, иного мира, восхождение в бытии». 

         Элифас Леви объявлял поэта ясновидцем, постигающим законы бытия. Он творец, подобный богу. Он видит в других людях невидимое. Ничто не в силах остановить его силу и волю. Элифас Леви своими идеями во многом предвосхитил теорию Ницше о сверхчеловеке. Поэты для него — это «математики гармонии, музыканты интеллекта. Создатели Слова — это посыльные, эмиссары Бога». Нелишне будет указать еще на одну идею Леви, которая получила широкое распространение в эзотеризме и мессианизме XIX века. Он заявлял о необходимости выйти за рамки известных языков, так как они представляют собой лишь диалекты оригинального великого языка, единого для всех. Отголоски этих идей Леви мы находим в творчестве и французских, и русских поэтов.       

 В  России со словом экспериментировал  один из самых мистических  поэтов начала XX века — Велимир  Хлебников. Слово в поэзии Хлебникова утрачивает все свои цивилизационные наслоения и, вырвавшись из понятийного контекста, возвращается к архаике первоосновы. Расщепление культурной оболочки слова подобно расщеплению атома и высвобождает столь колоссальную психоэмоциональную энергию, что ее можно сравнить по мощности с атомной. И эта энергия может быть в равной мере как разрушительной, так и созидательной. Все зависит от человека, от поэта-демиурга. Слово в поэзии Хлебникова приобрелo магическую силу, засверкало всеми цветами светового спектра, и каждый его звук превратился в камертон музыки сфер. Слово у Хлебникова соотносится с живым кристаллом звуков. «Слово, - утверждал он, — живет двойной жизнью. То оно просто растет как растение, плодит друзу звучных камней, соседних ему, и тогда начало звука живет самовитой жизнью, а доля разума, называнная словом, стоит в тени, или же слово идет на службу разуму... Звук становится «именем». 

      На рубеже XIX—XX веков Европа переживает мистический ренессанс, причем мистицизм конца века все больше окрашивается в восточные тона. Под влиянием философско-религиозных концепций брахманизма, индуизма, буддизма складывается теософия. Опираясь на тождественные, общие для различных вероисповеданий моменты, теософия пыталась создать своего рода универсальную религию нового типа, синтезирующую достижения естественных наук с философско-религиозными постулатами. Наукообразной формой теософия пыталась приблизиться к рационалистически мыслящему XIX столетию и этим облегчить неофиту постижение своих основ. Движение теософии связано с именем Е.П. Блаватской, которая в 1875 г. в Нью-Йорке организовала теософское общество. Блаватская была чрезвычайно одаренным человеком: талантливая писательница, рисовальщица, художница, пианистка, энергичный организатор, знаток и исследователь древних религий и учений. Она обладала поразительными парапсихологическими способностями, чем вызывала у окружающих изумление, но сама она считала, что чудес на свете не бывает, а то, что люди обычно называют этим словом ~ пока еще не познанные силы природы. Именно Блаватская дала западному миру глубокий синтетический взгляд на сохранение в восточном эзотеризме знаний, лежащих в основе первоначальных представлений о мире, характерных для индоевропейского сознания. С ее помощью отрывочные представления о восточной философии и тайные доктрины западного оккультизма соединились в единую систему, раскрывающую единство мировой религиозно-духовной культуры. До недавнего времени о Блаватской существовало мнение как о талантливой шарлатанке, графе Калиостро в юбке. Этому во многом способствовала ее авантюрная биография и экстравагантные заявления о контактах с представителями высшего разума, которые. По ее словам, и являются истинными вдохновителями ее фундаментальных научных трудов.

      В Германии теософия была представлена именем Рудольфа Штейнера, преобразовавшего ее в антропософию. Сделав главный акцент на человеке, его скрытых способностях и их развитии, Штейнер утверждал, что таким способом можно достичь господства над природой. Штейнер считал антропософию универсальной, всеобъемлющей наукой, способной дать ответы и на чисто практические вопросы. Учение Штейнера было очень популярно в России на рубеже веков в среде литературно-художественной интеллигенции

      Индия на рубеже XIX—XX веков стала для  русского общества страной обетованной, магнитом, который мощно притягивал к себе мысли и чаяния русской культуры. «Индия, - писал Н.Ф. Федоров, - до сих пор играла роль искусительного древа познания добра и зла; все народы, имевшие значение в истории, вкушали от него, и эпоха такого вкушения была порою их процветания и вместе падения. Все великие, так называемые всемирные, монархии, как Вавилония. Ассирия, возникли на перепутье в Индию; Финикия, Царство Соломона также обязаны своим возвышением и падением сношением с нею; (...) Греко-Македония, Рим и Византия лежали на тех же путях. Италия и Германия в средние века своим возвышением были обязаны тому же пути через них в Индию; они пали, когда были открыты иные пути, и теперь опять возвышаются благодаря открытию Суэцкого канала». 

      Не случайно, Николай II за четыре года до восшествия на престол предпринял длительное путешествие с образовательными целыми от Египта до Японии, где был вынужден прервать свое «познание Востока», потому что какой-то фанатик чуть не убил его ударом сабли по голове. После публикации трудов Блаватской в 80-е годы его путешествие было проявлением естественного любопытства, желанием своими глазами увидеть тайны совершенной мудрости. В свою очередь, интерес к Востоку на высочайшем уровне возбуждал любопытство обывателей, и пресса, стремясь его удовлетворить, обратилась к описанию истории и культуры стран Азии и Африки, а о самом путешествии вышла книга князя Э.Э. Ухтомского (казненного затем большевиками вместе с Гумилевым по делу Таганцева). Книга была издана по последнему слову полиграфического искусства с фотографиями и рисунками на лучшей бумаге в бархатном переплете в нескольких томах под названием «Путешествие на Восток Е. И. В. Государя Наследника Цесаревича» (СПб., 1893). 
         В Индии побывали К. Бальмонт, И. Бунин, А. Чехов. М. Волошин собирался отправиться в Индию пешком, придавая этому путешествию религиозный смысл: ведь пешком ходили пилигримы в Святую Землю. Из Парижа, где он намеревался «познать всю европейскую культуру в ее первоисточнике и затем, отбросив все «европейское» и, оставив только человеческое, идти учиться к другим цивилизациям, «искать истины» — в Индию и Китай. Да и идти не в качестве путешественника, а пилигримом, пешком, с мешком за спиной, стараясь проникнуть в дух незнакомой сущности...». «Сделать прогулку в Индию, где люди и божества вместе», — мечтал Велимир Хлебников.

      Н. Федоров, еще в 70-е годы XIX века предрекал  России катастрофу из-за того, что она  «не защитила Индию от Англии, и  потому на нее обрушиваются бедствия, которые, постоянно усиливаясь, должны или обратить ее к долгу, или же привести к гибели». 

Восток  в конце XIX столетия был в моде, но если Европа воспринимала Восток как  антитезу своего собственного развития, то для России поворот к Востоку, и в частности, к Индии, явился самопознанием. Россия с ее маргинальным положением и по отношению к Европе, и по отношению к Востоку, в этом кросскультурном пространстве, как между молотом и наковальней, на протяжении всего XIX века пыталась определить свою самобытность по отношению к Западу через Восток. В чем заключаются особенности русского менталитета и где кроются корни «загадочной русской души» — эти проблемы давно пытались разрешить многие русские мыслители, разделившись по принципу избранных приоритетов на «западников» и «славянофилов». Достоевский заметил, что «...Россия не в одной только Европе, но и в Азии», и «русский человек не только европеец, но и азиат».       

 На  основе этих различий в России  сложилась иная культура, и эта  специфика обнаруживается во всех сферах: в науке, в искусстве, в формах государственного управления, во взаимоотношениях в семье, в бытовом поведении. «И при том, — продолжает Ильин, — наша душа открыта для западной культуры: мы ее видим, изучаем, знаем и, если есть чему, то учимся у нее, мы овладеваем их языками и ценим искусство их лучших художников; у нас есть дар чувствования и перевоплощения. У европейцев этого дара нет.       

Русский ориентализм развивался в едином русле европейского модерна, но на русской  почве устремленность к Востоку стала не просто экзотически пикантной приправой, стилем, тонкой фантазией искусства. Особенности русской души, «чуткой к мистическим веяниям, привели к тому. что культура серебряного века от стилистически формальных приемов, изысков и соответствий обратилась к таким глубинам духа, что ее эксперименты в области эстетического подхода к действительности, вскоре переросли в поиски некого единого религиозно-мистического мировоззрения.     

      Семенов-Тян-Шанский (вот он — дух Азии!) так же, как и Добролюбов, «ушел в народ» и искал спасения в странничестве. Он издал единственный сборник «Собрание стихотворений» (1905) и занялся новым видом творчества, поисками мистического Абсолюта.

         Одним из наиболее ярких представителей этого направления, столь характерного для культуры серебряного века, стал С.В. Киссин. Он был женат на одной из сестер В. Брюсова и был принят в литературных кругах, но избранный им путь восхождения духа привел его к полному разрыву с обществом и бегству в «мир». Он писал стихи, печатался в крошечном журнале «Зори», но все, что он писал, было несопоставимо с тем, что он мог бы написать, и потому все более и более ограничиваясь в творческих проявлениях, к чему обязывал его и взятый псевдоним Муни, означающий «аскет» или буквально — «святой молчальник». Он стал. в конце концов, странником, проповедующим творчество как жизнестроительство. и не оставил после себя собраний сочинений, как не оставили их его предшественники по «творческому методу» Будда и Христос. Он воплотил своей жизнью в действие «мистический реализм», о котором размышлял Н. Бердяев. Мистика была одной из форм его жизни. Он обладал даром точного предвидения, но оно. по свидетельству близких, касалось только мелких событий.

      Добролюбов, Семенов-Тян-Шанский, Муни — фигуры удивительные, в культуре серебряного века они отразили присущий русскому духу тип странника, мудрого старца, юродивого. Европа никогда не знала культа юродивых, который издревле существовал на Руси и был близок буддистской теории бодхисатв, добровольно отказавшихся oт нирваны во имя спасения человечества. «Даже слова «юродивый» ни на каком европейском языке нет, — заметила 3. Гиппиус, — а русский человек без юродства как будто и святости не понимает». Юродивый, бродяга, нищий попрошайка выбирал для себя путь духовного спасения, отвергая несправедливость и жестокость реально существующего мира. Он балансировал на грани между смешным и серьезным, реальным и не реальным, между рассудком и безумием.

      Поиски  духовного абсолюта вывели в конце  жизни Льва Толстого на большую дорогу жизни. Уход в «мир» - явился логическим завершением его духовных исканий. Творчество собственной личности, восхождение по лестнице духа вело к аскетизму, юродству, странничеству. Искусство, возведенное в высшую степень, становилось жизнью, воплощалось плотью и кровью в общении и поступках, не нуждаясь более в других, менее достоверных произведениях. Европа не понимала такого образа жизни, и поэтому философ Вронский так поразил своей оригинальностью воображение лучших представителей европейской культуры XIX века. Его пример лишний раз подчеркнул исключительность данного явления для Европы: Вронский был носителем «славянской души» — в этом заключался секрет его подвижничества.    

 Чувства  поэтов серебряного века нуждались  в острых экзотических приправах: будь то мистификация с чертовщинкой для пикантности или торжественно тяжелый восточный декорум, но дуэль и опасная игра со смертью были при этом вполне реальными. Двусмысленность маскарадного существования задавала особый тонус творчеству. Маска дала таланту Дмитриевой окрыляющую свободу. Как отмечали многие, стихи, созданные Дмитриевой в образе Черубины, значительно превосходят то, что было написано ею от реального лица.

      Мистика становится литературным направлением: внутри петербургских символистов  формируется течение «мистических анархистов» во главе с Г.И. Чулковым, в объединение также вошли Городецкий, Потемкин, Ауслендер...  

      На  рубеже веков в России вслед за возрождением масонства во Франции  возникает множество тайных обществ, долгое время после восстания  декабристов находившихся под запретом. Многие поэты-символисты и близкие  к ним люди входили в масонскую  ложу «Люцифер» - это Вяч. Иванов, В. Брюсов, А. Белый и друг Белого А. Петровский. Волошин сообщал о себе, что он масон парижского «Великого Востока». В ложу «Великого Востока» входили также Вас. Ив. Немирович-Данченко, А.В. Амфитеатров, В.О. Ключевский и др. Был ли масоном А. Блок — об этом нет достоверных сведений, но замысел его пьесы «Роза и крест» (1912) указывает на его близкое знакомство с идеями розенкрейцеров. «Так же можно предположить, — что весь символизм Обезьяньей Великой и Вольной Палаты Ремизова, ее ритуал и ее регалии, были пародией на масонство, только вместо глаза, вписанного в масонский треугольник в «Обезвелволпале» из треугольника смотрела какая-то рожица, нарисованная Ремизовым, как карикатура на самого себя».