Постлиберализм: многополярная перспектива

    Вот что пишет по этому поводу Джон Грей: «Значение первичности принципа культурных форм заключается в том, что наши ценности создаются отнюдь не в процессе совершения индивидуального выбора. Хотя концепция самостоятельного человека-субъекта является центральной в современном либеральном мышлении, она легко может выродиться в опасный вымысел. В своем общепринятом значении идея автономии отрицает, что нашу личность формируют события, которых мы не выбираем. Идея автономии освящает вымысел либеральной философии о неприкаянном человеке-субъекте, самостоятельно определяющем свои жизненные цели и формирующем собственную систему ценностей. Да, это именно то самое создание либерального воображения, чей изнуренный призрак крадется по развалинам архаично-либеральной идеологии, бормоча что-то невнятное о глобальных рынках и экономической эффективности».

     По-настоящему альтернативным решением по отношению к этому непоследовательному в саморефлексии либерализму является признание индивидуализма в качестве культурной ценности, присущей ограниченному сообществу, которая в свою очередь является несоизмеримой и, часто, несовместимой с ценностями других культур. В свете этого осознания решение по выделению частной сферы для свободно выбранных «ценностей» следует рассматривать как релевантное исключительно индивидуалистической культуре, а функционирующие в режиме свободного выбора «ценности» - не идущими в сравнение с теми ценностями, о которых толкуют мультикультуралисты – ценностей, определяющих конфигурации социальной субъектности в не меньшей степени, чем ценности индивидуализма определяют представления либералов о логике организации сферы публичных отношений.

Важнейшим выводом  из признания культурного плюрализма является тотальное отвержение либерализма  в его претензии на универсальную  политическую ориентировку и глобальное регулирование.

     Еще раз: «В традиционном либеральном понимании плюрализм ценностей относится к несоизмеримостям, возникающими между индивидуальными жизненными планами и личными концепциями блага и в пределах таких планов и концепций, но не к таким несоизмеримостям, которые проявляются в отношениях между целостными образами жизни, - и предполагается, что сами либеральные принципы защищены от несоизмеримостей, возникающими между личными концепциями блага в пределах таких концепций. Если же, напротив, плюрализм ценностей понимается не столь упрощенно и одноцветно, если считается, что он применим к целостным образам жизни и затрагивает (делая их беспомощными) так называемые принципы, провозглашенные либеральной политической философией, то это подрывает сам либерализм. Словом, если принять последствия строгого плюрализма ценностей, то от либерального проекта неизбежно придется отказаться».

Многополярность и проблема макрополитического вектора

     Итак, из признания культурного плюрализма вытекает отвержение либеральных политических институтов в качестве ориентира для развития стран и народов, не принадлежащих исторически к традиции Просвещения; с претензиями либеральной демократии на внедрение в глобальных масштабах должно быть как можно скорее покончено. Но какая же политическая форма может быть признана адекватной несводимому культурному разнообразию? С точки зрения Джона Грея ответ очевиден: такой универсальной формы не существует. Единственный и самый общий принцип, на который может быть ориентирован политический процесс в контексте культурного плюрализма – это обеспечение по возможности мирного сосуществования автономных культурных образований. Однако рецептов для достижения этой цели не существует. Очевидно, что многополярный контекст предполагает достижение такого мирного сосуществования отнюдь не в терминах Канта (классического либерального универсалиста, выразившего свое кредо в работе «К вечному миру»), но в пределах каждый раз актуально-конкретного и никогда не гарантированного диалога.

Имперская модель – лучшее решение для России

     Согласно трактовке Греем реалий культурного плюрализма, нет и не может быть заранее успешных или, наоборот, неприемлемых политических моделей. Достижению мирного сосуществования различных культурных традиций могут служить самые разные решения, успех или неуспех, выбор или отвержение которых является делом сугубо политическим (то есть не технологическим, не сводящимся к рациональным спекуляциям) и привязанным к конкретным обстоятельствам и историческому опыту.

     Однако открытие возможности для реализации культурных традиций на различных уровнях публичности – вплоть до правового - представляется в ряде случаев необходимым: «В плюралистических или внутренне разделенных государственных образованиях правовое признание различных или составных сообществ и их разной юрисдикции вполне можно обосновать с позиций Гоббса: оно способствует установлению мира. Оно позволяет приверженцам различных культурных традиций обеспечить отражение этих традиций в правовых порядках, которым они должны подчиняться, не прибегая к сепаратистским действиям, неизбежным там, где единое государственное образование устанавливает унифицированный правопорядок. Такой правовой плюрализм фактически является институциональным воплощением человеческой потребности в прочных формах мирного сосуществования в условиях значительного культурного различия».

     Такой рецепт, как известно, позиционируется как неприемлемый не только с позиций либеральных глобалистов, но и с точки зрения националистов-унитаристов. В рамках же политической практики империй он всегда являлся нормой. В этой связи не удивительно признание Грея в определенных симпатиях к имперской модели, которая в ряде случаев представляется ему оптимальной. «В некоторых случаях, - пишет он, - как например в условиях Российской Федерации, человеческие издержки (имеются в виду войны и этнические чистки) построения суверенных государств-наций на территориях с давно перемешанным населением, никогда не образовывавшем наций, могут быть столь велики и ужасающи, что для их предотвращения потребуется установить неоимперский режим. Здесь крайне важно, что плюралистическая теория открыта для признания различных форм государственной организации – будь то государство-нация, конфедеративный или федеративный союз или же империя – в данных исторических условиях способных к наилучшему обеспечению мирного сосуществования различных культур, образов жизни и народов». 

Попытка интегрироваться  в Запад обречена

     Итак, важнейшим выводом из признания культурного плюрализма является тотальное отвержение либерализма в его претензии на универсальную политическую ориентировку и глобальное регулирование. Либерализм должен выть возвращен к статусу одной из множества абсолютно самодостаточных, «самореферентных» и в этом смысле равноправных культур. Однако так исторически сложилось, что универсалистские претензии стали практически неотъемлемым компонентом либеральной культурной идентичности. И в этом состоит первая из двух главных проблем современного запада: за столетия европейского цивилизационного триумфа пресловутый «белый человек» свыкся с ролью колонизатора, наставника-эксплуататора. Вопрос о возможности существования либерализма после отказа от проекта планетарной либерализации остается открытым.

    Другая проблема носит не менее принципиальный характер: сведение культурных ценностей в индивидуалистическом контексте к статусу того, чем индивид может свободно распоряжаться, фактически лишает их статуса реальных ценностей. Результатом этого процесса является нигилизм, представление о котором современные социальные теоретики с благодарностью заимствуют у Ницше. Привлекательность, которой, казалось бы, обладает Запад в том числе и в глазах представителей других культур, оказывается обманчивой в долгосрочной перспективе, сладкое вначале оказывается горьким в своих последствиях, процесс причащения «благам цивилизации» приводит к выхолащиванию смыслов, лежащих в основе жизненных стратегий как сообществ, так и индивидов. Наконец, третий момент, которого мы здесь не будем касаться в подробностях (планируя впоследствии уделить ему специальное внимание) – это крах неолиберального экономического курса.

     В свете сказанного продолжающийся процесс интеграции ряда несамостоятельных в культурном плане стран в культурно-политический домен либерализма оценивается Греем в исключительно негативном аспекте - как присоединение к нисходящей тенденцией, как расширение зоны поражения нигилизмом и будущей социальной дестабилизацией. В следующих строках автор дает краткий набросок на эту тему: «Те части посткоммунистического мира, чье культурное наследие является европейским, ожидает нелегкая судьба, поскольку установление в них западных рыночных институтов происходит как раз в тот момент, когда сами западные культуры, а значит и западные рыночные институты, переживают кризис легитимности. В западных культурах проект развития автономного человеческого разума и придания привилегированного статуса науке последовательно разрушил локальные и традиционные формы морального и социального знания, однако итогом его вместо новой цивилизации стал нигилизм. США, как всегда, представляют здесь исключение: в них остаются сильными как фундаменталистская религия, так и фундаменталистские основы проекта Просвещения. Однако если в США произойдет крушение основ фундаментализма, то его, по всей вероятности, будет сопровождать взрыв нигилизма, жестокость и сила которого не ведомы другим западным странам. Подобный исход предсказывается значительной частью современного американского искусства, литературой и массовой культурой». 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Крушение  коммунистических режимов  в государствах Восточной  Европы

    В 80-е годы в Советском Союзе и во всей Восточной Европе потерпело крах правление коммунистических партий. Правительственные учреждения и особенно законодательные органы и независимые суды усилили влияние на исполнительную власть в государстве. Выборы, в ходе которых шла конкуренция между различными политическими партиями, позволила электорату выбирать глав законодательной власти. Расширение гражданских свобод уменьшало насильственное вмешательство полиции и служб безопасности в жизнь граждан. Многочисленные социальные группы — профсоюзы, студенты, экологи, писатели, фронты гражданских действий — сформировали независимые добровольные организации, уже не контролируемые коммунистическими партиями. Появлению более плюралистичной политической системы сопутствовали упрочение рыночных механизмов и рост частных предприятий.

    Коммунистические государства потерпели крах потому, что перестали воплощать собой суть ленинистской модели: сильная приверженность общества марксистско-ленинской идеологии, правление авангардной коммунистической партии, функционирование планируемой из центра государственно-социалистической экономики. До середины 80-х годов коммунистическая партия держала под контролем военных, полицию, средства массовой информации и государственные предприятия. Репрессивные органы правительства применяли физические санкции к диссидентам. Монополизировав официальные средства массовой информации, партия навязывала гражданам собственную интерпретацию истины. Кроме нормативного принуждения, репрессии в экономике были вызваны государственным контролем за процессом принятия экономических решений. Государственные предприятия обладали достаточными ресурсами и могли давать премии за гражданское послушание, а также наказывать (понижение в должности, увольнение) противников режима. Военно-экономическая поддержка СССР усиливала коммунистические режимы Восточной Европы. В конце 80-х годов оппозиционные круги и разочарованные граждане открыто отвергли эти три аспекта ленинской модели.

    В качестве общезначимых принципов, руководящих политической деятельностью и мобилизующих массы, марксизм-ленинизм стал нелегитимен. Элиты, обладающие влиянием в обществе, отвергли эти абстрактно-утопические принципы. Массы с цинизмом воспринимали заповеди марксизма-ленинизма, особенно взятые в контексте реальной политической практики. Большее значение стали придавать конкретным плюралистическим ценностям: национализму, популизму, этническим и религиозным связям.

     Коммунистическая партия как авангард мобилизации масс на социалистическое строительство распалась. С ослаблением контроля партии над правительственными учреждениями, социальными группами и гражданами усилилось неповиновение политическим директивам. Сложился определенный параллелизм власти. Коммунистическая партия управляла «формальным» сектором. Но раскол внутри правительственных институтов, таких, как партия, вооруженные силы, служба безопасности и гражданская правительственная бюрократия, снижал их способность контролировать общество, мобилизовывать массы или представлять интересы пролетариата. Большинство людей ушло от активной политической деятельности в «неформальный» сектор; семейные и соседские отношения, этнические объединения и религиозные союзы стали играть большую роль в личной жизни людей.

   Государственная социалистическая централизованная плановая экономика с упадком коммунистической партии утратила эффективность. Сильные государственно-бюрократические ведомства были нацелены на производство вооружений, продукции тяжелой (выплавка чугуна и стали) и нефтехимической промышленности, но не уделяли внимания производству продуктов питания, товаров повседневного потребления и сфере услуг. В 80-е годы появилась «теневая» экономика, взявшая на себя обес-» печение потребительскими товарами и услугами. «Теневая» рыночная экономика мешала работе государственных предприятий, так как работники перепродавали материалы со своих фабрик в частный сектор; следствием явилось снижение производительности труда. Государственные планы не выполнялись. Предприятиям не хватало материалов, передового технологического оснащения, отсутствовали также условия для хранения продукции и ее распределения. Такие ведомства, как министерство финансов и комитет по ценообразованию, не способствовали эффективному функционированию экономики. Директора государственных предприятий, которым было дано больше самостоятельности, в 80-е годы скрывали или давали неверную информацию о производительности, имеющихся запасах и спросе на продукцию. На рабочих деморализующе действовали нехватка потребительских товаров и политические репрессии. Поэтому производительность труда снижалась. К концу 70-х — началу 80-х годов экономическая депрессия стала бичом государственно-социалистических экономических систем в странах Восточной Европы5.