Жанрово – стилевые характеристики детективной прозы Эдгара Алла

Одна из важнейших особенностей логических рассказов По состоит в том, что главным предметом, на котором сосредоточено внимание автора, оказывается не расследование, а человек, ведущий его. В центре повествования поставлен характер, но характер скорее романтический. Его Дюпен имеет романтический характер, и в этом качестве он приближается к героям психологических рассказов. Но затворничество Дюпена, его склонность к уединению, настоятельная потребность в одиночестве имеет истоки, непосредственно не соотносящиеся с психологическими новеллами. Они восходят к некоторым нравственно-философским идеям общего характера, свойственным американскому романтическому сознанию середины XIX века.

Следует заметить, что образ  рассказчика у По существенно отличается от последующих модификаций. Он отнюдь не глуп и даже скорее умен, только ум его ординарен, лишен способности интуитивных прозрений и диалектической тонкости суждений. В нем нет трогательной наивности доктора Ватсона и великолепной глупости капитана Гастингса. Рассказчика у Эдгара По может поразить действительно сложное и тонкое рассуждение Дюпена тогда как Ватсон или Гастингс приходят в восторг от обыкновенной наблюдательности или простейших умозаключений Холмса и Пуаро. Недаром доктор Ватсон сделался героем многочисленных анекдотов, высмеивающих именно эту его склонность к неумеренному восхищению по тривиальным поводам.

При чтении логических новелл обращает на себя внимание почти полное отсутствие внешнего действия. Их сюжетная структура имеет два слоя – поверхностный и глубинный. На поверхности – поступки Дюпена, в глубине – работа его мысли. Эдгар По не просто говорит об интеллектуальной деятельности героя, но показывает ее в подробностях и деталях, раскрывая процесс мышления,  его принципы и логику.

Эдгар По, надо полагать, сознавал условность действия логических новелл. Приемы, к которым прибегает Дюпен, имеют весьма отдаленное касательство к методам уголовного расследования. Писатель плохо знал криминалистику, да и знать-то было нечего, ибо криминалистика как наука делала лишь первые шаги. Более того, все это было для По малосущественно. Преступления, их мотивы, уголовное расследование и т. п. играют в его логических рассказах второстепенную роль. В «Золотом жуке», например, преступление как таковое вообще отсутствует.

Детективная литература в  ее классических формах целиком сохранила  условность логических рассказов По, превратившись со временем в своего рода игру ума и все более отдаляясь от действительной жизни и от магистральных путей литературного развития. Необходимо помнить, что логические новеллы По, при всем их рационализме, относятся к области романтической прозы. Напрасно было бы искать в них реалистического осмысления действительности, специального исследования жизненного материала для правдивого его воспроизведения в русле реалистической типизации. Этого, очевидно, не поняли «наследники» По, которые, «как это ни абсурдно... гораздо больше использовали «принципы» своего учителя, чем действительные достижения криминалистики. Именно поэтому огромная часть произведений детективного жанра, вплоть до написанных в самое последнее время, чужда как жизни вообще, так и ее частной ограниченной области — криминалистике» [9]

Уже не первое десятилетие  идут критические дебаты о природе  и генезисе характера героя логических рассказов. Мнения специалистов концентрируются  вокруг двух полюсов. На одном —  убеждение, что Дюпен — это  сам Эдгар По, с его склонностью к разгадыванию шифров и загадок, безупречной логичностью мышления, строгим рационализмом творческого метода, точным математическим расчетом, применявшимся даже в тех случаях, когда поэт работал над произведениями, где изображались вещи немыслимые, невозможные, таинственные и мистические

В сравнительно недавнее время  была сделана попытка примирить  крайности. Роберт Даниэл в любопытной статье «Детективный бог Эдгара По» предположил, что характер Дюпена представляет собой некий «сплав» склонности По к разгадыванию шифров и решению задач, приверженности писателя к парадоксам, которая обнаруживается в его критических статьях, и «странных свойств», характерных для «декадентских» героев психологических новелл — отпрысков пришедших в упадок старинных аристократических фамилий [10]

Взглянем теперь на Дюпена. Имя это было на слуху у французских  современников По. Кто не знал Андре Дюпена — председателя палаты депутатов, Шарля Дюпена — математика и морского министра, Филиппа Дюпена — выдающегося юриста! Все они принадлежали к одному старинному аристократическому роду. Впрочем, были и другие Дюпены, менее знаменитые. Имя это встречается часто, в разных источниках, в том числе и в мемуарах Видока. Огюст Дюпен из этих самых Дюпенов. Из каких именно? Из французских, парижских... кому нужны дальнейшие подробности! И живет он не на берегу темного озера, неизвестно где расположенного, и не где-то «в рейнской области», а в парижском предместье Сен-Жермен, на улице Дюно, дом № 33. Кстати говоря, и Легран — фамилия хорошо известная в Южной Каролине; и остров Салливен, где он живет,— тот самый остров, на котором в форте Моултри проходил военную службу Эдгар По.

Остается некоторая «странность» Дюпена, его пристрастие к ночной жизни, темные очки, неудержимая склонность к уединению, к самоизоляции и, наконец, способность «впадать в транс» во время размышлений. Все это по видимости сближает его с героями психологических новелл, но в сущности имеет совершенно иной смысл.

Одна из причин всех этих «странностей» Дюпена вполне очевидна, и критики давно обратили на нее  внимание: Эдгару По нужен был необычный герой, характер, отклоняющийся от тривиального стереотипа, выделяющийся из общего фона, как выделяются из него герои психологических новелл.

Таким образом мы видим, что  уединение и эксцентричность (то есть необычность поведения и  образа жизни) в глазах современников  Эдгара По были неотъемлемы от успешной работы интеллекта, от плодотворной деятельности сознания, осваивающего мир. Введение этих элементов в художественную систему в качестве основных признаков, характеризующих героя, оправдано лишь тогда, когда основным предметом изображения является деятельность его интеллекта. В логических новеллах По дело обстоит именно так.

Дюпен не просто читает документы  и газетные репортажи или осматривает  место преступления. Он анализирует, сопоставляет, подвергает сомнению всякую деталь и всякое предположение. В  ход идут его огромная эрудиция, мощная способность к логическому рассуждению, «дедукция, индукция или комбинация обеих». Его интеллект разрушает ошибочные построения и на их месте возводит неуязвимую концепцию, содержащую решение задачи.

Существенно, что Эдгар По не просто говорит об интеллектуальной деятельности героя, но показывает ее в подробностях и деталях, раскрывая процесс мышления, его принципы и логику. Именно здесь и сосредоточено главное действие рациоцинаций, их глубинная динамика. Говоря о пафосе детективных рассказов По, следует признать, что он не только в раскрытии тайны. Блистательное решение загадки демонстрирует красоту и огромные возможности разума, торжествующего над анархическим миром «необъяснимого». Детективные рассказы По — это гимн интеллекту.

Следует заметить, что в  логических рассказах По момент интуитивного озарения — всего лишь исходная точка «аналитических» рассуждений героя. Она теряется посреди множества фактов, газетной информации, полицейских донесений, рассуждений рассказчика, посреди подробного описания «странных» привычек Дюпена, его образа жизни, посреди разъяснений самого Дюпена, насыщенных дедуктивными и индуктивными интеллектуальными конструкциями. Ее легко не заметить.. Это и случилось со многими последователями и подражателями Эдгара По, не увидевшими в «методе Дюпена» ничего, кроме «дедукции». Отсюда известная деградация жанра, на которую горько жаловался Брандер Мэтьюз. «За полвека,— писал он, — прошедшие с того времени, когда По предложил образец жанра, толпа подражателей вульгаризировала и опошлила его... В их руках он утратил достоинство и лишился своей атмосферы» [11]

3)Научная фантастика, ужасы  и трагические мотивы  в творчестве Э. По

По – непревзойденный  мастер реалистической фантастики и  сверхъестественного психологизма. Если можно принять такое парадоксальное понятие – «рациональное волшебство», то именно им пронизаны произведения писателя. Источником этих открытий явилась его поэзия, оцененная в мирре по достоинству не сразу, а спустя некоторое время, сначала во Франции, а затем в России, где она стала объектом настоящего поклонения у поэтов – символистов.[12]

Так называемые научно –  фантастические рассказы По часто имеют сатирическую  направленность, против обывательских измышлений, невежества и глупости толпы. Особой силы осмеянию подвергает Эдгар По культ утилитарных ценностей современного ему буржуазного общества (Делец), в котором не было и не могло быть места писателю, обдадающему тончайшим искусством «ритмического созидания Красоты».[13]

 Средневековые, в духе  английского готического романа, замки, где разыгрываются леденящие  кровь трагедии, мрачные подземелья, слепящая белизна полярных льдов,  интеллектуальные ребусы, рассуждения  о душе. Странные взгляды, странная, пугающая литература, всепоглощающая  мрачность, смертельный пессимизм.  Непонимание современников.[14]                

Наряду с произведениями, в которых с особой силой отражены его мрачные  болезненные настроения , Эдгар По создал увлекательные рассказы о путешествиях, детективные рассказы о запутанных преступлениях. В его научно – фантастических произведениях проявился интерес писателя к точным наукам и осведомленность в них  («Необыкновенное приключение некоего Ганса Пфааля – о путешествии на Луну на воздушном шаре»). Эдгар По живо интересовался достижениями современной ему науки и техники и верил в могущество человеческого разума. Он рассказывает, как благодаря тонким, логическим умозаключениям человек спасает свою жизнь(«Низвержение в  Мальстрем»),находит клад(«Золотой жук»), разгадывает сложнейшие преступления(Убийство на улице Морг», «Тайна Марии Роже», «Похищенное письмо»).

Лучшие рассказы Эдгара По читаются всегда с напряженным интересом: так необыкновенны и трагичны положения, в которые попадают его  герои, так изобретательна фантазия писателя, так строго логичен ход его мыслей. [15]

4)Романтизм в  творчестве Э. По

Одинокий герой — общее  место романтической литературы. Одиночество его может быть абсолютным или относительным, вынужденным  или добровольным, физическим или  духовным. Оно есть некое качество, сопутствующее романтическому характеру, и, одновременно условие функционирования романтического сознания. Романтический  герой питает неудержимую склонность к одиноким прогулкам, далеким путешествиям, к жизни в уединенных местах, к  ночным бдениям. Поэты бестрепетной рукой изымают его из привычного социального окружения и отправляют в изгнание, в путешествие, в тюремное заключение или в добровольное заточение. Его нетрудно встретить в далеких  уголках земли, в уединенных замках, в крепостных казематах. Склонность к уединению — психологическая  норма для романтического героя, неспособность к одиночеству  — патология (см., например, рассказ Э. По «Человек толпы»). И это вовсе не случайность, а проявление некой идеологической закономерности.

Один из важных аспектов романтического индивидуализма как  раз в том и состоит, что  познание мира человеком ставится в  зависимость от самопознания и потому требует одиночества, то есть отъединения  от общества, отказа от условностей, традиционных представлений, общепринятых идей, вековых  заблуждений, доминирующих в социальном сознании человечества. Познавая мир, человек должен оставаться наедине  с богом (абсолютным духом, универсальным  законом, провиденциальными силами, мировой душой и т. д.), природой и самим собой.

Все сказанное выше справедливо  и в отношении американского  романтизма, хотя в Соединенных Штатах проблема одиночества и одинокого  героя имеет свою специфическую  окраску. Американская литература этой поры столь же богата одинокими героями, удаляющимися от общества, как и  европейская литература времен Гофмана, Байрона и Шатобриана. Они встречаются  в сочинениях Брайента, Купера, Торо, Готорна, По, Мелвилла, Уиттьера и других, менее именитых, прозаиков и поэтов. Можно сказать, что в этом отношении американские романтики шествовали по стопам своих европейских собратьев. Существенное отличие состояло в том, что для американцев одиночество было не просто литературным феноменом и не только поэтической категорией. Со свойственной им склонностью к конкретному действию они ощутили потребность в практике одиночества, а затем и в философском обосновании этой потребности.

История литературы сохранила  для нас превосходные образцы  практики одиночества в Соединенных  Штатах. Классическим примером может  послужить уолденское уединение Генри Торо, блистательно запечатленное в его сочинении «Уолден, или Жизнь в лесу». Долгое время считалось, что Торо производил экономический эксперимент, выясняя возможность материальной самодостаточности жизни отдельного человека, отъединенного от общества. В формуле «plain living and high thinking» [«Простая жизнь — возвышенные мысли» (англ.).] обращали внимание преимущественно на первую ее часть и более или менее игнорировали вторую. Считалось, что Торо хотел продемонстрировать ложность и даже абсурдность буржуазного социально-бытового уклада. Недаром Паррингтон именовал его «экономистом трансцендентализма». Сегодня, в свете новых исследований, становится очевидным, что опыт Topo имел не столько экономическую, сколько гносеологическую окраску. Он ставил эксперимент в сфере самопознания и познания мира, который должен был послужить основой для разработанного им позднее учения о революции индивидуального сознания.

 Его творчество в  некоторой степени было близко  творчеству немецких романтиков. Так, у него было еще в  начале творческого пути, пристрастие  к понятию «арабеск». Этот термин  появился в начале XIX века и далеко отошел от первоначального смысла, обозначавшего орнамент, в котором сплетались цветы, листья, стебли, фрукты, образуя причудливый узор. Это понятие проникло в музыку, живопись, танец, поэзию и стало обозначать множество вещей, но прежде всего фантастичность, причудливость, необычность и даже странность. В немецкой литературе понятие «арабеск» воспринималось как эстетическая категория, характеризующая некоторые особенности романтической прозы, преимущественно в области стиля.