Зарубежная литература ХХ века. Общая характеристика литературного процесса

Автор: Пользователь скрыл имя, 02 Ноября 2012 в 14:01, контрольная работа

Описание работы

Сложность литературного процесса конца XIX - начала XX в., связанного с переходным характером эпохи, ее социально-политической напряженностью. Проблема хронологических границ изучаемого периода. Проблема взаимодействия и взаимообогащения национальных литератур. Феномен мировой литературы, «всемирность».

Работа содержит 1 файл

контрольная по литературе.doc

— 215.00 Кб (Скачать)

Чтобы выразить абсурд, Ф. Кафка пользуется логической взаимосвязью. Известна история  сумасшедшего, который ловил рыбу в ванне. Врач, у которого были свои взгляды на психиатрию, спросил его: «Клюет?», на что последовал резкий ответ: «Конечно нет, идиот, ведь это же ванна». Это всего лишь забавная история, но она прекрасно показывает, насколько абсурдный эффект связан с избытком логики. Мир Ф. Кафки — это в действительности невыразимая вселенная, где человек позволяет себе болезненную роскошь ловить рыбу в ванне, зная, что там он ничего не поймает.

Таким образом, я вижу здесь основные черты абсурдного произведения. В  романе «Процесс» можно найти  еще больше таких признаков. Здесь есть все: невыраженный протест, ясное и немое отчаяние, странная свобода поведения, которой персонажи романа пользуются до самой смерти.

Однако этот мир не столь закрыт, как кажется. В свой безысходный  мир Ф. Кафка в необычной форме  вводит надежду. В этом отношении романы «Процесс» и «Замок» не сходны. Они дополняют друг друга. Незаметное развитие, которое можно обнаружить при переходе от романа «Процесс» к роману «Замок», представляет победу в решении такой проблемы, как поиск выхода. «Процесс» ставит проблему, которую «Замок» в некоторой степени решает. В первом романе формируется проблема, но не делается выводов, а во втором дается, в какой-то мере, ее объяснение. «Процесс» ставит диагноз, «Замок» предлагает лечение. Но предлагаемое лекарство в данном случае не лечит. Оно лишь заставляет болезнь войти в нормальное русло, позволяет адаптироваться к ней, в некотором смысле (вспомним Кьеркегора) заставляет лелеять ее. Землемер К... не может представить себе иной заботы, кроме той, которая гнетет его. Даже окружающие влюбляются в эту пустоту и эту боль, у которой нет имени, как если бы боль получила здесь привилегированное положение. «Как я нуждаюсь в тебе, — говорит Фрида землемеру, — какой одинокой я себя чувствую, когда тебя нет рядом со мной». В этом средстве, которое заставляет нас любить то, что нас уничтожает, и рождает надежду в безысходном мире, в резком «скачке», из-за которого все меняется, и заключается секрет экзистенциальной революции и самого «Замка».

Лишь немногие произведения так суровы в своих требованиях, как «Замок». К... назначен землемером замка и приезжает в деревню. Но между деревней и замком нет сообщения. На сотнях страниц К... будет упорно искать свою дорогу, изыскивая все новые способы проникнуть в замок, будет хитрить, искать окольные пути, но своп попытки он будет совершать без раздражения, не сердясь и не отчаиваясь. С озадачивающей верой К... будет прокладывать путь к должности, которую ему доверили. Каждая глава — это очередная неудача, но также начало новой попытки, начало не логическое, а как бы возобновление некой последовательности. Размах этого упорства составляет трагическое в произведении. Когда К... звонит в замок, он различает неясные голоса, смех, далекие призывы. Этого достаточно, чтобы насытить его надежду, как нам бывает достаточно неясных знаков в летнем небе или вечерних обещаний, чтобы оживить наш разум. В этом секрет меланхолии, присущей Ф. Кафке, которая, по правде сказать, присутствует и в творчестве М. Пруста или в философских рассуждениях Плотина и которую можно назвать ностальгией по потерянному раю. «Меня охватывает меланхолия, когда Барнабе говорит мне утром, что идет в замок, — говорит Ольга, — ведь этот путь, вероятно, бесполезен, день, вероятно, потерян, а надежда, вероятно, напрасна». «Вероятно» — на этом нюансе Ф. Кафка также строит все свое произведение. Но ничто не играет здесь роли, поиски всегда ведутся скрупулезно, а те одушевленные автоматы, каковыми являются персонажи Ф. Кафки, дают нам представление о том, во что бы мы превратились, если бы нас лишили наших развлечений1. В «Замке» подчинение повседневному становится этикой. Великая надежда К... — добиться того, чтобы быть принятым в замке. Так как он не может попасть туда самостоятельно, то стремится заслужить эту милость, став жителем деревни, перестать быть чужим в ней, ибо ему всегда дают это почувствовать. Все, к чему он стремится, — это работа, жилье, нормальная и здоровая человеческая жизнь. У него уже не хватает сил следовать своему безумию. К... хочет быть рассудительным и избавиться от странного проклятия, которое делает его чужим в деревне. В этом отношении показателен случай с Фридой. Он выбирает ее любовницей только потому, что в прошлом она знала одного из служащих замка. Он находит в ней нечто, что его превосходит, но в то же время осознает, что в ней есть что-то, делающее ее недостойной замка. Эта ситуация напоминает необычную любовь С. Кьеркегора к Регине Олсен. Пожирающий некоторых мужчин вечный огонь так силен, что он сжигает даже сердца тех, кто их окружает. Сюжет данного эпизода из «Замка» представляет собой иллюстрацию роковой ошибки, которая заключается в том, что мы приписываем богу то, что ему не принадлежит. Но для Ф. Кафки, видимо, это не является ошибкой. Это доктрина и «скачок»: нет ничего кроме как от бога.

 

3. Особенности  реализма в литературе XX века. Творчество писателя-реалиста Э. Хемингуэя.

Реализм - (лат. вещественный, действительный) – направление в литературе и искусстве, ставящее целью правдивое воспроизведение действительности в её типических чертах.

Признаки:

  1. Художественное изображение жизни в образах, соответствующее сути явлений самой жизни.
  2. Реальность является средством познания человеком себя и окружающего мира.
  3. Типизация образов. Это достигается через правдивость деталей в конкретных условиях.
  4. Даже при трагическом конфликте искусство жизнеутверждающее.
  5. Реализму присуще стремление рассматривать действительность в развитии, способность обнаруживать развитие новых социальных, психологических и общественных отношений.

 

Реализм в литературе — правдивое изображение реальной действительности.

Во всяком произведении изящной словесности мы различаем  два необходимых элемента: объективный — воспроизведение явлений, данных помимо художника, и субъективный — нечто, вложенное в произведение художником от себя. Останавливаясь на сравнительной оценке этих двух элементов, теория в различные эпохи придаёт большее значение то одному, то другому из них (в связи с ходом развития искусства, и с иными обстоятельствами).

Отсюда два противоположных  направления в теории; одно — реализм — ставит перед искусством задачу верного воспроизведения действительности; другое — идеализм — видит назначение искусства в «пополнении действительности», в создании новых форм. Причём исходным пунктом служат не столько наличные факты, сколько идеальные представления.

Эта терминология, заимствованная из философии, вносит иногда в оценку художественного произведения моменты  внеэстетические: Реализм совершенно неправильно упрекают в отсутствии нравственного идеализма. В расхожем употреблении термин «Реализм» означает точное копирование деталей, по преимуществу внешних. Несостоятельность этой точки зрения, естественным выводом из которой служит предпочтение протокола — роману и фотографии — картине, совершенно очевидна; достаточным опровержением её служит наше эстетическое чувство, которое ни минуты не колеблется между восковой фигурой, воспроизводящей тончайшие оттенки живых красок, и мертвенно-белой мраморной статуей. Было бы бессмысленно и бесцельно создавать ещё один мир, совершенно тождественный с существующим.

Копирование внешнего мира само по себе даже самой резкой реалистической теории никогда не представлялось целью искусства. В возможно верном воспроизведении действительности усматривался лишь залог творческой самобытности художника. В теории реализму противополагается идеализм, но на практике ему противостоит рутина, традиция, академический канон, обязательное подражание классикам — другими словами, гибель самостоятельного творчества. Начинается искусство с действительного воспроизведения природы; но, раз даны популярные образцы художественного мышления, появляется творчество из вторых рук, работа по шаблону.

Это — обычное явление школы, под каким бы знаменем она ни явилась впервые. Чуть не каждая школа изъявляет притязания на новое слово именно в области правдивого воспроизведения жизни — и каждая по своему права, и каждая отрицается и сменяется последующей во имя того же принципа правды. Это особенно характерно проявляется в истории развития французской литературы, которая вся — непрерывающийся ряд завоеваний истинного Реализма. Стремление к художественной правде лежало в основе тех же движений, которые, окаменев в традиции и каноне, стали позднее символом нереального искусства.

Таков не только романтизм, на который с таким жаром нападали во имя правды доктринеры новейшего натурализма; такова и классическая драма. Достаточно напомнить, что ославленные три единства были приняты совсем не из рабского подражания Аристотелю, но потому лишь, что обусловливали возможность сценической иллюзии. «Установление единств было торжеством Реализма. Эти правила, сделавшиеся причиной стольких несообразностей при упадке классического театра, являлись вначале необходимым условием сценического правдоподобия. В аристотелевых правилах средневековый рационализм нашёл средство удалить со сцены последние остатки наивной средневековой фантазии». (Лансон).

Глубокий внутренний Реализм классической трагедии французов выродился в рассуждениях теоретиков и в произведениях подражателей в мертвые схемы, гнёт которых был сброшен литературой лишь в начале XIX века. С широкой точки зрения, всякое истинно прогрессивное движение в области искусства есть движение по направлению к Реализму. В этом отношении не составляют исключения и те новые течения, которые с виду являются реакцией Реализма. На самом деле они представляют собой лишь реакцию рутине, обязательной художественной догме — реакцию против реализма по имени, переставшего быть исканием и художественным воссозданием жизненной правды. Когда лирический символизм пытается новыми средствами передать читателю настроение поэта, когда неоидеалисты, воскрешая старые условные приемы художественного изображения, рисуют стилизованные, то есть как бы намеренно отступающие от действительности образы, они стремятся к тому же, что составляет цель всякого — хотя бы и архинатуралистического — искусства: к творческому воспроизведению жизни. Нет истинно художественного произведения — от симфонии до арабески, от «Илиады» до «Шёпот, робкое дыханье», — которое при более глубоком взгляде на него не оказалось бы правдивым изображением души творца, «уголком жизни сквозь призму темперамента».

Едва ли возможно поэтому  говорить об истории Реализма: она  совпадает с историей искусства. Можно лишь характеризовать отдельные моменты исторической жизни искусства, когда особенно настаивали на правдивом изображении жизни, видя его по преимуществу в эмансипации от школьной условности, в уменье схватить и смелости изобразить подробности, которые проходили бесследно для прежнего художника или пугали его несоответствием с догматами. Таков был романтизм, такова современная форма Реализма — натурализм Литература о Реализме — по преимуществу полемическая по поводу современной его формы. Исторические сочинения (David, Sauvageot, Lenoir) страдают неопределённостью предмета сследования. Кроме сочинений, указанных в статье Натурализм.

Творчество  писателя-реалиста Э. Хемингуэя.

Хемингуэй – писатель остро напряженного сюжета и динамичного  действия, писатель бурных столкновений и сильных страстей. Его герои отважны, решительны и справедливы, а героини пленительны, нежны и самоотверженны. Автор беспрестанно воздвигает перед ними трудно преодолимые преграды, часто создает такие ситуации, когда им угрожает, казалось бы, неминуемая гибель.

В течение всей своей  жизни Хемингуэй много путешествовал, это было смыслом его жизни, и  это нашло отражение по всех его  произведениях. Автор остро и  напряженно переживает каждый момент своей жизни и отображает это  на бумаге, в своих романах. В каждом его произведении мы находим его самого, Эрнеста Хемингуэя: отчаянного и азартного путешественника, опытного охотника, любителя и знатока корриды, удачливого ловца многометровых рыбин, борца за свободу, писателя или просто человека, любящего жизнь. Все герои Хемингуэя любили и хотели жить полной жизнью и отдавать себя ей без остатка, как делал это сам писатель. Он любил жизнь и любил людей, встреч с новым и неизвестным.

Успех произведений Хемингуэя  объясняется захватывающе интересным их содержанием и удачной формой повествования, своеобразием литературного стиля автора, новизной применяемых им способом и приемов художественной выразительности.                                                                Таинственная недосказанность в романах Хемингуэя.

Не понаслышке Хемингуэй  изображает боксеров и матадоров, профессиональных охотников и рыбаков, не с чужих  слов рисует картины ночного Парижа и Мадрида, боя быков в Памплоне, охоту на львов и леопардов  у величественной Килиманджаро, ловли океанских чудовищ. Он всегда знает, о чем пишет.                                                                                   Сам Хемингуэй в своем рассуждении о «правиле айсберга» высказал такую мысль: «Если писатель хорошо знает то, о чем пишет, он может опустить многое из того, что знает, и если он пишет правдиво, читатель почувствует все опущенное так же сильно, как если бы писатель сказал об этом. Величавость движения айсберга в том, что он только на одну восьмую возвышается над поверхностью воды» («Смерть после полудня»).                          Приемы косвенности и умолчания, присущие Хемингуэю, чрезвычайно разнообразны. Тут и скрытые предупреждения о скором появлении в повествовании новых персонажей и отрывочные упоминания событий, волновавших тогда мир, и даже несложные арифметические задачи, которые автор предлагает читателю решить вместе с героем.                                                В «Фиесте» легко заметить, что автор не считает нужным растолковывать читателю суть происходящего, избегает законченных портретных характеристик героев и не спешит раскрывать их прошлое. Речь о несчастье, постигшем Барнса на войне, заходит в романе множество раз, но мы так и не узнаем о его ранении ничего определенного. Внешний облик Брет складывается из семнадцати упоминаний отдельных ее черт, однако читатель остается в неведении относительно ее роста , склада лица, цвета волос и глаз, а вынужден все это домысливать, руководствуясь собственным вкусом и фантазией. Потаенность, уклончивость повествования «Фиесты» вызвана отчасти тем, что у каждого из действующих лиц романа имеется своя тайна: у Барнса это злосчастное его ранение, у Брет – возраст и неустроенность жизни. Есть что скрывать героям и других произведений.                      Большинство проявлений скрытности, косвенности и незаконченности сообщений сосредоточено в диалогах, которые ведут между собой герои Хемингуэя. Из сопоставления их реплик с различными обстоятельствами происходящего рождаются важные, порой неожиданные для нас представления. Брет несколько раз лестно отзывается о Майкле, а мы вдруг понимаем, что она не любит и не уважает своего жениха.                                Намеки и недомолвки персонажа, собранные на одной – двух страницах, порой складываются в законченную новеллу о его судьбе. Примером такой новеллы может служить разговор Барнса с девушкой Жоржет, брошенной бедствиями войны на парижскую панель. Так же скрытно и косвенно дается в романе «По ком звонит колокол» большинство сообщений о печальной участи партизан и несчастной судьбе Марии.                                                             С косвенностью, завуалированностью сообщений в романах Хемингуэя тесно связана другая заметная черта его литературного стиля – лаконизм авторской речи и реплик действующих лиц. Лаконизм языка замечателен тем, что в каждую сжатую фразу и короткую реплику писатель вкладывает глубочайший смысл, наполняет ее важной информацией. Так жалкие и неопределенные восклицания Жоржет, не меньше, чем ее откровенные признания, проясняют прошлое простой девушки, изгнанной войной из родной Бельгии, ее безрадостное настоящее в Париже и даже вероятно мрачное будущее. И так же в последней главе «По ком звонит колокол» на вопрос Роберта Джордана: «Что там у вас было?», Пабло коротко отвечает: «Всё», это единственное слово, доносит до читателя и успешную атаку «чужих партизан» на караульный мост противника, и безжалостный их расстрел собственным предводителем.                                                               Сжатые авторские замечания Хемингуэя часто пропитаны едкой иронией, а короткие реплики его персонажей блещут остроумием, что делает повествование еще более увлекательным и повышает его выразительность. Например, в рассказе «Кошка под дождем», когда американская леди хочет взять котенка, который прячется в саду от дождя. Она стоит одинокая и покинутая у окна и видит, что котенок так же одинок и выкинут, никто кроме нее не обращает на него внимание, как не обращает внимание на нее ее муж Джордж, имя которого неслучайно Хемингуэй упоминает, в отличие от ее имени, которое мы так и не узнаем в рассказе, чем еще больше он обезличивает свою героиню. Она ищет мокрого, жалкого котенка, но не найдя его, хозяин гостиницы посылает ей своего толстого, жирного кота. Что это? Не та ли скрытая хемингуэевская ирония, спрятанная в его произведениях.                                                                                                               Из сочетания различных приемов скрытности и умолчания с лаконизмом ироничных фраз повествователя и остроумных реплик героев и рожается тот «современный энергичный стиль», заслуга создания которого принадлежит Хемингуэю.

 Тема любви в произведениях Хемингуэя.

Любовь занимает огромное место в большинстве книг Хемингуэя. И проблема человеческого мужества, риска, самопожертвования, готовности отдать жизнь за друзей – неотделима от представления Хемингуэя, о том, что следует называть любовью и что не следует, о людях, с личностью которых слово «любовь» сочетается, и о тех, с кем оно не сочетается и употребляется всуе.                                                                                                                                Читая Хемингуэя, нетрудно заметить что трусы и себялюбцы, в сущности, не способны любить. А если они сами и называют то, что они испытывают, любовью, автор оставляет это на их совести. Манера откровенности, с которой описывает Хемингуэй отношения мужчины и женщины бывает своеобразна. Однако следует заметить, что эти отношения интересны Хемингуэю лишь тогда, когда за ними стоит настоящая любовь или когда с них начинается любовь. О том, что не доросло до любви или никогда не собиралось стать ею, Хемингуэй чаще упоминает, чем пишет; и то что ни с какой стороны не заслуживает любви, чаще всего удостаивается у Хемингуэя только упоминаний.                                                                                             Вспоминая роман «Фиеста» нельзя не задуматься над чувствами Барнса к Брет. Автор на протяжении всего романа дает нам понять, как благоволит своему герою, давая ему любовь – высшее чувство к любимой женщине, но одновременно с этим не дает ему возможности быть с ней, и даже не потому что у Брет есть жених, а потому что он не имеет права связать свою жизнь с предметом его любви. И та высшая форма отношений, о которой думает Джейк, называя это любовью, не позволяет ему выйти за рамки его физического недуга. И даже этот вид любви не является возможным для Джейка и Брет.                                                                                                                 В рассказе «Снега Килиманджаро» автор напротив показывает нам пренебрежительное отношение к герою, показывая его слабость и неудовлетворенность не только к жизни, которую ему теперь приходится вести, но и его презрительное отношение и даже ненависть к женщине, которая находится с ним рядом. Мысли Гарри о ней и его жизни, как никогда показывают его безысходность в настоящем времени и пустоту…пустоту человека когда-то, любящего жизнь и свою работу, умеющего любить: («Он никогда особенно не ссорился с этой женщиной, а с теми, которых любил, ссорился так часто, что под конец ржавчина ссор неизменно разъедала все, что связывало их. Он слишком сильно любил, слишком много требовал и, в конце концов, оставался ни с чем»), а теперь прозябающего в рутине богатства, роскоши, алчности и нежелания оттого что-либо делать: «…он никогда не напишет о ней, теперь ему это ясно. И о других тоже. Богатые – скучный народ, все они слишком много пьют или много играют в триктрак. Скучные и все на один лад». Хемингуэй в очередной раз показывает нам, что богатство – слабость, а слабый мужчина не может любить. Он не позволяет любить слабым героям.                                                                                                      Война в жизни Хемингуэя и тема войны в его произведениях.

Информация о работе Зарубежная литература ХХ века. Общая характеристика литературного процесса