Роман Б.Л.Пастернака «Доктор Живаго»

И в продолжение перенос тех же самых переживаний на всех обитателей города-заложника революционной России:

"Нависало неотвратимое. Близилась зима, а в человеческом мире то, похожее на зимнее обмирание, предрешенное, которое носилось в воздухе и было у всех на устах.

Надо было готовиться к холодам, запасать пищу, дрова. Но в дни торжества материализма материя превратилась в понятие, пищу и дрова заменил продовольственный и топливный вопрос.

Люди в городах были беспомощны, как дети перед лицом близящейся неизвестности, которая опрокидывала на своем пути все установленные навыки и оставляла по себе опустошение, хотя сама была детищем города и созданием горожан.

Кругом обманывались, разглагольствовали. Обыденщина еще хромала, барахталась, колченого плелась куда-то по старой привычке. Но доктор видел жизнь неприкрашенной. От него не могла укрыться ее приговоренность. Он считал себя и свою среду обреченными. Предстояли испытания, может быть, даже гибель. Считанные дни, оставшиеся им, таяли на его глазах."

И вот реакция, состояние полной беспомощности и бессилия, причем не столько фактических, сколько личностных и духовных:

"Он сошел бы с ума, если бы не житейские мелочи, труды и заботы. Жена, ребенок, необходимость добывать деньги были его спасением, - насущное, смиренное, бытовой обиход, служба, хождение по больным.

Он понимал, что он пигмей перед чудовищной машиной будущего, боялся его, любил это будущее и втайне им гордился, и в последний раз, как на прощание, жадными глазами вдохновения смотрел на облака и деревья, на людей, идущих по улице, на большой, перемогающийся в несчастиях русский город, и был готов принести себя в жертву, чтобы стало лучше, и ничего не мог."

Еще один иллюстративный пример – беспомощность героя перед болезнью сына:

"Но на третью ночь у Сашеньки сделался припадок ложного крупа. Он горел и задыхался. Юрий Андреевич не мог смотреть на больного ребенка, бессильный избавить его от страданий. Антонине Александровне казалось, что мальчик умирает. Его брали на руки, носили по комнате, и ему становилось легче."

Интересным в контексте бессилия и полной неспособности героя справиться с жизненными трудностями становится полное соответствие внешних условий этому бессилию (наподобие оправдания безответственного и импотентного человека, у которого всегда в его неспособности повинно окружение и условия), как тут:

"Надо было достать молока, минеральной воды или соды для его отпаиванья. Но это был разгар уличных боев. Пальба, также и орудийная, ни на минуту не прекращалась. Если бы даже Юрий Андреевич с опасностью для жизни отважился пробраться за пределы простреливаемой полосы, он и за чертою огня не встретил бы жизни, которая замерла во всем городе, пока положение не определится окончательно."

К слову сказать, идея слабости соотносится отчасти с вечной идеей Гамлета и пресловутым вопросом "быть или не быть", и как быть личностью и какой в названных условиях. На протяжении всего объемного романа лирический герой пытается решать этот вопрос, однако вполне безуспешно, и дальше самих колебаний и рассуждений ничего не идет, и, в сущности, весь жизненный путь Живаго – размышления, но не поступки, пассивное прозябание, но не активное существование.

Вот, например, описание полного шока Живаго перед бедой, нависшей над Ларой и Катенькой вследствие принесенного Комаровским известия о расстреле Стрельникова, и перед необходимостью расстаться с любимой женщиной:

“ - Я потрясен известием о расстреле Павла Павловича и не могу прийти в себя. Я с трудом слежу за вашими словами. Но я с вами согласен.”

Тут наблюдается частичное сужение сознания, отчего растерянный доктор без малейших колебаний покорно соглашается с собеседником, который, как оказывается впоследствии в данном разговоре просто манипулирует им.

“Наверное, мне станет невмоготу, и поступившись гордостью и самолюбием, я покорно приползу к вам, чтобы получить из ваших рук и ее, и жизнь, и морской путь к своим, и собственное спасение. Но дайте мне во всем этом разобраться. Сообщенная вами новость ошеломила меня. Я раздавлен страданием, которое отнимает у меня способность думать и рассуждать. Может быть, покоряясь вам, я совершаю роковую, непоправимую ошибку, которой буду ужасаться всю жизнь, но в тумане обессиливающей меня боли единственное, что я могу сейчас, это машинально поддакивать вам и слепо, безвольно вам повиноваться.”

Одним словом, если, проследить по страницам всего романа, этот случай полного подчинения и покорности – не единичный, и герой в действительности только и делает, что подчиняется императивам людей и обстоятельств.

Далее, интересно отметить ту закономерность, что противопоставлений в романе и в мыслительных операциях героев как таковых нет, и противостояния нет, и противоречий не наблюдается. Вся описываемая ситуация – разброд и хаос, причем конфликта как такового между жизненными позициями действующих лиц не наблюдается. И трудно разобрать, насколько это знак социальной ситуации, а насколько эффект позиции наблюдателя.

В сущности, можно заметить, что не обращается никакого внимания на противоречия, как будто такого явления не существует в природе человеческого мышления. Взять хотя бы такой пример: “постоянно верная своей естественности, она ни одним возгласом не выдала, как она изумлена и озадачена” (о Ларе, в сцене, когда Живаго впервые приходит к ней "напротив дома с фигурами"). Ведь если она изумлена и озадачена, - естественно было бы вскрикнуть (раз уж есть об этом ассоциативное напоминание). А если "ни одним возгласом не выдала", – где тут верность естественности?

Любопытно еще отметить, что в романе "Доктор Живаго" весь мир относится к главному герою. Т.е., все, что происходит в природе, в государстве и в обществе, - происходит для него, ради него и из-за него. В сущности, специфика романа позволяет это (прослеживается жизненный путь одного человека на фоне эпохи и других человеческих судеб), однако сплетение жизней действующих лиц, стечение обстоятельств и соотношение событий настолько неизбежно, что порой ощущается некоторые натяжки и искусственность стыков.

И при ближайшем рассмотрении оказывается, что весь мир описанного в романе Б. Пастернака является на самом деле внутренним миром лирического героя, причем нет как такового преломления внешних событий во внутреннем мире Живаго, - события как бы подгоняются и подбираются в соответствии темам размышлений и неуверенных бесконечных колебаний лирического героя.

Есть, грубо говоря, несколько вариантов принятия мира.

В случае истинного, творческого взаимодействия и принятия: окружение субъекта – живые люди, настоящие, ощутимые, и отношения с ними – тоже настоящие, неформальные; и неизвестно, что произойдет, заранее, но что бы ни произошло, это продвигает субъекта и его партнера по взаимодействию (такого же активного творческого субъекта) в процессе личностного роста.

В случае социально-игрового общения люди – социальные роли, и отношения с ними только ролевые, формальные. Все известно заранее и предрешено, распределены актеры и роли. Если все играют по правилам, - сюрпризов не будет. Субъект застрахован от неожиданностей, проигрышей, срывов и сильных чувств, поскольку противоположная сторона в общении – объекты, которыми он манипулирует в своих целях.

В случае отчужденного общения (при мазохизме, например, разочарованности, фрустрации духовных запросов) люди, встречающиеся субъекту на пути, – пустые знаки недовершенных событий, и отношения с ними – символические. Один и тот же образ продолжает свое самостоятельное существование на протяжении всей жизни субъекта, только лишь воплощают его разные люди. И субъект имеет отношения с образами, значимыми в его жизненном континууме, более, чем с настоящими людьми. Такое видение и изменение мира в общении – как бы творчество одного, к которому он присоединяет значимых (в соответствии с памятью о прошлом) других.

Тут же все герои, их судьбы, их мнения – компоненты внутреннего мира главного героя, компоненты живаговского Эго, его самости. Настолько однородны и почти не разнятся концептуально рассуждения действующих лиц, - эффект, подобный эффекту шекспировского Гамлета, который может быть интерпретирован и сыгран одним человеком (в одном из вариантов прочтений). Всё служит подтверждению идей Живаго о жизни и существовании (мало объективных, честно говоря). Т.е. общения как такового, взаимодействия с внешним миром людей, событий и явлений нет. По сути, герой Пастернака в какой-то мере переживает ощущение дереализации. Подтверждением этому является, например, название его дневника ("игра в людей"). Также отзвуки этого ощущения проявляют себя при наблюдении Юрием Живаго родов жены, при приближении к собственному ребенку.

Граница между внутренним и внешним настолько размыта, что явления внутренней жизни беспрепятственно выносятся в окружающую действительность и находят там, как ни странно, подтверждение и обоснование, а внешние события, явления и сами люди подыгрывают в пользу лирического героя.

Вот, например, в сцене после самоубийства отца Юры:

“У всех было такое чувство, будто местность возникла только благодаря остановке, и болотистого луга с кочками, широкой реки и красивого дома с церковью на высоком противоположном берегу не было бы на свете, не случись несчастия.”

Сама революция (социальная катастрофа, сопровождающаяся событиями, равносильными стихийным бедствиям) является внешним явлением, служащим оправданию, объяснению и обоснованию внутренней неустроенности и неспособности героя что-либо решать и предпринимать. Всё в романе настолько фатально сплетено, что как будто любой человек поступал бы и рассуждал живаговским образом.

Интересной деталью является еще и то, что в процессе беспрепятственного вынесения внутренних явлений (импульсов, рассуждений и желаний) во внешнюю действительность прослеживаются определенные мотивы теомании. Герои в подобных ситуациях словом и силой мгновенной воли вершат судьбы друг друга и повелевают стихиями.

Например, в ситуации смерти Гимазетдина:

"Сестре милосердия показалось, что под влиянием его стонов шедшие рядом легко раненые собираются голыми руками тащить из его щеки эту страшную железную занозу.

- Что вы, разве можно так? Это хирург сделает, особыми инструментами. Если только придется. (Б-же, Б-же, прибери его, не заставляй меня сомневаться в Твоем существовании!)

В следующую минуту при поднятии на крыльцо изуродованный вскрикнул, содрогнулся всем телом и испустил дух."

Или вот еще подтверждение внешним явлением внутренних мнений и сентенций, позволяемое самой ситуацией романа (в жизни оно бы и не произошло, а на письме, - всё в руках автора-творца), в сочетании с теоманией (о Нике Дудорове):

"Как хорошо на свете! – подумал он. – Но почему от этого всегда так больно? Б-г, конечно, есть. Но если он есть, то Он это я. Вот я велю ей", - подумал он, взглянув на осину, всю снизу доверху охваченную трепетом (ее мокрые переливчатые листья казались вырезанными из жести), - "вот я прикажу ей" – и в безумном превышении своих сил он не шепнул, но всем существом своим, всей своей плотью и кровью пожелал и задумал: "Замри!" – и дерево тотчас же послушно застыло в неподвижности." (Это осина-то может замереть хоть на мгновение?)

Возьмем еще один пример полного смешения (вплоть до хаоса и отсутствия границ и различий) внутреннего и внешнего. Монолог Живаго в госпитале перед гладящей белье Ларой:

"Вы подумайте, какое сейчас время! И мы живем в эти дни! Ведь только раз в вечность случается такая небывальщина. Подумайте: со всей России сорвало крышу, и мы со всем народом очутились под открытым небом. И некому за нами подглядывать. Свобода! Настоящая, не на словах и в требованиях, а с неба свалившаяся, сверх ожидания. Свобода по нечаянности, по недоразумению. /Кстати, довольно безответственная позиция: считать настоящей свободу по недоразумению и нечаянности./

И как все растерянно-огромны! Вы заметили? Как будто каждый подавлен самим собою, своим открывшимся богатырством. /Тут обобщение субъективных ощущений самого героя и чрезмерно широкое распространение выводов на всех окружающих людей. К тому же, логическая оплошность: герой может быть и подавлен, да только не своим богатырством, поскольку беспомощен он как и прежде, а так как сделать всё равно нечего (ему, как и всем окружающим), - можно восторгаться собственным всесилием на фоне всеобщего эмоционального подъема и эйфории./…

Вчера я ночной митинг наблюдал. Поразительное зрелище. Сдвинулась Русь матушка, не стоится ей на месте, ходит не находится, говорит не наговорится. И не то чтоб говорили одни только люди. Сошлись и собеседуют звезды и деревья, философствуют ночные цветы и митингуют каменные здания…"

И тут подтверждение довольно бредовой идеи извне, слушающей Ларой:

"- Про митингующие деревья и звезды мне понятно. Я знаю, что вы хотите сказать. У меня самой бывало."

Далее:

"…Война была искусственным перерывом жизни, точно существование можно на время отсрочить (какая бессмыслица!). Революция вырвалась против воли, как слишком долго задержанный вздох. Каждый ожил, переродился, у всех превращения, перевороты. Можно было бы сказать: с каждым случилось по две революции, одна своя, личная /nota bene: личную революцию ставит на первом месте, как будто с нее всё и началось, как будто она первопричина и основание социальных перипетий/, а другая общая. Мне кажется, социализм – это море, в которое должны ручьями влиться все эти свои, отдельные революции, море жизни, море самобытности. Море жизни, сказал я, той жизни, которую можно видеть на картинах, жизни гениализованной, жизни, творчески обогащенной. Но теперь люди решили испытать ее не в книгах, а на себе, не в отвлечении, а на практике."

А вот неуместное соотнесение и сравнение человеческого Я с происходящими эпохальными социальными изменениями. О дяде, пришедшем на "вечеринку с уткой" в условиях голодной Москвы:

"Конечно, он сильно терял в соседстве с громадностью совершавшегося. События заслоняли его. Но Юрию Андреевичу и не приходило в голову мерить его таким мерилом." (Однако, если упомянуто, значит, всё-таки в голову пришло. Налицо полное отсутствие логики в данном ассоциативном соотношении.)

А вот субъективное смещение и преувеличение внутреннего по отношению ко внешнему – во впечатлении, производимом на доктора партизанской армией, в рядах которой он сам по стечению обстоятельств присутствует:

"В момент прохождения через эти городки и селения крестьянского ополчения главным в них становилась именно эта тянущаяся через них армия. Дома по обеим сторонам дороги словно вбирались и уходили в землю, а месящие грязь всадники, лошади, пушки и толпящиеся рослые стрелки в скатках, казалось, вырастали на дороге выше домов." (Мотив мании величия.)