Публицистика Ф.И. Тютчева

Он полагал, что Россия призвана поддерживать австрийский  народ, а не Австрийскую империю, поработившую значительную часть Восточной и Средней Европы. Между тем правительство России, вопреки этой истинной точке зрении, всячески поддерживало именно Австрийскую империю, против чего не раз решительно выступал Тютчев. Поэтому вполне закономерно, что сразу же после Октябрьской революции, в 1918 году, Австрийская империя прекратила свое существование.

Как видим, Тютчев с поражающей проникновенностью  сумел увидеть ростки того, что  стало всемирной реальностью  лишь в 30-40-х годах XX века. Это заставляет с глубочайшим уважением отнестись  к самому, так сказать, методу исторического мышления поэта, пусть даже многое в его суждениях, по словам исследователей, представляется иллюзорным или утопическим. К утопическим идеям Тютчева можно отнести, например, веру в то, что в 1853 году, ровно через четыреста лет после завоевания турками Константинополя и крушения Византийской империи, произойдет своего рода чудо — возродится «всеславянская» монархия, в которой древний Царьград опять станет столицей православия, одним из центров «Великой Греко-Российской Восточной Державы».

Для Тютчева первостепенное значение имела государственная, державная идея, неразрывно связанная со всемирной ролью России. В связи с чем, Тютчева периодически причисляли то к панславистам, то к славянофилам. Поэтому целесообразно осветить этот вопрос более подробно.

Существует  очень широко распространенное представление, согласно которому поэт, несмотря даже на существенные разногласия с основными  представителями славянофильства, все же примыкал к этому общественному  движению. Между тем, дело обстояло скорее противоположным образом: Тютчев был близок к славянофилам как раз в отдельных моментах своего отношения к миру, но расходился с ними в основном и главном. И это расхождение наиболее явно обозначилось накануне и во время Крымской войны.

В свою очередь, историки и публицисты «западнического» склада даже в самой России сумели в течение долгого времени  поддерживать западноевропейский миф, уверяя, что те или иные выдающиеся русские люди (и в числе их Тютчев!) являются панславистами, стремящимися к объединению славянских народов под эгидой России и завоеванию Европы. Но тот, кто, так или иначе, пытается приклеить Тютчеву ярлык «панслависта», перевертывают реальное положение вещей, ибо, как уже сказано, история не знает ни одного факта агрессии славян против западноевропейских народов, а факты обратной агрессии поистине бесчисленны. Разумеется, не только Тютчев, но и, скажем, славянофилы отнюдь не были панславистами. Да и не могли ими быть, поскольку панславизм являл собой выдуманную агрессивными западноевропейскими силами «картину славянской опасности». Даже в сложившихся в последней трети XIX века умозрительных концепциях, пророчащих эру расцвета «адавянского мира», идущую на смену «романской» и «германской» эрам, не было того захватнического пафоса, который вкладывали в панславизм западноевропейские политиканы (напр., концепции Н.Я. Данилевского). 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Расхождение взглядов между писателем  и славянофилами 

Вернемся к вопросу о взаимоотношениях Тютчева со славянофилами. Попытки всемерно сблизить поэта с идеологами славянофильства, казалось бы, имеют свое прочное основание в очевидном факте: ведь ведущие, «старшие» славянофилы — братья Киреевские, Хомяков, Кошелев — вышли из той же среды любомудров, что и Тютчев. Однако позднейшее развитие мировоззрения Тютчева и основоположников славянофильства шло разными путями. Другое дело, что поэт почти никогда не спорил со славянофилами, — но это отнюдь не означало его внутреннего согласия с ними по многим вопросам. Скорее можно сделать вывод о том, что им как бы не о чем было спорить, или Тютчев просто не видел в этом смысла. В то же время нет сомнения, что он всегда относился к бывшим любомудрам с глубоким уважением и симпатией.

Славянофилы, погружаясь всецело в царство  своих идей и идеалов, подчас как бы утрачивали чувство личной ответственности за то, что совершалось сегодня в России и мире вообще, — чувство, которое всегда переполняло и мучило Тютчева. Живя в мире идей, пусть и прекрасных, и истинно глубоких, славянофилы словно со стороны и свысока смотрели на то, что происходило в реальном современном мире во всем его многостороннем содержании — от политики до поэзии. 
В связи с чем, Достоевский так обращался к славянофилам: «Читаешь иные ваши мнения и, наконец, поневоле придешь к заключению, что вы решительно в стороне себя поставили, смотрите на нас как на чуждое племя, точно с Луны к нам приехали, точно не в нашем царстве живете, не в наши годы, не ту же жизнь переживаете!.. Да ведь это ваша же литература, ваша, русская? Что же вы свысока-то на нее смотрите, как козявку ее разбираете?.. Бросьте ваш тон свысока и вспомните, что вы сами русские и принадлежите к тому же самому обществу, один фатализм нас связал, и свысока, со стороны вы судить не можете, себя выгораживая».

Славянофилы слишком долго не могли разглядеть величие Лермонтова, Достоевского, Толстого, Лескова, поскольку не находили в их творчестве воплощения своих идеалов. 
Было бы непростительной ошибкой прийти на основе приведенных суждений к выводу о том, что Достоевский и Григорьев отрицательно оценивали деятельность славянофилов в целом. Напротив, они, подобно Тютчеву, чрезвычайно высоко ценили лучшие идеи и верования Хомякова, Киреевских, Аксаковых. Но все-таки решительно не могли согласиться со славянофильским отношением к современному бытию России во всем его объеме — от искусства до политики.

Поэтому, говоря о принципиальных расхождениях Тютчева со славянофилами, необходимо сознавать, что расхождения эти  коренились в глубочайшем различии самого восприятия как славянского  вопроса в целом, так и славянской России в частности. Если Тютчев смотрел  на мир, прежде всего, с точки зрения внешней политики России, в конечном счете, мировой политической жизни, то славянофилы были погружены главным образом в проблемы внутренней, так сказать, «домашней» русской жизни. Это выражалось уже хотя бы в том, что, для поэта ключевым словом было слово «держава», а для славянофилов — «община». Поэтому мысли Тютчева и мысли славянофилов не то что бы противостояли друг другу, а отличались своей масштабностью. 
Однако впоследствии, особенно во второй половине 60-х годов, поэт обрел самую тесную связь с младшими представителями славянофильства, прежде всего, с Иваном Аксаковым и Юрием Самариным. Это объяснялось главным образом тем, что их позиции к тому времени существенно изменились в сравнении со сланянофильством 40-50-х гг., и изменились, надо думать, не без энергичного воздействия самого Тютчева. В частности, в поздние свои годы Иван Аксаков и Самарин уже не полагали, как Хомяков в 1860 году, что русская литература «еще нисколько» не выразила «содержание русской жизни» и «еще ничего» не знает про русские идеалы.

Кроме того, с одним из молодых славянофилов, отличавшимся гораздо более развитым политическим мышлением, Тютчев сдружился  еще в 1850-х годах. Это был Александр Федорович Гильфердинг (из рода немецких, саксонских евреев) — человек, которому Россия навсегда обязана тем, что он превосходно осуществил запись ценнейших образов русского былинного эпоса, составивших три тома его «Онежских былин». Им были записаны 318 текстов о былинном наследии Руси. Тютчев исключительно высоко ценил деятельность Гильфердинга и посвятил ему два стихотворения.

В целом  же славянской идее в поэзии Тютчева  посвящено немало стихов, призывающих  к объединению славянских народов  с целью укрепления славянской позиции  на общей арене мирового сообщества. Но в тютчевские времена этим призывам не было суждено быть услышанными. И евразийский мир разразился «крымской катастрофой», на долгие годы ослабившей мощь и величие России, а вместе с тем и всего славянского мира. 
Крымская война имела колоссальное значение в судьбе России и всей Русской идеи. В противовес представленному выше отношению к Крымской войне славянофилов, а также с целью обнажить истинную суть европейской, или западной, «антицивилизации», ее ненависть к России и всему славянскому миру, остановимся на этой войне чуть подробнее, и представим ее видение во многом с точки зрения Тютчева как государственного деятеля.

Как уже  говорилось, Тютчев еще с конца 30-х  годов жил в предчувствии и  даже в прямом сознательном предвидении  нового грандиозного столкновения с Западом. За десять лет до Крымской войны он уже начал самым решительным образом действовать — не столько для того, чтобы предотвратить эту войну (хотя у него были и такие надежды), сколько для того, чтобы предотвратить поражение России, которое ей угрожало. 
Крымской войне предшествовало столкновение с Турцией, начавшееся летом 1853 года. Само по себе оно было только еще одним зве ном в многовековой цепи столкновений, которые начались в XV веке, когда образовалась Турецкая империя, поработившая целый ряд православных народов на Балканах и Кавказе, и не раз захватывавшая те или иные южные области России. Но на сей раз Запад воспользовался этой, в сущности, имевшей локальный смысл, войной, чтобы обрушить на Россию все свои силы.

Поводом для войны Запада против России, как известно, был тот факт, что русские войска вступили в принадлежавшие тогда Турецкой империи дунайские княжества — Молдавию и Валахию. Но в августе 1854 года, в какой-то мере осознав, наконец, что России угрожает нашествие всего Запада, Николай I вывел войска из этих княжеств.

В отличие  от славянофилов, поэт переживал Крымскую войну мучительно и поистине трагически. Когда она уже близилась к  концу, он пи сал о невыносимости  «этой ужасной бессмыслицы, ужасной и шутовской вместе, этого заставляющего то смеяться, то скрежетать зубами противоречия между людьми и делом, между тем, что есть, и что должно бы быть». Крайне тяжело воспринимал Тютчев поражения русской армии, и в особенности падение Севастополя. Несмотря на ясное предвидение всего хода событий, он все же пережил, по его собственным словам, «.подавляющее и ошеломляющее впечатление севастопольской катастрофы». 
И все же Тютчев ни в коей мере не был сломлен. Он только избавился от множества иллюзий, и потому «вернее и глубже видел теперь лик России», что выразилось и во всей его поэзии середины 50-х годов. Но у него никогда не было сомнений в величии судеб России.

Со второй половины 60-х годов, когда борьба славянских народов за освобождение от турецкого и германского господства стала интенсивно нарастать, вопрос о славянах глубоко затронул самые разные круги русского общества. Приобрели гораздо более широкий и многосторонний характер, так называемые, Славянские комитеты, основанные славянофилами еще в конце 50-х годов. Непосредственное участие в их деятельности принимали многие выдающиеся люди, подчас очень далекие от славянофилов, — такие как историк С.М. Соловьев, филолог Ф.И. Буслаев, востоковед В.В. Григорьев, византолог Ф.И. Успенский, писатель-мыслитель В.Ф. Одоевский. Большую роль в части финансирования комитетов играли просвещенные промышленники и купцы — братья Третьяковы и Морозовы, Кокорев, Вишняков, Найденов.

Тютчев, как и многие другие, вошел в  круг деятельности Славянских комитетов  именно тогда, когда они превратились в широкое общественное движение. Многие его высказывания свидетельствуют, что в этом движении его увлекали не собственно славянофильские идеалы и интересы, но гораздо более масштабные цели. Он полагал, что «славянский вопрос» может послужить своего рода исходным пунктом для истинного решения важнейших проблем русской и мировой политики. Славянский вопрос был в его глазах, своего рода, рычагом, взявшись за который можно было повернуть внешнеполитический курс России.

Как уже  не раз отмечалось, Тютчев видел  в славянах естественных союзников России в ее противостоянии враждебным ей силам на Западе. Но он отнюдь не считал, что Россия должна замкнуться в славянском мире. Об этом важно сказать, потому что Тютчева нередко пытаются представить в роли чуть ли не фанатичного «антизападника». Но поэт ни в коей мере не разделял мнения о том, что Россия и Запад враждебны в своих основных устоях и принципах. Он относился непримиримо лишь ко вполне определенным силам и тенденциям Запада, воплощавшимся в римском папстве, в прусском милитаризме, в английских буржуазных политиках, и, разумеется, в фигуре Наполеона III. В своей политическо-историософской концепции Тютчев определяет эти силы как многоликие выражения воинствующего индивидуализма, который являл в его глазах источник всяческого зла вообще. Для Тютчева борьба между добром и злом означала не борьбу между Россией и Западом, но единую всемирную борьбу со всяческим проявлением зла, как такового. 
 
 
 

Заключение 

«Великое  начало нравственности» Тютчев видит  не в том, чтобы хоть в какой-то мере возвыситься над другими народами, и тем более пытаться «перекраивать» их судьбы, но в том, чтобы воспринимать их как существа «одушевленные» и способствовать расцвету их «самобытной жизни». Именно в такое нравственное величие Русского Народа и верил поэт, говоря, что «нигде, кроме России, не встретишь такого непосредственного, та кого самородного» воплощения нравственного идеала в человеческих характерах, «это подобно прекрасным голосам в Италии».

Добавить  к сказанному остается лишь то, что  за прошедшие 200 лет со дня рождения Тютчева, в мире мало что изменилось. Многие мечты русского поэта жизненны до сих пор, многие политические откровения русского дипломата актуальны по сей день. Все также бесчинствует американо-европейский Запад, стягивающий свои войска. Все также ему противостоит Славянский мир, рассыпавшийся, словно бисер...Очень хотелось бы собрать его в единое ожерелье! Связующую нить всех славянских народов, с их многообразием нравов, характеров, помыслов, с их самобытностью и неповторимостью! Как заискрился бы чистый жемчуг их душ, как засиял бы горячий пламень их духа, какой неисчерпаемой силой наполнилось бы их тело! Каким защитным кольцом был бы опоясан весь Мир!