Публицистика Ф.И. Тютчева

С точки  зрения Тютчева, Россия - "христианская держава, а русский народ является христианином не только вследствие православия своих верований, но и благодаря чему-то еще более задушевному". Революция же "прежде всего - враг христианства" (что в классическом виде проявилось во время Великой Французской революции в стремлении "дехристианизировать и "натурализировать" сами рамки и основы общественной жизни), а потому весьма вероятен "крестовый поход против России, который всегда был заветной мечтой Революции". Этот поход и состоялся в период Крымской войны, когда кричащие противоречия между "реакционными" и "прогрессивными" партиями и несовместимые интересы разных сторон оказались примиренными.

Статья "Римский вопрос", озаглавленная первоначально "La Papaute et la Question Romaine" ("Папство и Римский вопрос") и законченная 1/13 октября 1849 г., вызвала из всех публицистических сочинений Тютчева наиболее оживленный, широкий и длительный интерес не только своей проблематикой, сопряженностью в ней религии и политики, "вечных" и "текущих" вопросов, но и не в последнюю очередь тем, что она была опубликована в одном из самых популярных европейских журналов "Revue des Deux Monoles".

Эхо от "Римского вопроса" не умолкало более  тридцати лет и вызвало около  пятидесяти статей, брошюр и книг на нескольких языках в крупнейших городах Европы, авторы которых выступали против критического рассмотрения Тютчевым католицизма и исторических и новейших тенденций в западном обществе. Среди читателей статьи на родине поэта также царило оживление. В середине января 1850 г. А.О. Россет писал А.О. Смирновой, что "статья Тютчева наделала много шуму в Париже, а теперь ее здесь читают". Тогда же А.С. Хомяков подчеркивал в письме А.Н. Попову: "Статья его в "Revue des Deux Mondes" вещь превосходная, хотя я и не думаю, чтобы ее поняли и у вас в Питере и в чужих краях. Она заграничной публике не по плечу.

В статье Тютчев раскрывает двусмысленную роль католического духовенства и  римского первосвященника в революционных  событиях 1848 - 1849 гг. в Италии, когда  Пий IX поначалу заявлял о себе как о стороннике прогрессивных преобразований и воспринимался либеральным общественным мнением как "друг цивилизации", долгожданный папа-реформатор, основатель новой Италии, посредник между религией и демократией. Желание же "поклоняться Папе и одновременно отделить его от Папства", сама логика революции приводили к тому, что она "сбросила маску и предстала перед миром в облике римской республики", возрождая традиции древнего языческого Рима. В результате были провозглашены углубляющие революцию антиклерикальные реформы: национализация имущества католических орденов и монастырей вместе с землей, уничтожение политических привилегий духовенства, упразднение церковных судов, установление светского контроля над обучением и благотворительностью.

"Письмо  о цензуре в России" занимает свое особое место среди разнородных официальных, полуофициальных, анонимных записок, писем, статей, получивших широкое распространение с началом царствования Александра II (в ряде случаев они прямо обращались к царю), критиковавших сложившееся положение вещей в общественном устройстве и государственном управлении и обсуждавших различные вопросы их реформирования.

Оно посвящено  различным вопросам функционирования свободного слова в печати, связанного с принципиальными общественными и государственными задачами, бескорыстным делом, проникновенной сознательностью, нравственной ответственностью и вменяемостью. И.С. Аксаков отмечает: "В 1857 году Тютчев написал в виде письма к князю Горчакову (ныне канцлеру) статью или записку о цензуре, которая тогда ходила в рукописных списках и, может быть, не мало содействовала более разумному и свободному "взгляду на значение печатного слова в наших правительственных сферах".

Для понимания  содержания "Письма…" важно ясно представлять, что самодержавие являлось для Тютчева единственно возможной и целесообразной формой правления в России - той формой, которая органично сложилась в процессе ее истории и покоилась на глубоко воспринятых народом православных традициях. Не выражая сомнений в христианских основах и нравственных началах самодержавия, а, напротив, стремясь укрепить их, он в своих письмах 50 - 60-х гг. резко критикует "нелепости" государственной политики, "пошлость", "подлость", "скудоумие", "тупоумие" "во имя консерватизма", "безнадежную глупость", "полнейшую бессознательность", паразитический характер чиновничьей "клики", присосавшейся к "помазаннику Божию". Поэт полагал, что "пошлый правительственный материализм", "убийственная мономания", боязнь диалога с союзниками, недоверие к народу, стремление в идейной борьбе опираться лишь на грубую силу подтачивали открытую и незамутненную мощь христианской империи, давали козыри ее противникам, служили не альтернативой, а пособничеством "революционном материализму". Среди подобных следствий "правительственного материализма" Тютчев особо выделял чрезмерный произвол по отношению к печати, жертвами которого зачастую становились не столько либерально-демократические, сколько славянофильские издания. В русле расширения по инициативе правительства гласности "в пределах благоразумной осторожности" и появления массы новых изданий единомышленники Тютчева открывали во второй пол. 50-х гг. свои журналы и газеты ("Русская беседа", "Молва", "Сельское благоустройство", "Парус"), которые претерпевали цензурные сокращения и задержки и в конечном итоге закрывались.

Для понимания  внутренней логики "Письма…" важно  еще иметь в виду происходивший  во второй половине XIX в. своеобразный поиск адекватного отношения  к нарождавшимся в России феноменам  общественного мнения, гласности, свободы журналистики, которые осмыслялись такими, например, государственными деятелями, как в 60-х годах П.А. Валуев или позднее К.П. Победоносцев. В определенной степени они являлись единомышленниками Тютчева по прогрессивному консерватизму и рассматривали прессу как новую неоспоримую силу, становящуюся универсальной формой цивилизации и действующую в условиях падения высших идеалов, исторических авторитетов и, говоря словами самого поэта, "самовластия человеческого я". 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Ф.И. Тютчев и славянофилы 

Отношение к славянам и славянскому вопросу  представляет собой очень большой  и очень серьезный фактор в  жизни и деятельности Тютчева, которого одни считали славянофилом, другие — панславистом.

Славянофилы — дворянско-либеральное националистическое направление общественной мысли 1840-1860-х гг., в противоположность западникам выступавшее за особый, отличи тельный от западноевропейского, самобытный путь развития России, основанный на крестьянской общине, единстве народа, православия и царизма. В обоснование этого приводились «истинность» православного христианства, наследующего традиции Восточной церкви. Петровская эпоха, по мнению славянофилов, нарушила органическое течение русской жизни, внесла раскол между дворянами и народом. Поэтому столь необходимо изучение народной жизни, возвращение к ее истокам. Требовали отмены крепостного права, некоторого ограничения самодержавия (отмены личной зависимости крестьянина от помещика). Лидеры: братья Аксаковы, братья Киреевские, Хомяков и др. идеи славянофилов в дальнейшем развивали «почвенники» и «поздние славянофилы» — Н.Я. Данилевский, К.Н. Леонтьев, представители религиозно-философской мысли конца XIX - начала XX вв. (B.C. Соловьев, Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, евразийцы).

Панславизм — течение в российской общественной мысли второй половины XIX века. Зародилось как реакция на поражение России в Крымской войне 1853-1856 гг. Само понятие «панславизм» поставляет собой тенденциозный политический миф. Виднейший специалист в этой области В. Волков писал: «Возникший в Венгрии и сразу же распространившийся в Германии термин «панславизм» был подхвачен всей европейской прессой и публицистикой. Термин «панславизм» служил не столько для обозначения политической программы национального движения славянских пародов, сколько для обозначения предполагаемой опасности. В понятии «панславизм» отразилось не только отношение к национальному движению славянских народов, но и отношение западноевропейских наблюдателей к России. Оно впитало в себя опасения, как бы Россия не воспользовалась в своих целях развивавшимся национально-освободительным движением славянских народов, нередко проявлявших к ней явные симпатии». Таково было происхождение понятия.

Усиление политического влияния России в европейских и мировых делах с самого начала XIX века сопровождалось не только дипломатической и военной, но и идейной борьбой против нее. Одним из видов этой борьбы стало распространение домыслов, которые получили широкое хождение, и которым нередко верили будто Россия готовится к завоеванию Европы». Ради ЭТОГО, МОЛ, РОССИЯ И стремится объединить вокруг себя славян. Все это совершенно не соответствовало исторической действительности, точнее, прямо противоречило ей. Ибо на деле как раз славянские народы были завоеваны Австро-Венгерской, Германской и Турецкой империями и стремились освободиться от их господства, а Россия в той или иной форме поддерживала их справедливую борьбу. Невозможно привести ни единого факта завоевательных акций России и славянских народов в отношении Западной Европы; таких фактов попросту не было. И «панславизм» — это не более чем идеологический миф, который, как подчеркивает В. Волков, нередко распространялся «в пропагандистских целях правящими кругами тех стран, которые сами имели агрессивные намерения в отношении России».

Сразу же следует сказать, что поэт никогда  не был славянофилом в том смысле, в каком этот термин употребляется  при характеристике мировоззрения  братьев Киреевских и Аксаковых, Хомякова и Самарина, хотя у него и было немало близких славянофилам представлений. Более того, Тютчев считал нужным или даже необходимым поддерживать славянофилов и опираться на их деятельность. Но, не будучи славянофилом по основной сути своих воззрений, Тютчев с молодых лет видел во всех славянах (нередко не без глубоких сомнений и колебаний) естественных союзников России. Еще в 1831 году, когда русское славянофильство даже не начинало складываться, он уже размышлял об исторической задаче России:

«Славян родные поколенья 
Под знамя русское собрать».

Тютчев  видел в единении всех славянских народов одно из условий того общечеловеческого  порядка, того миростроя, который представлялся  ему грядущим идеалом. 
Но пока Тютчев служил под эгидой Нессельроде, он едва ли мог позволить себе какие-либо «славянские» акции. Ведь целый ряд славянских народов находился под владычеством Австрии, в соблюдении интересов которой Нессельроде видел свою неукоснительную цель. Поэтому любое обращение к славянам, как самостоятельным нациям, было недопустимым поведением для русских дипломатов.

Но как  только Тютчев получает известие о  том, что он больше не состоит на службе в Министерстве иностранных  дел, он сразу же приезжает в Прагу  и встречается с одним из вождей чешского национального возрождения, Вацлавом Ганкой, именно как с представителем одного из славянских народов. После дружественных бесед с Ганкой поэт написал в его альбоме:

«Вековать ли нам в разлуке? 
Не пора ль очнуться нам 
IИ подать друг другу руки, 
Нашим кровным и друзьям?»

Знаменательно (на тот момент времени), что в  этом стихотворении, перечисляя славянские святыни, поэт включает и Варшаву («Рассветает  над Варшавой...»), ведь за десять лет  до этого русские войска подавили польское восстание 1830 года, и отношение  многих поляков к России было весьма враждебным.

Тютчев  понимал, что в скором будущем  России предстоит неизбежная новая  схватка с Западом. И когда  началась Крымская война, он писал: «Я был, кажется, одним из первых, предвидевших настоящий кризис. В сущности, для России опять начинается 1812 год. Более пятнадцати лет я постоянно предвидел эту страшную катастрофу». 
Более пятнадцати лет — это значит не позже, чем с 1839 года. Но, по всей вероятности, Тютчев предвидел грядущую схватку с Западом еще ранее. Живший с 1822 года в центре Европы, он имел гораздо больше возможностей предвидеть нарастающий политический «ураган». Поэтому приведенные выше воззвания поэта к идейным вождям славянских народов можно расценить, как обращение к наиболее естественным союзникам в грядущей схватке, — для чего, конечно же, необходимо было глубокое сознание единства славянских судеб.

В статье «Россия и Запад» Тютчев не ограничивается исключительно проблемой славян (и это есть одно из многих отличий  его от славянофилов), а рассуждает о будущем всех народов Европы. Более того, прямо выступает против идеи панславизма, то есть идеи объединения славянских народов с «племенной», расовой точки зрения. Тютчев утверждает: «Истинный панславизм – в массах. Он проявляется в общении русского солдата с первым встретившимся ему славянином из простонародья словаком, сербом, болгарином и т.д., даже мадьяром. И все они солидарны между собой по отношению к немцу». И здесь же недвусмысленно обобщает: «Вопрос племенной является лишь второстепенным, или точнее, не является принципом».

Этот  факт чрезвычайно многозначителен. Ибо существует, как уже говорилось, совершенно ложное мнение видеть в  Тютчеве «панслависта», то есть приписывать  ему расовую идею. Нужно сказать, что Тютчев, размышляя о «второй», или восточной Европе, «душою и двигательного силою» которой служит, по его мнению, Россия, имел в виду вовсе не племенную, а духовно-историческую связь народов этой «второй Европы». Более того, Тютчев считал, что к этой связи примыкают и венгры, и восточная часть германских народов. «Существование Австрии не имеет более смысла. Кто-то сказал: если бы Австрии не было, ее следовало бы придумать, но для чего? Чтобы сделать ее оружием против России». Между тем, утверждает здесь же Тютчев, «помощь, дружба, покровительство России являются для Австрии жизненно-важным условием», или, как он говорит далее, «без помощи России она не смогла бы существовать».