Образ Петербурга в литературе первой трети XIX века

         Писателей же, напротив, привлекала проблема судьбы страны не сама по себе, а сквозь призму судьбы отдельного человека. И здесь, столь же естественно, в центре оказался трагический аспект освещения темы судьбы; также в соответствии с пушкинской традицией, она приобретала драматический характер. Соответствующим образом трансформировался в сознании писателей и облик Петербурга. Он полностью утрачивается в художественном творчестве черты величия, зато ярко и многосторонне разрабатывается тема социальной контрастности, неравноправия и зависимости «маленького человека» от «рокового» течения жизни. Во внешнем облике Петербурга также подчеркивается черты ущербности, сам он становится городом, губительного воздействующим на человека. Традиция полной зависимости человека от города и «подчиненности» ему

становится  едва ли не главной темой Петербурга, при этом, естественно, изменяется и сама характеристика Петербурга.

Петербург Гоголя в повестях петербургского цикла и очерке

«Петербургские  записки 1836 года»

         Именно в годы, последовавшие за опубликованием «Медного всадника» (он был напечатан впервые после смерти поэта, 1837г.), Петербург и становится под пером писателей городом мрачным и прозаическим, где господствует расчет и бездушие, где подавлена человеческая личность. Причем фантастический, нереальный колорит города как бы проникает в художественных произведениях в самую суть вещей, становясь неотъемлемой частью его реального, бытового, повседневного существования. Реальная нереальность, воплощенная фантастика – таким предстает город в «петербургских повестях» Гоголя.

         Пушкинский опыт был учтен  Гоголем, для которого Петербург  стал одной из стержневых тем  его творчества. Основные черты  гоголевского Петербурга даны  уже в лаконических формулировках,  в бегло брошенных замечаниях его «Петербургских записок 1836 года».

         «Трудно охватить общего выражения Петербурга», - пишет Гоголь. Но именно такую задачу: дать представление о главных качествах города, передать его суть, основные отличия от Москвы – ставит себе писатель. В «Петербургских записках» Гоголя, да и в его петербургских повестях, как уже давно отметили исследователи, нет описания города, его архитектурного облика, почти нет бытовых сцен из жизни столицы. Гоголь не описывает Петербург, а дает его образ, образ очень яркий и оригинальный, позволяющий понять социальную и нравственную суть этого города.

         Гоголевский очерк делится на две неравные части: в каждой из них – особый ракурс во взгляде на Петербург, особая интонация, в них как бы два различных повествования. В разных частях «Записок» говорится о различных обликах города. Главное в первой части противопоставление Петербурга Москве.

         В легкой, как бы фельетонной интонации Гоголь говорит об очень важных вещах, о больных вопросах русской жизни той поры, давая противопоставления двух русских столиц: Москвы и Петербурга.

         Москва у Гоголя – «матушка», «старая домоседка», «русская борода», «Москва женского рода», «Москва – русский дворянин», «Москва - кладовая», «большой гостиный двор». А Петербург – «аккуратный немец», «разбитной малый», «щеголь», «Петербург мужского рода», «Петербург весь разложился на лавочки и магазины», «светлый магазин»². Более чем по двадцати пунктам сопоставлены и противопоставлены две русские столицы. Конечно, это противопоставление носит условный характер («В Москве все невесты, в Петербурге женихи»); это художественный образ, а не статистический отчет.

         Дано принципиально важное сопоставление: «Москва нужна для России; для Петербурга нужна Россия». Эта хлесткая фраза, часто вспоминалась в горячих спорах между западниками и славянофилами. Слова Гоголя можно интерпретировать в духе славянофилов, которые петровские преобразования, историю последних ста с лишним лет воспринимались как пагубное отклонение от истинного пути России.

         В чем же Гоголь видит ущербность Петербурга? Об этом идет речь во второй части очерка. В этом вненациональном городе люди страшно разобщены, живут раздробленно, группами. «Эти общества, - пишет автор «Записок», - совершенно отдельны: аристократы, служащие чиновники, ремесленники, англичане, немцы, купцы … каждый из этих классов … составлен из множества других маленьких кружков, тоже не слитых между собою». Каждый человек, так, получается, по Гоголю, сам по себе, для себя. Это одна из важнейших тем петербургских повестей, да и всего его творчества.

         Жизнь Петербурга лишена чувства товарищества, братства, единения. Это упрек не только Петербургу, но и всей современной писателю жизни.

         И еще один упрек Петербургу: увлеченный погоней за чинами, занятые бюрократической деятельностью, люди забыли об истинном высоком искусстве. Здесь любят театр-развлечение, «игрушку», здесь забыли, что театр – «это кафедра, с которой читается разом целой толпе живой урок». Забыли что «существует величавая трагедия», что «есть комедия». На петербургской сцене лишь водевиль и мелодрама.

         Гоголь не замечает Петербурга  Медного всадника, парадное великолепие  столицы его не волнует. Гоголь  так беспощаден к казенному, бюрократическому Петербургу потому, что он, прежде всего, обеспокоен судьбою простого петербургского жителя, в перспективе которого – или погибнуть, или сойти с ума, или опошлиться.

         Гоголь, восхищаясь Пушкиным, идет  своим путем, ведущим в другом  направлении. Петербургская тема лишается в его повестях традиционной для высокого искусства прямой связи с темой Петра и вообще выносится за пределы высокой гражданской истории.

         Для Гоголя важнее отдаленные  и малозаметные, на первый взгляд, последствия петровских преобразований в будничной жизни русских людей. Гоголь добивается небывалого серьезного отношения к бытовой жизни в ее собственном содержании и, сам, проникаясь этим новым к ней отношением, начинает в ее пределах выяснять значение «всех последствий Петра».

         В повестях Гоголя о Петербурге много примет фактической достоверности. Гоголевские зарисовки приближаются к документальным описаниям столицы, которые появились примерно в те же годы.

         Картина столичной жизни у  Гоголя неполна – чувствуется целенаправленный отбор материала. Гоголь не видит царственного величия Петербурга. Взгляд автора петербургских повестей прикован к миру невзрачных закоулков, убогих наемных квартир, зловонных подворотен, черных лестниц, облитых помоями. Картина житейского убожества остаются главным предметом авторского внимания.

         Герой повести «Портрет» молодой  художник Чартков «с трудом  и отдышкой, взобрался по лестнице, облитой помоями и украшенной  следами кошек и собак».

         Акакий Акакиевич Башмачкин «взбираясь по лестнице, … которая была умащена водой, помоями и проникнута насквозь тем спиртуозным запахом, который ест глаза и, как известно, присутствует неотлучно на всех черных лестницах петербургских домов».

         «Я терпеть не люблю капусты, запах которой валит из всех мелочных лавок на Мещанской; к тому же из-под ворот каждого дома несет такой ад, что я заткнув нос, бежал во всю прыть», - так говорит Поприщин в «Записках сумасшедшего».

         Гоголь не стремится к детализации  бытовых описаний сцен. Его «бытовизм» лаконичен до скупости; почти во всех петербургских повестях (кроме «Шинели»), жилье, предметы обстановки, одежда, еда, внешность персонажей и т. п. обрисованы несколькими быстрыми штрихами. Быстрый гоголевский рисунок выражал особую остроту видения, он создавал ощущения непосредственного соприкосновения с эстетически необработанными реалиями. «Чартков вступил в свою переднюю, нестерпимо холодную … Он вошел … в свою студию, квадратную комнату, большую, но низенькую с мерзнувшими окнами, уставленную всяким художественным хламом … бросился на узенький диванчик, о котором нельзя было сказать, что он обтянут кожею, потому что ряд медных гвоздиков, давно уже остался сам по себе, а кожа осталась сама по себе, так что Никита засовывал под нее черные чулки, рубашки и немытое белье».

         В Петербургских повестях Гоголь  писал о том, что знал по  собственному опыту. Своих героев  он поселил на улицах, где жил  сам. По собственному опыту  знал Гоголь и занятия многих  из своих героев.

         В «Невском проспекте» тема разобщенности обитателей города тоже присутствует, но образ «всеобщей коммуникации» - Невского проспекта – придает ей более острый поворот. Обнаруживается связь, не отменяющая этой разобщенности, и как бы соединяет собой все разобщенные слои столичного населения: разделенные социальной иерархией и даже временем своего появления на главной улице (каждое сословие в «свой» час); они своеобразно объединены неминуемым пребыванием в одной и той же точке пространства: «Всемогущий Невский проспект!…боже, сколько ног оставило на нем следы! И неуклюжий грязный сапог отставного солдата, под тяжестью которого, кажется, трескается самый гранит, и миниатюрный, легкий, как дым башмачок молоденькой дамы…и гремящая сабля исполненного надежд прапорщика, проводящая на нем резкую царапину…».

         Так автор рисует образ необычайного  сообщества людей; созданного  современным городом: люди живут  рядом, вплотную друг к другу,  но не вместе, не сообща. «Люди,  живущие только за одной стеной, кажется, как бы живут за морями».

         В петербургском мире важнее  всего «смотреться», выглядеть, то  есть казаться, а не быть. Поэтому усы или бакенбарды замещают человека, а улица, где каждый показывает другим все «казовое», что в нем есть, подменяет собой город. В известном смысле, улица эта действительно равна городу, потому что наиболее плотно воплощает сущность той странной «общей жизни», которую город создает.

         Время, когда зажигает фонари, - своеобразная кульминация этой  жизни. Искусственное освещение, отделяя город от природы, превращает его в особый самостоятельный космос, где явно отменяется естественные законы. Свет и мрак могут здесь существовать рядом, одновременно, и это сразу же превращает жизнь в некую фантасмагорию. Как только человек остается с ней наедине, начинает накапливаться томительное и грозное напряжение: «В это время чувствуется какая-то цель, или лучше что-то похожее на цель. Что-то чрезвычайно безотчетное; шаги всех ускоряются и становятся вообще очень неровны. Длинные тени мелькают по стенам и мостовой и чуть не достигают головами Полицейского моста» («Шинель»). Тревожный намек приглушается заурядными бытоописательными подробностями, но и в них начинает звучать многозначительная гоголевская тема беспорядка. Разряды людей, типы поведения странно смешиваются: купцы, сидельцы, артельщики прогуливаются, вопреки обыкновению, одновременно с чиновниками, почтенные старцы, устранив обычную солидность, ведут себя так же, как молодые коллежские регистраторы. И то, что движет людьми, крайне неопределенно – что-то похожее на цель, но не цель, «Что-то чрезвычайно безотчетное» и беспокойное. Именно в этот момент центральной фигурой городской панорамы становится женщина.

         Две истории «Невского проспекта» - об увлечении женщиной, о погоне за женщиной, о том, как обманчиво такое увлечение и пагубна такая погоня. Иррациональное, но совершенно несомненное ассоциативное сближение женщины и города все более уплотняется в тему демонической «прелести», несущей соблазн, потрясение и катастрофу. Все мотивы усиливаются и, переплетаясь, проясняют свой смысл в риторическом звучании финала.

         В начале кажется, что красота  – это сила, противопоставленная  хаотической раздробленности кукольного  мира. На самом же деле она  частью принадлежит этому миру пошлости и ничтожества, частью миру космического зла.

         И тогда переход к завершающему  повествование образу «демона», ослепившего и подчинившего себе мир, становится художественно неизбежным. А это прямая перекличка с темой «сумасшествия природы» или с пророчеством о пришествии античности, по-разному прозвучавшими в двух разновременных редакциях «Портрета».

         В первой части «Портрета»  Гоголь вводит антихриста в  облике ростовщика, соединяя мифологизм  с романтической мистикой.

         В этом образе прослеживается органическая близость Гоголя к мифологической традиции, которая предсказывает пришествие антихриста и то что «Петербургу быть пусту».

         Гоголь изображает общество, одержимое  чиноманией и карьеризмом. Такая  одержимость создает целый мир искусственных целей, проблем и отношений, мир, где чин и его атрибуты важнее человека.

Заключение

       Писатели участвовали в создании города вместе с архитекторами, скульпторами, вместе со всеми, кто придавал ему неповторимый облик.

         У писателей было особое дело  в этом непрерывном процессе  градостроительства: их искусство  создавало духовный облик города.

         В XVIII веке русскую столицу реже описывали, чаще воспевали, писатели часто подчеркивали, что Петербург накрепко связал Россию с Европой.

         В быстром росте города видели  нечто чудесное. Строительство Петербурга  и стало торжеством человеческой  воли, разума над стихией.