"Мастер и Маргарита" : за Христа или против?

      На  обложке первого номера «Безбожника» было напечатано: «С земными царями разделались, принимаемся за небесных». Передовица Н. И. Бухарина – «На борьбу с международными богами»: «Русский пролетариат сшиб, как известно, корону царя. И не только корону, но и голову. Немецкий — свалил корону с Вильгельма, но голова, к сожалению, осталась. Австрийский рабочий добрался до короны, не добрался до головы, но король сам испугался и от испуга умер. Недавно греки сшибли еще одну корону. Словом, на земле на этот счет не приходится сомневаться: рискованное дело носить это украшение. Не совсем так обстоит дело на небе,.. Международные боги... еще очень сильны... Так дальше жить нельзя! Пора добраться и до небесных корон, взять на учет кое-что на небе. Для этого нужно прежде всего начать с выпуска противобожественных прокламаций, с этого начинается великая революция. Правда, у богов есть своя армия и даже, говорят, полиция: архистратиги разные, Георгии Победоносцы и прочие георгиевские кавалеры. В аду у них настоящий военно-полевой суд, охранка и застенок. Но чего же нам-то бояться? Не видали мы, что ли, этаких зверей и у нас на земле? Так вот, товарищи, мы предъявляем наши требования: отмена самодержавия на небесах; ... выселение богов из храмов и перевод в подвалы (злостных — в концентрационные лагеря); передача главных богов, как виновников всех несчастий, суду пролетарского ревтрибунала».

      В Энциклопедическом словаре братьев  Гранат Николай Иванович Бухарин  поместил свою автобиографию, в которой  сообщал, с какого возраста он начал  борьбу «с богами»:

      В 10 лет «я окончательно разделался с  религией. Внешне это выразилось в довольно озорной форме: я поспорил с мальчишками, у которых оставалось почтение к святыням, и принес за языком из церкви «тело христово», победоносно выложив оное на стол. Не обошлось и без курьезов. Случайно мне в это время подвернулась знаменитая «лекция об Антихристе» Владимира Соловьева, и одно время я колебался, не антихрист ли я. Так как я из Апокалипсиса знал, что мать антихриста должна быть блудницей, то я допрашивал свою мать – не блудница ли она, что, конечно, повергало ее в величайшее смущение»³⁷.

      ...В  «Мастере и Маргарите» есть  крупный советский чиновник по  имени Николай Иванович  - он  превращается в борова…³⁸

      А было еще и поэтическое леваческое хамство:

      Елки  сухая розга маячит в глазища  нам,

      По  шапке Деда Мороза, ангела по зубам!

      (Семен  Кирсанов; стихи в "Комсомольской  правде" к Рождеству 1928 года) 

      Твердь, твердь за вихры зыбим

      Святость  хлещем свистящей нагайкой

      И хилое тело Христа на дыбе

      Вздыбливаем в Чрезвычайке.

      Что же, что же, прощай нам, грешным,

      Спасай, как на Голгофе разбойника, —

      Кровь Твою, кровь бешено

      Выплескиваем, как воду из рукомойника.

      (А.  Мариенгоф).

      Похоже, что с Булгаковым произошло то же, что и со многими другими  русскими интеллигентами 20-х годов. Русской интеллигенции вообще трудно быть рядом с властью. Комфортнее она чувствует себя в оппозиции. Пока православие было государственной религией, интеллигенция ворчала на Церковь и скликала «буревестников революции». Но когда стаи этих стервятников слетелись и явили свое хамское мурло, когда революционно-атеистическая инквизиция показала, что решимости, напора и требовательности у нее куда как больше, чем у старой церковно-монархической цензуры, тут уже и для интеллигенции настала пора «смены вех».

      Показательным было поведение знаменитого физиолога  академика Павлова. Он до конца жизни оставался атеистом. Но при советской власти он стал носить царский мундир и креститься, проходя мимо православных храмов…

      «Из воспоминаний знаменитого ученика  Павлова академика Л. А. Орбели. Когда  Павлова избрали председателем  Общества русских врачей он первым делом настоял на том, чтобы отменили панихиду в память о С. П. Боткине, с которой начиналось ежегодное заседание:

      - Черт его знает, что за манера  завелась у нас ни с того  ни с сего служить панихиду? Мы ученые и собираемся почтить  память ученого, а тут вдруг почему-то панихида.

      Пришли, как всегда, не только врачи, но и  родные Боткина, привыкшие к обычному ритуалу. Но начались слушания - и никакой  панихиды. Родственники ушли разочарованные, и на другой день Павлов каялся:

      - Какого я дурака свалял вчера! Как я не подумал! Мне не хотелось нюхать ладан, а я не подумал о том, что чувствуют члены семьи. Ведь они же пришли не доклады наши слушать! Они привыкли, что мы посвящаем заседание памяти Боткина, служим панихиду. Они же верующие люди. Я неверующий, но должен же я считаться с чувствами верующих! Никогда себе этого не прощу! Я это понял, как только увидел лицо вдовы.

      И другой случай. Павлова посетил почтенный  старик, врач, его товарищ по Медико-Хирургической  академии. Сотрудники слышали, что разговор сначала шел мирно, а потом вдруг послышались крики Павлова. Старик ушел, а Павлов объяснил:

      - Черт его знает. Всегда приходил, вспоминал приятно студенческие  годы, а тут вдруг спрашивает: "Как ты относишься к загробной  жизни?" Я говорю: "Как отношусь? Какая загробная жизнь?" - "А все-таки, как ты думаешь - загробная жизнь существует или не существует?" Сначала я ему спокойно объяснял, а потом мне надоело: "Как тебе не стыдно! Ты же врач, а говоришь такие глупости!"

      На  следующий день Павлов пришел мрачный:

      - Что я наделал! Ведь этот  доктор ночью покончил с собой!  А я, дурак, не учел того, что у него недели три как  умерла жена, он искал себе  утешения, надеялся встретиться  с душой умершей. А я оборвал  его... Все-таки нужно же немного  думать не только о своих мыслях, но и о других людях.

      Храмы же он посещал - в особенности после  революции - потому, что внимательно  относился к своей религиозной  жене. Да и сам, будучи сыном священника, любил иногда послушать церковное  пение, так знакомое с детства.

      А еще для того, чтобы позлить  атеистов-большевиков, которых весьма не любил, и помочь своим авторитетом  гонимым верующим, которым, естественно, сочувствовал.

      На  вопросы анкеты архиепископа Кентерберийского академик Павлов ответил так:

      "Верите  ли Вы в Бога или нет?" - "Нет, не верю".

      "Считаете  ли Вы религию совместимой  с наукой или нет?" - "Да, считаю".

      Когда ученики подступили к нему с вопросом, как же согласуются эти ответы, он объяснил:

      - Целый ряд выдающихся ученых  были верующими, значит - это совместимо. Факт есть факт и нельзя с ним не считаться».³⁹

      «Павлов протестовал против сноса Троицкого  собора, отказался от кафедры в  Военно-медицинской академии в знак протеста против изгнания из числа  студентов детей священников  и т.д. В воспоминаниях М. К. Петровой, ближайшей сотрудницы и друга И.П. Павлова, приведены такие слова Павлова: "Человеческий ум ищет причину всего происходящего, и когда он доходит до последней причины, это есть Бог. В своем стремлении искать причину всего он доходит до Бога. Но сам я не верю в Бога, я неверующий". Ходил Павлов в церковь "не из религиозных побуждений, а из-за приятных контрастных переживаний. Будучи сыном священника, он еще в детстве любил этот праздник (речь идет о Пасхе). Он объяснял эту любовь особенно радостным ощущением праздничных дней, следующих за Великим Постом". А защищал Павлов верующих и церковь из вполне понятных соображений о справедливости и свободе совести, протестуя против большевистского варварства»⁴⁰.

        «В своем последнем слове у  могилы мужа Серафима Васильевна говорила, что он был неверующим, и вся его работа была направлена на отрицание религии. Имеющиеся в многочисленных архивах документы, высказывания самого Ивана Петровича и друзей, близко знавших Павлова, вроде бы свидетельствуют: мэтр не верил в Бога. Вот что по этому поводу в 1923 году сказал сам Иван Петрович в беседе с будущим академиком Е. М. Крепсом. «Почему многие думают, что я верующий человек, верующий в смысле религиозном? Потому, что я выступаю против гонения на религию. Я считаю, что нельзя отнимать веру в Бога, не заменив ее другой верой. Большевику не нужно веры в Бога, у него есть другая вера - коммунизм... Другую веру приносят людям просвещение, образование, вера в Бога сама становится ненужной». В письме в Совнарком он писал: «По моему глубокому убеждению, гонение нашим правительством религии и покровительство воинствующему атеизму есть большая и вредная последствиями государственная ошибка... Религия есть важнейший охранительный инстинкт, образовавшийся, когда животные превратились в человека, сознающего себя и окружающие существа, и имеющая огромное жизненное значение»»⁴¹.

      Хамская безбожная официальная пропаганда претила и другому «поповичу» - Михаилу Булгакову. Л. Е. Белозерская  вспоминает, что в конце 20-х годов  среди друзей Булгакова был художник-карикатурист М. Черемных. Однако, по ее свидетельству, «отношение Булгакова к Черемныху было двойственное: он совершенно не разделял увлечения художника антирелигиозной пропагандой (считал это примитивом) и очень симпатизировал ему лично»⁴².

      Шок от знакомства с журналом «Безбожник»  по мнению некоторых исследователей «Мастера и Маргариты», сказался и  в выборе фамилии сатанинского служки – Коровьева. Именно тот номер  «Безбожника», что вышел в январе 1925 года (то есть в месяц посещения  Булгаковым редакции этого журнала), назывался: «Безбожник. Коровий». Редакция так поясняла столь странное название: «Журнал наш – журнал крестьянский... Поэтому пишем мы и о здоровье коровьем, и о том, как знахари и попы людей морочат и скот губят»⁴³.

      Как известно, булгаковский Коровьев «однажды неудачно пошутил». Но если его шутка имела столь многовековые, вечные последствия, то она касалась религии. Также трудно не согласиться с Л. Яновской, когда она замечает, что «вряд ли Воланд наказывает своего верного рыцаря, чье место непосредственно рядом с ним, за неудачу каламбура»⁴⁴. Наказан Коровьев не Воландом, а вышученным им Светом.

      Ближайший же литературный аналог «неудачной шутки» –  Сансон Карраско. В булгаковской инсценировке племянница Дон Кихота просит своего возлюбленного (Карраско) вернуть дядю домой. Для этого Карраско переодевается «рыцарем Белой Луны», вызывает Дон Кихота на поединок и ставит условие: проигравший возвращается домой и более не мнит себя рыцарем.

      После поражения Дон Кихот клянется "никуда больше не выезжать и подвигов не совершать"⁴⁵, возвращается домой, пробует жить «как все». И умирает от тоски… "Ах, Санчо, Санчо! Повреждения, которые нанесла мне его сталь, незначительны. Также и душу мою своими ударами он не изуродовал. Я боюсь, не вылечил ли он мне мою душу, а вылечив, вынул ее, но другой не вложил. Смотри, солнце срезано наполовину, земля поднимается все выше и выше и пожирает его. На пленного надвигается земля! Она поглотит меня, Санчо!".

      Но  еще когда в ходе боя Дон  Кихот получает ранение в руку, герцог говорит Карраско: «шутка зашла слишком далеко».

      Вот и шутки советских безбожников, по мнению Булгакова, заходили слишком  далеко. Нельзя разрушать чужую веру – если ты ничего не можешь предложить взамен. Нельзя заменять веру коровьей ветеринарией. Нельзя красть мечту о Небе: в этом случае душу «пожирает земля». Мрак и печаль настигают таких шутников… Коровьев теперь «темно-фиолетовый рыцарь с мрачнейшим и никогда не улыбающимся лицом».

      Булгакову хотелось осадить наглый натиск «коровьего безбожия». И это свое слово, предупреждение, он хотел увидеть дошедшим до людей, опубликованным. Как вступить в гласную полемику с атеистической цензурой?

      Не  нравилась советская жизнь Булгакову. Он вообще не мог описывать ее не-фельетонно. Но одно дело высмеивать очереди, коммунальные склоки, бюрократию и прочую бытовуху. И совсем другое дело – бросать вызов официальной идеологии.

      Однако, в риторике и логике есть такой  полемический прием как reductio ad absurdum. Используя его, я становлюсь на точку зрения моего оппонента, как бы соглашаюсь с ним, но затем из этого тезиса логически необходимо и очевидно разворачиваю такие следствия, что для всех, включая моего оппонента, становятся очевидными как абсурдность полученных выводов, так и их логически необходимая и неизбежная связь с исходным допущением.

      Вот и Булгаков в “пилатовских главах”  вроде бы соглашается с базовыми тезисами атеизма. Иисус не есть Христос, Он не Сын Божий и не Бог. Он не творил чудес, не обладал даром пророчества, не воскресал и не спасал души  людей. Учение Иисуса совершенно абстрактно, неприложимо к жизни. Да и в чем оно состояло – совсем не ясно, ибо Евангелия исторически недостоверны. Во всяком случае “добренький Иисусик”⁴⁶ ничего не понимал в классовой борьбе, и его мораль никак не может помочь делу борьбы за коммунизм. В общем, если Христос и победил, то лишь потому, что проиграл Спартак (так звучал рекламный слоган советского атеизма).