"Мастер и Маргарита" : за Христа или против?

      Для просьбы места нет. Остается лишь голая воля к власти. Точнее, воля-то (воля – в смысле хотелка) у человека остается своя, а вот во власти он оказывается уже чужой. Зато Воланду уже безопасно общаться с человеком, отрезанным от Творца. И у человека нет шанса не быть обманутым в этом контакте.Да, а что же Булгаков думает о Воланде?

      Вот первая авторская презентация главного героя романа: «Рот какой-то кривой. Выбрит гладко. Брюнет. Правый глаз черный, левый почему-то зеленый. Брови черные, но одна выше другой. Словом – иностранец». Разноцветные зрачки – деталь немаловажная именно для Булгакова. О том, что Михаил Афанасьевич был врачом, знают все. Но мало кто вспомнит, что узкая его научная специализация определяется как «сифилитолог». Разноцветные зрачки и есть симптом далеко зашедшего сифилиса (Воланд этого и не скрывает: «- Приближенные утверждают, что это ревматизм, - говорил Воланд, не спуская глаз с Маргариты, - но я сильно подозреваю, что эта боль в колене оставлена мне на память одной очаровательной ведьмой, с которой я близко познакомился в тысяча пятьсот семьдесят первом году в Брокенских горах, на чертовой кафедре»).

      Хромота – традиционный фольклорный признак  лукавого¹⁹⁹. Новая, чисто булгаковская нотка в этом мотиве – это максимальная заниженность гипотезы о происхождении этой хромоты.

      А вот последнее булгаковское описание действия Воланда: «Тогда черный Воланд, не разбирая никакой дороги, кинулся в провал, и вслед за ним, шумя, обрушилась его свита»²⁰⁰.

      Так что при внимательном чтении булгаковского  текста вряд ли можно сделать вывод, будто «Воланд – самый обаятельный  персонаж романа»²⁰¹. А о том, что на поверхностный взгляд зло может казаться обаятельным – так об этом знает любой аскет и моралист. Если бы Воланд внушал лишь отвращение – непонятен был бы триумф зла в том мире, в котором жил Булгаков (да и мы тоже). 
 

      КНИГА ИОВА-«ФАУСТ»-«МАСТЕР И МАРГАРИТА»

      Булгаков  своим эпиграфом требует рассматривать  свой роман в перспективе гетевского «Фауста». А «Фауст» своим прологом, откровенно цитирующим книгу Иова, требует рассматривать себя в  перспективе этой библейской книги. Значит, с книги Иова начнем и мы.

      Начинается  книга Иова «прологом на небесах». Радость сатаны о том, что на земле  все люди уже забыли Бога, осаживается  репликой Творца: «а как же раб мой  Иов?». Сатана не спорит по факту: да, Иов  благочестив, он почитает Тебя. Но «разве даром богобоязнен Иов? Не Ты ли кругом оградил его и дом его и все, что у него?».

      Вот самый страшный вопрос для любой  религии, для религии как таковой: даром ли богобоязнен Иов? Может  ли человек любить Бога ради Бога, а  не ради взяток (в виде лучшей жизни  здесь или блаженства там). Может ли человек видеть в Боге – Бога, а не генератор гуманитарной помощи? Если «любовь не ищет своего» (1 Кор. 13,5), не использует, то может ли человек любить то, что не видит глазами, что ему не подконтрольно и непослушно?

      В «темном средневековье» была одна юродивая, которая ходила по городу с зажженым факелом и с ведром воды. Когда ее спрашивали, зачем ей факел днем, она отвечала: «этим факелом я хотела бы поджечь рай, а водой я хотела бы залить адский огонь. Я хочу, чтобы вы любили Бога ради Бога, а не ради надежды на райские радости или ради страха перед адской мукой». Но сатана не умеет любить. В его понимании религиозные отношения носят типично рыночный характер: «ты – мне, я – тебе».

      Вот сатана и требует эксперимента: «простри руку Твою и коснись всего, что у него, - благословит ли он Тебя?».

      «И  сказал Господь сатане: вот, все, что  у него, в руке твоей; только на него не простирай руки твоей» (Иов. 1,12). «Боевики»  из соседних племен и ураганы убивают  всех детей Иова и уничтожают все его имущество. «Тогда Иов встал и разодрал верхнюю одежду свою, остриг голову свою и пал на землю и поклонился и сказал: наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно!».

      Сатана  требует продолжения эксперимента: дай мне самого Иова! простри руку Твою и коснись кости его и плоти его, - благословит ли он Тебя? «И сказал Господь сатане: вот, он в руке твоей, только душу его сбереги».

      Прикосновение библейского воланда к Иову оборачивается проказой. Иов заживо гниет. Из-за вони он не может жить даже в своем доме. Религиозные же представления Древнего Востока считают проказу проклятьем богов, и потому Иова выгоняют и из его города. Жена приходит к Иову и говорит: «Похули Бога и умри!»²⁰².

      С этой минуты сатана больше уже не появляется на страницах книги Иова: его работу искусителя взяли на себя люди (сначала жена Иова, потом его друзья)²⁰³. И оттого книга Иова оставляет ощущение какой-то недоговоренности. Дважды сатана приближается к Иову. И ждешь третьего раза – а его нет. Причем даже вполне понятно, каким должно быть это третье искушение. В первый раз сатана прикоснулся к социальному телу Иова (имуществу), потом к его физическому телу. Осталось прикоснуться к его душе… Но именно это Бог сатане запретил.

      Эту литературную незавершенность «книги Иова» почувствовал Гете. Его Мефистофель  начинает там, где остановился библейский сатана. Ему Бог дает гораздо больше, чем в библейском сюжете: «Тебе  позволено. Ступай и завладей его  душою. И если можешь, поведи путем разврата за собою»²⁰⁴.

      Только  если помнить это зачин «Фауста» и его связь с книгой Иова, будет  понятен финал. В конце поэмы  Фауст, ставший уже преизряднейшим мерзавцем, умирает. Мефистофель приходит получить свою законную добычу – его  душу. И тут происходит совсем неожиданное: являются ангелы и отбирают у Мефистофеля душу Фауста. Однако, это неожиданность лишь для тех, кто забыл начало поэмы. Бог изначально считает Фауста Своим слугой. Но по просьбе Мефистофеля Бог снял Свою благодатную защиту с души Фауста. Человек остался один на один с тем, кого Достоевский называл «дух сверхчеловечески умный и злобный». При таких условиях человек всегда проиграет. Поэтому Бог и не винит Фауста. Библейская формула «Бог дал – Бог взял» в «Фаусте» обретает свой смысл: Бог дал Фауста Мефистофелю, Бог же и забрал Фауста из лап сатаны.

      «Спасен высокий дух от зла Произволеньем Божьим: "Чья жизнь в стремлениях прошла, того спасти мы можем". А за кого Любви самой ходатайство не стынет, тот будет ангелов семьей радушно в Небе принят».

      И вновь возвращаемся к этой триаде: книга Иова - «Фауст» - «Мастер и  Маргарита». В первой книге душа Иова под защитой Бога. Во второй Бог снимает защиту с души искушаемого  человека. В третьей люди сами сдернули небесный покров со своих душ. Город, в котором из каждого окна выглядывает по атеисту, стал игрушкой в руках сатаны.

      Булгаков  подчеркивает, что еще до приезда  Воланда дух атеизма и кощунства  пропитал Москву²⁰⁵.

      Москва  живет под фокстрот “Аллилуйа”. Он звучит²⁰⁶ в ресторане, где собирается писательский бомонд, под его музыку бесовская сила является в кабинете профессора — специалиста по раковым болезням, его наяривает оркестр на балу у сатаны²⁰⁷. Этот фокстрот написан американцем Винсентом Юмансом как кощунственная пародия на богослужение²⁰⁸. Кощунство – это перемена верха и низа местами²⁰⁹.

      Может, москвичи не знали о кощунственности  этого фокстрота? Знали. Московские писатели сами избирали себе богоборческие  и кощунственные псевдонимы. Под  этот фокстрот отплясывает, например, «писатель Иоганн из Кронштадта». Наверно, это казалось остроумно – леваку-богоборцу взять псевдоним с намеком на самого «черносотенного» православного подвижника – отца Иоанна Кронштадтского. Вместе с ним пляшет и писатель с псевдонимом «Богохульский» (Булгаков же эту пляску называет коротко: «словом, ад»)…²¹⁰

      Если  бы все сатирические сцены из жизни  «интеллигентской» Москвы написал  бы кто другой, а не Булгаков –  они были бы просто смешны. Но в устах  Булгакова они звучат как крик отчаянной боли и как приговор. Ведь Булгаков знал и воспел совсем другую интеллигенцию – «белую гвардию». Его "Дни Турбиных", "Бег", "Белая гвардия" – это «упорное изображение русской интеллигенции как лучшего слоя в нашей стране. В частности, изображение интеллигентско-дворянской семьи, волею непреложной судьбы брошенной в годы гражданской войны в лагерь белой гвардии. Такое изображение вполне естественно для писателя, кровно связанного с интеллигенцией» (Письмо М. Булгакова “Правительству СССР” от 28 марта 1930 года).

      А теперь шариковы, воспитанные на журнале «Безбожник», рядятся под интеллигенцию. И вот в такой Москве перед очарованием и властью сатаны устоять не может никто²¹¹.

      … Когда-то иерусалимская толпа, занятая  подготовкой к пасхе, не заметила Распятия Христова²¹². В Москве другая толпа не заметила даже Пасхи, будучи занята поиском увеселений в варьете… 
 

        ОБРАДУЕТ ЛИ ВЕЧНОСТЬ С МАРГАРИТОЙ?

      Маргаритой  принято восхищаться, видеть в ней  возвышенный образ любящей, верной, милосердной женщины. С ней Мастеру  предстоит провести вечность. Будем  ему завидовать? Желать и себе столь доброго исхода?

      Что ж, посмотрим на ее милосердие.

      Да, Воланду заступничество Маргариты  за Фриду поначалу кажется милосердием. Но Маргарита успокаивает духа зла: «Воланд, обратившись к Маргарите, спросил: - Вы, судя по всему, человек  исключительной доброты? Высокоморальный человек? - Нет, - с силой ответила Маргарита, - я знаю, что с вами можно разговаривать только откровенно, и откровенно вам скажу: я легкомысленный человек. Я попросила вас за Фриду только потому, что имела неосторожность подать ей твердую надежду. Она ждет, мессир, она верит в мою мощь. И если она останется обманутой, я попаду в ужасное положение. Я не буду иметь покоя всю жизнь. Ничего не поделаешь! Так уж вышло. - А, - сказал Воланд, - это понятно».

      Как видим, свой внутренний комфорт Маргарита ценит выше встречи с Мастером. Воланд предупрелил, что исполнит лишь одну ее просьбу. Маргарита имеет все основания подозревать, что Мастер в тюрьме. Но просит она не за него.  За себя. За  свой покой. Так что Маргарита успешно прошла испытание Воланда. Вот если бы она бросилась сразу просить за Мастера, жертвуя собой – вот тогда она явила бы чуждость своего духа духу Воланда. А так – они оказались одного поля ягодами. Ради себя они могут помогать людям, но ради себя же могут и перешагивать через них. Такая Маргарита Воланду понятна. Ее можно забрать с собой из Москвы.

      Еще Маргарита заступается за Понтия Пилата. Но как-то очень несимпатично описывается это ее «заступничество»: «- Отпустите его, - вдруг пронзительно крикнула Маргарита так, как когда-то кричала, когда была ведьмой, и от этого крика сорвался камень в горах и полетел по уступам в бездну, оглашая горы грохотом. Но Маргарита не могла сказать, был ли это грохот падения или грохот сатанинского смеха». Вариант: «О, как мне жаль его, о, как это жестоко! – заломив руки, простонала Маргарита»²¹³. Слишком много в этом нарочитости, позы и штампа...

      Другая  исповедь Маргариты: «- Я тебе сказку расскажу, - заговорила Маргарита и  положила разгоряченную руку на стриженную голову, - была на свете одна тетя. И у нее не было детей, и счастья вообще тоже не было. И вот она сперва много плакала, а потом стала злая» (гл.21).

      Вот описание мертвой Маргариты: «ведьмино  косоглазие и жестокость и буйность черт». Вот Маргарита ожившая: «Голая Маргарита скалила зубы»²¹⁴. Так что не стоит удивляться, видя, что животные – даже мистические – боятся Маргариту. "Коровьев галантно подлетел к Маргарите, подхватил ее и водрузил на широкую спину лошади. Та шарахнулась, но Маргарита вцепилась в гриву и, оскалив зубы, засмеялась", - говорилось в ранних рукописях²¹⁵.

      Булгаков  гениально владеет русским языком. И если он для описания героини  подобрал именно такие слова –  значит не стоит романтизировать  Маргариту, отдирать от нее те черты, которые ей придал Булгаков, а насильственно отреставрированный лик ведьмы возносить на одну ступень со светлыми Мадоннами русской классики... Вы можете себе представить, чтобы у Льва Толстого Наташа Ростова улыбнулась Пьеру, «оскалив зубы»?²¹⁶

      В редакции 1936-37 гг. Маргарита утешается  своей тотальной ненавистью: «О нет, - прошептала Маргарита, - я не мерзавка, я лишь бессильна. Поэтому буду ненавидеть исподтишка весь мир, обману всех, но кончу жизнь в наслаждении... Уже на Арбате Маргарита сообразила, что этот город, в котором она вынесла такие страдания в последние полтора года, по сути дела, в ее власти теперь, что она может отомстить ему, как сумеет. Вернее, не город приводил ее в состояние веселого бешенства, а люди. Они лезли отовсюду из всех щелей. Они высыпались из дверей поздних магазинов, витрины которых были украшены деревянными разрисованными окороками и колбасами, они хлопали дверьми, входя в кинематографы, толкались на мостовой, торчали во всех раскрытых окнах, они зажигали примусы в кухнях, играли на разбитых фортепиано, дрались на перекрестках, давили друг друга в трамваях… «У, саранча! – прошипела Маргарита»²¹⁷.