"Мастер и Маргарита" : за Христа или против?

      Ну  мы-то, знаем, какую Венеру ищет «лгун  с чуть-чуть поросячьими чертами лица».

      И у Иванушки тоже трудно заметить духовное преображение. Последнее не стоит  путать с удачным карьерным ростом. Он пошел легким путем и уверил себя, что был он «жертвой преступных гипнотизеров».

      Нет в романе  положительных персонажей. А есть инерция его антсоветского  чтения. В поздние советские годы люди «нашего круга» считали недопустимым замечать и осуждать художественные провалы и недостатки стихов Галича или Высоцкого. Считалось недопустимым критиковать какие-то тезисы Академика Сахарова. Главное – гражданская и антисоветская позиция. Она – индульгенция на все. Диссидентство булгаковского романа было очевидным для всех.  Это означало, что центральные герои романа, выпавшие из советских будней или противоставшие им, обязаны восприниматься как всецело положительные. Воланд, Бегемот, Коровьев, Азазелло, Мастер, Маргарита, Иешуа могли получать оценки только в диапазоне от  «как смешно!» до «как возвышенно!». Сегодня же уже не надо пояснять, что можно быть человеком и несоветским и неслишком совестливым.

      Булгаковский  роман сложнее порождаемых им восторгов. Свет и тьма в нем перемешаны, и хотя бы потому никого из его персонажей не стоит возводить в степень  нравственного идеала. И даже если в Мастере и в Маргарите увидеть автобиографические черты (что-то в Мастера Булгаков вложил от себя самого, а в Маргариту – что-то от своих жен), то и в этом случае еще нельзя считать доказанным положительное отношение самого автора к этим своим персонажам. Ведь он мог быть не в восторге и от себя самого, и от каких-то черточек своих женщин. 

      СКОРО ЛИ ПАСХА?

      В европейской фаустиане действие начинается на Пасху. Так в поэме  Гете. Так в операх Берлиоза и  Гуно – всюду звучит «Христос воскресе» (правда, что касается творения Гуно – то лишь во французском оригинале)¹⁶⁵. Есть ли пасхальная тема у Булгакова?

      Вроде бы и храмов в его романе нет. Только когда Воланд покидает Москву, писатель отмечает, что в ней все же были христианские церкви: с Воробьевых гор нечисть сверху вниз взирает на Москву и «на пряничные башни девичьего монастыря» (гл. 31).

      Этот  монастырь, вдруг мелькнувший в  сцене отлета нечисти из Москвы, мог бы показаться чисто географической случайностью, если бы не время этого  улета. В романе постоянно подчеркивается, что Москва залита светом весеннего полнолуния¹⁶⁶. И действие романа разворачивается на пространстве от среды¹⁶⁷ до воскресной ночи¹⁶⁸. Сопоставляем: первое воскресенье после весеннего полнолуния... Да это же формула православной Пасхи! В эпилоге вполне прямо намекается на это: «Каждый год, лишь только наступает весеннее праздничное полнолуние...». А если учесть неоднократные упоминания о мае, выйдет, что речь идет о поздней Пасхе. Это, в свою очередь, значит, что 14 нисана иудейского календаря (время действия «пилатовых глав») осталось далеко позади. События разворачиваются на Страстной седмице православного литургического календаря.

      Так в окончательной версии (поначалу действие разворачивалось в июне и лишь при итоговой доработке перенесено на май) московский роман развивается в кощунственной параллели с богослужебным календарем (вновь напомню: кощунственен не роман Булгакова. Кощунственна жизнь москвичей и действия сатанистов, изображенных в нем).

      В Страстную среду Иуда встречался с синедрионом. И роман начинается с Великой Среды: атеистический синедрион (Берлиоз и Бездомный) решает, как еще раз побольнее уязвить Христа. В Страстную среду жена изливает миро (благовонное масло) на голову Иисуса (Мф. 26). В московскую среду голова Берлиоза катится по маслу, пролитому другой женой (Аннушкой) на трамвайные пути.

        Сеанс в варьете приходится  на «службу 12 евангелий» - вечер  Великого Четверга, когда во всех  храмах читаются евангельские  рассказы о страданиях Христа. Издевательства Воланда над москвичами (которые сами, впрочем, предпочли быть в варьете, а не в храме) идут в те часы, когда христиане переживают евангельский рассказ об издевательствах над Христом. В эти часы этого дня как раз очень ясное деление: где собираются русские люди, а где – «совки». Именно последние в своем «храме культуры» оказались беззащитны перед Воландом. В 30-е годы население СССР было еще наполовину религиозно (по данным переписи 1937 года)¹⁶⁹. Другая половина, уже отказавшаяся от личной религиозности, также была неоднородна. Многие по доброму помнили семейные церковные традиции. А вечер «чистого четверга» - это особое время. Это «четверговый огонь», разносимый из храма по домам и по всем комнатам дома… И чтобы в этот, самый эмоционально насыщенный вечер церковно-народного календаря пойти не в гости, не  в библиотеку или в обычный театр, а в варьете, да еще на сеанс черной магии – надо было быть совсем уж «отморозком». Так что не среднестастистические москвичи пришил пред очи Воланда на его смотр, а весьма своеобразный контингент. Это были люди, давно снявшие с себя нательные крестики и смывшие с души все следы христианского воспитания. Вот они и оказались беззащитны перед князем тьмы…

      Утром в Страстную пятницу апостолы стояли за линией оцепления, с ужасом наблюдая за голгофской казнью. Утро же этой Страстной пятницы москвичи проводят тоже в окружении милиции, но это оцепление ограждает очередь «халявщиков», давящихся за билетами в варьете. В храме в это время идет чтение Часов. Булгаков так же по часам фиксирует разрастание и распад этой очереди.

        Шествие с гробом безголового  Берлиоза оказывается атеистическим  суррогатом пятничного хода с  Плащаницей.

      Бал у сатаны идет в ночь с Пятницы  на Субботу. Маргарита дважды купается в кровавом бассейне. В древней  Церкви именно в ночь на Великую Субботу оглашенные принимали крещение в баптистериях – в образ смерти и воскресения Спасителя...

      Но  до Пасхи дело не доходит: Воланд не может остаться в Москве Пасхальной: «- Мессир! Суббота. Солнце склоняется. Нам пора». И из Пасхи же убегают Мастер с Маргаритой. Эта московская православная Пасха нигде в романе не упоминается. Но события ведут к ней. И Воланду отчего-то не хочется продлевать свое пребывание в Москве...

      Когда-то евреи убегали из Египта. Они были странниками, они были гонимы. У них не было своей земли, на которой они могли бы построить свой Храм, Храм в честь своего Бога, а не в честь имперских божков. Раз Храм нельзя построить на земле, в пространстве – его надо строить в четвертом измерении. Во времени. Суббота – вот храм, который всегда с евреем. Где бы он ни был, но суббота приходит всегда и вместе с ней возможность вспомнить о Боге, сотворившем мир за шесть дней…

      Вот и белая, православная Русь оказалась  на положении безземельного странника  в Советском Союзе. Ее земные храмы взрывались и закрывались. Но независимо от решений правящей атеистической партии каждый год приходила весна. И вне всяких пятилетних планов наступало весеннее полнолуние. И была среда. И был четверг. И была пятница… И приходило Воскресенье.

      Официальные календари не замечали Пасхи. Но и в той Москве были же люди, которые хранили бумажные иконки и венчальные свечи. В их вере и в их памяти незримый Храм оставался – Храм, построенный во времени, Храм литургического церковного календаря. И даже их тайной, домашней пасхальной молитвы оказалось достаточно для воссоздания Храма Христа Спасителя.

      ПОЧЕМУ  ВОЛАНД – ИНОСТРАНЕЦ?

      В черновиках читается занятное продолжение  истории с буфетчиком, которого насмерть перепугали сатанисты.. Столкнувшись с  нечистой силой, он сразу же бежит в церковь.

      "... В тенистой зелени выглянули  белые чистенькие бока храма.  Буфетчик ввалился в двери,  перекрестился жадно, носом потянул  воздух и убедился, что в храме  пахнет не ладаном, а нафталином. Ринувшись к трем свечечкам,  разглядел физиономию отца Ивана.

      — Отец Иван, — задыхаясь, буркнул  буфетчик, — в срочном порядке... об избавлении от нечистой силы...

      Отец  Иван, как будто ждал этого приглашения, тылом руки поправил волосы, всунул в рот папиросу, взобрался на амвон, глянул заискивающе на буфетчика, осатаневшего от папиросы, стукнул подсвечником по аналою...

      "Благословен  Бог наш..." — подсказал мысленно  буфетчик начало молебных пений. 

      — Шуба императора Александра Третьего, — нараспев начал отец Иван, —  не надеванная, основная цена сто рублей!

      — С пятаком — раз, с пятаком  — два, с пятаком — три!.. —  отозвался сладкий хор кастратов  с клироса из тьмы.

      — Ты что ж это, оглашенный поп, во храме  делаешь? — суконным языком спросил  буфетчик.

      — Как что? — удивился отец Иван.

      — Я тебя прошу молебен, а ты...

      — Молебен. Кхе... На тебе... — ответил  отец Иван. — Хватился! Да ты откуда влетел? Аль ослеп? Храм закрыт, аукционная камера здесь!

      И тут увидел буфетчик, что ни одного лика святого не было в храме. Вместо них, куда ни кинь взор, висели картины самого светского содержания.

      — И ты, злодей...

      — Злодей, злодей, — с неудовольствием  передразнил отец Иван, — тебе очень  хорошо при подкожных долларах, а  мне с голоду прикажешь подыхать? Вообще, не мучь, член профсоюза, и иди  с богом из камеры...

      Буфетчик  оказался снаружи, голову задрал. На куполе креста не было. Вместо креста сидел  человек, курил»¹⁷⁰.

      Итак, вместо храма – комиссионный магазин, вместо ладана - папиросы, вместо батюшки  – отреченец¹⁷¹. «Ни одного лика святого» нет (хотя Ивана Бездомного радует и защищает даже полустертая икона неизвестного святого¹⁷²). Но все же тема поруганного храма звучит здесь открыто.

        Однако, в итоговом варианте романа  никаких храмов и священников  нет. Более того – в романе  подчеркнуто отсутствует главный  храм России – Храм Христа Спасителя.

      Не  заметить этот Храм, путешествуя по булгаковской Москве, трудно. Вот начало булгаковского очерка «Москва краснокаменная»¹⁷³: «Жужжит "Аннушка", звонит, трещит, качается. По Кремлевской набережной летит к храму Христа. Хорошо у Храма. Какой основательный кус воздуха навис над Москвой-рекой от белых стен до отвратительных бездымных четырех труб, торчащих из Замоскворечья».

      Вот «Роковые яйца»: «Ни одного человека ученый не встретил до самого храма. Там  профессор, задрав голову, приковался к золотому шлему. Солнце сладостно лизало его с одной стороны… На Пречистенском бульваре раздалась солнечная прорезь, а шлем Христа начал пылать. Вышло солнце».

      Но  вот Воланд с крыши Дома Пашкова¹⁷⁴ обозревает Москву, взирая "на необъятное сборище дворцов, гигантских домов и маленьких, обреченных на снос лачуг"... Читатель-не-москвич проходит мимо этой строчки, не замечая ее странности. Чтобы вполне оценить эту булгаковскую подсказку, надо знать географию и историю Москвы. Вспомните парадный, телевизионный вид на Кремль с Большого Каменного Моста. Кремль остается от этого моста по правую руку. Впереди несколько вполне добротных каменных домов, за которыми стоит Манеж. А вот слева от моста на Боровицком холме и стоит Дом Пашкова, «дом с круглой башней». Если теперь смотреть с этого дома, то перед лицом будет Кремль, впереди слева – Манеж, справа впереди – мост. За спиной - Музей изобразительных искусств имени Пушкина. За Музеем – усадьба Голицыных (будущее место работы Ивана Бездомного). Сзади и чуть левее дома Пашкова – усадьба Гагариных. Между Гагариными и Голицыными - усадьба Лопухиных. Наконец, сзади и правее дома Пашкова – Храм Христа Спасителя… Впрочем, всех этих подробностей можно и не знать. Достаточно понять, что речь идет о городском квартале, вплотную примыкающем к правительственной резиденции и стоящем на берегу городской реки. Во всех городах мира это – самый дорогой район. А, значит, в этом районе понятно «необъятное сборище дворцов, гигантских домов». Непонятно – откуда вдруг тут могли взяться «обреченные на снос лачуги».

      И все же они тут были, правда в  одном лишь месте и в одно лишь время. С 1933 по 1937 годы. «Тут» значит на месте Храма. Время же лачуг - это  время между сносом Храма и  началом строительства сталинского  «Дворца советов». Храм взорвали в декабре 1931 года. Добивали его еще полтора года. Строительство дворца начали в 1937 году. А вот в промежутке между этимя двумя акциями на месте Храма и появилась «деревня Нахаловка» - самострой, домики, построенные безо всяких разрешений… Ее-то и видит Воланд.

      Эта деталь позволяет понять время действия романа: четыре весенних дня с 1933 по 1937¹⁷⁵. Как ни странно, Булгаков предчувствовал его задолго. Еще в 1925 году в очерке «Киев-город» упоминается 1932 год как год вызволения сатаны: «- Прочти, - сказала она, - и ты увидишь, что антихрист придет в 1932 году. Царство его уже наступило. Книгу я прочел, и терпение мое лопнуло. Тряхнув кой-каким багажом, я доказал старушке, что, во-первых, антихрист в 1932 году не придет, а во-вторых, что книгу писал несомненный и грязно невежественный шарлатан. После этого старушка отправилась к лектору курсов, изложила всю историю и слезно просила наставить меня на путь истины. Лектор прочитал лекцию, посвященную уже специально мне, из которой вывел, как дважды два четыре, что я не кто иной как один из служителей и предтеч антихриста, осрамив меня перед всеми моими киевскими знакомыми. После этого я дал себе клятву в богословские дела не вмешиваться, какие б они ни были - старые, живые или же автокефальные».