Ершов П.П.

      Так закончились попытки Ершова "разрушить умственные цепи". Ершов подавлен этими неудачами.  В его стихах, написанных в  это время, и в письмах к  друзьям и близкий все чаще  звучат ноты тоски, недовольства  окружающим, усталости от бесплодных  усилий на поприще гражданской  деятельности, от "водянистой жизни", на которую он обречен.

      Однако испытания его на этом  не кончились.

      В октябре 1849 Качурин уходит в отставку. В гимназии все вздохнули свободнее. Место директора должен теперь занять Ершов, инспектор гимназии. Рассчитывает на это и сам Ершов. Две причины заставляют его желать этого - надежда практически осуществить свой план по улучшению преподавания у директора больше возможностей для этого, и желание лучше обеспечить себя и свою немалую к тому времени семью.

      Надеждам этим не суждено было  сбыться. Неожиданно для всех  директором гимназии назначается  некий Чигиринцев, бывший советник пограничного правления, личность темная, замешанная в каких-то некрасивых делах. Чигирнцев никакого отношения не имеет ни к гимназии, ни к народному просвещению. Его послужной список говорит о нём, как о типичном служаке-чиновнике.

      Утверждение Чигиринцева директором гимназии, последовавшее вслед за представлением генерал-губернатора, было непонятным, странным, а для Ершова оскорбительным.

      Что за причина помешала назначению  Ершова директором гимназии? Почему  он попал в немилость? Неужели  причина этому - близость к  декабристам? Может быть, вина  его в попытках осуществить  гимназические реформы, вопреки  официальным установкам, в вольнодумных "Мыслях о гимназическом курсе", "Курсе словесности", отвергнутых  академиками и министерством.

    Всё это в какой-то мере влияло на карьеру  Ершова, однако не могло быть препятствием к занятию поста директора  гимназии. Дело было в ином. Какие-то совершенно новые, неожиданно для всех и для самого Ершова причины побудили Горчакова изменить своё первоначальное намерение о назначении Ершова директором гимназии. Даже Плетнёв, неизменно доброжелательно относившийся к автору "Конька-Горбунка", и тот не хотел или не мог объяснить Ершову, что случилось. В ответ на его письма Плетнёв уклончиво писал, "...назначение в директоры гимназии не может зависеть не только от усилий такого человека, каков я, но и от ближайшего и высшего начальства". Далее он намекает, что всё зависит от попечителя или лиц, близких к нему, и советует: "...старайтесь прежде всего войти в хорошие сношения с ними: иначе всё останется безуспешным."

      Этот важнейший период жизни  Ершова таит много неясного. Скорее  всего Плетнёв знал об истинной причине немилости начальства к Ершову, намек, содержащийся в письме, свидетельствует об этом. Знал, наверное, истину и Ярославцев, который в своей книге глухо пишет: "Мы слышали, что против Ершова какими-то личностями были пущены в ход даже грязненькие вещи ... злая клевета".

      От последних слов веет почти  суеверной тоской поэта по  забытой им музе. В чём же  была действительная причина  этой служебной неудачи, обрушившейся  на Ершова так неожиданно и,  кажется, так незаслуженно? Чтобы  понять её, необходимо на время  перенестись из стольного града  Сибири в Петербург. Там произошли  события, которые и послужили  причиной внезапной немилости  к Ершову со стороны официальных  властей.

      В июне 1849 года генерал-губернатор Западной Сибири Горчаков получил - весьма секретное отношение военного министра. Горчакову предписывалось лично произвести строжайшее дознание о вредных действиях в Сибири отставного поручика Рафаила Черносвитова. Военного министра побудили к этому показания арестованных по делу Буташевича-Петрашевского. Многие из них указывали на Черносвитова как на опасного бунтовщика, умного и решительного человека, который и в столицу-то приехал лишь затем, чтобы вступить в тайное общество. Показывали, что Черносвитов говорил о каком-то готовящемся грандиозном восстании уральских рабочих и каторжных Сибири.

      Крамольного поручика в столице  уже не было. Он уехал в Сибирь. Немедля за ним был послан  жандармский офицер с предписанием  арестовать Черносвитова и доставить в Петропавловскую крепость. Жандарм поскакал через всю Россию по следам бунтовщика. На редуте Камышловском, близ Омска, 3 июля 1849 г. Черносвитов был арестован.

      После обычной следственной процедуры  Черносвитову была устроена очная ставка с петрашевцем Спешнёвым. Вот что показал Снепшёв: "...он слышал от Черносвитова, что Урал почти готов восстать, что можно иметь 400 тысяч вооружённых, что это сила страшная, и, кто имеет её в руках, тот почти может быть уверен в победе, что ежели, например, кто с такой массой кинется в Поволжье, где народ помнит Пугачёва, то, вероятно, подымет его всё, и если пойдет на Москву, то по Москве пойдет вся средняя Россия".

      Черносвитов не отрицал, что он говорил о возможности начала восстания из Сибири. Правда, совсем не в такой форме, а сам Спешнёв, выслушав его рассказы о бунтах в Оренбургской и Пермской губерниях, в Курганском округе, и о том, что "соседство сибирских поселенцов и каторжных на винокуренных заводах Пермских и Тобольских есть соседство ненадёжное", сказал: "Вот, где должна и будет начаться будущая революция России".

      Спешнёв называл себя коммунистом и выделялся среди остальных петрашевцев своими революционными взглядами. Он видел будущее России в крестьянском восстании и был сторонником насильственного переворота. Его, естественно, заинтересовали красочные рассказы Черносвитова о возможности восстания с Урала и Сибири, нового пугачёвского бунта.

      Несколькими днями раньше, чем  Черносвитов, на пятницах Петрашевского появился ещё один бывший военный. Это был Константин Иванович Тимковский, отставной лейтенант флота, живший в Ревеле. Он рекомендовал себя "чистым фурьеристом", однако уже первое его выступление произвело потрясающее впечатление: "...многие побледнели, раскаяние в приезде на вечер и страх изобразились на лицах".

     "Речь Тимковского... была возбудительной в духе коммунизма",- показывает петрашевец Ханынов. "Тимковский высказал... что все старания истинных поборников npoгpecca должны быть обращены на ускорение возмущения... что он готов первый выйти на площадь и, если нужно будет, принести себя в очистительную жертву святому делу свободы...",- заявляет в своих показаниях Толль. Некоторые даже заподозрили в Тимковском агента-провокатора. Но не все так отнеслись к его выступлению. Спешнёву горячая, полная энтузиазма и веры в святое дело свободы речь Тимковского понравилась, и он заявил; что "согласен с ним совершенно". Тимковский посетил Спешнёва на его квартире, читал там свои переводы Кантагреля и Консидериана, вождей фурьеризма, а потом в интимной беседе они решили, что из кружка Петрашевского не получится ничего путного, что необходимо составить свой кружок "для действия".

      Эти три человека - Спепшёв, Тимковский, Черносвитов, настроенные наиболее решительно, встречались не один раз.

      В конце мая 1849 Константин Тимковский был арестован и доставлен в Петропавловскую крепость. После следствия и приговора он вместе с остальными участниками кружка Петрашевского пережил страшные минуты на Семеноввкой площади. На указательном пальце Константин Тимковский носил такое же металлическое кольцо, что и Петр Ершов, с той же надписью "М. V.". Друзья надели эти кольца в знак клятвы, которую они дали друг другу перед расставанием.

      Мы знаем, что осуществить юношеские  планы ни Тимковскому, ни Ершову не удалось, и "шум паденья" не потряс миллионов. Но пламень гражданственности в сердцах юношей не угас. Ершов, приехав в Тобольск, сделал всё, что был в силах сделать, следуя своим гражданским побуждениям. Тимковский, вернувшись из плавания, остался служить на флоте. Однако атмосфера морской службы в те годы была тяжелейшей. П. Баласогло, будущий петрашевец, так охарактеризовал её: "Дальние вояжи совершенно прекратились; наука была подавлена, убита, рассеяна... В офицерстве... только и было слухов, что государь-император не терпит ни наук, ни учёных, называя последних после 14 декабря тунеядцами и мерзавцами..." Тимковский не смог вынести этого и в 1845 ушёл в отставку. А через три года мы видим его у Петрашевского. Мысль о благе народов, о разрушении умственных и физических цепей, в которые закованы люди самодержавием, волнует этого зрелого, много испытавшего человека.

      Так не были ли "злая клевета"  и "грязненькие вещи", пущенные  против Ершова, связаны в какой-то  степени с событиями 1849 в Петербурге? Попробуем разобраться в этом.

      Очень многие косвенные доказательства  убеждают нас в правдивости  этого предположения. Прежде всего наталкивает на это совпадение во времени.

      Большинство петрашевцев были  арестованы в апреле 1849, следствие но их делу закончилось в октябре, приговор осуществлён в декабре 1849. Служебная неудача, постигшая Ершова, падает на вторую половину 1849. До этого инспектор тобольской гимназии был на хорошем счету у губернского начальства, и ни у кого не было сомнения, что он станет преемником Качурина на посту директора гимназии.

      Характерно также отношение Ярославцова к планам Ершова и Тимковского и к Тимковскому. Ярославцов был тоже родом из Сибири и был другом Ершова. Ершов, судя по приведённому выше разговору, был откровенен с Ярославцовым и пытался даже вовлечь его в создаваемое им и Тимковским общество. Однако Ярославцов в своих воспоминаниях всячески старается подчеркнуть свою непричастность к планам Ершова-Тимковского и даже их осуждение. Не может быть также и того, чтобы Ярославцов не встречался с Тимковским у Ершова или в бытность Тимковского в университете. Однако он спешит заявить "Т-ского я мало знал...", И вообще о Тимковском Ярославцов говорит мимоходом, не приводя ни одного его письма к Ершову и Ершова к нему, не упоминает ни об одной из встреч Ершова с Тимковским и с ним самим. Между тем, по приезде Тимковского из Америки в Петербург Ярославцов не мог не встретиться с ним, Тимковский должен был увидеться с Ярославцовым, хотя бы для того, чтобы подробнее узнать о Ершове. Кстати, о такой встрече Ершов и просит сообщить в одном из писем к Ярослав-цову. Во всем этом чувствуется, что осторожный цензор Петербургского цензурного комитета стремится post factum оградить себя и своего университетского друга от опасного знакомого.

      Существует ещё одна связь  Ершова с людьми, замешанными  в деле Петрашевского. Проф. Азадовский в предисловии к стихотворениям Ершова, изданным в Ленинграде в 1936, указывает, что образовранные в Пушкинском Доме бумаги Майковых позволяют установить тесную связь Ершова с Аполлоном и Валерианой Майковыми и всей их семьёй, в частности, он был сотрудником рукописного журнала семьи Майковых "Подснежник"..." Помимо того, что Аполлон Майков тоже привлекался к делу петрашевцев, а Валериан, погибший в 1847, участвовал в составлении знаменитого словаря иностранных слов, в семье Майковых Ершов мог встретиться ещё с одним будущим петрашевцем - А.П.Баласогло, близким знакомым Майковых. А в 1834, когда Ершов был в зените своей славы, Баласогло - офицер Балтийского флота посещал университет. Он был человеком разносторонних талантов - поэт, энтузиаст науки и искусства, лингвист, много сил и энергии отдавал изучению истории Сибири и востока, мечтал о путешествиях и исследованиях, дальних морских вояжах. Общность интересов Баласогло, Тимковского и Ершова в бытность их в Петербурге - налицо. Бывая в одних и тех же петербургских кругах, они могли слышать друг о друге, встречаться, быть знакомыми.

      Кто знает, если Ершов, по  свидетельству Ярославцова, уничтожил дневники и планы будущих путешествий, то Тимковский мог их оставить, и во время ареста они могли быть обнаружены у него. Привлекать Ершова к процессу не было никакого основания, но в подозрении он мог оказаться, и этого было достаточно, чтобы затормозить его служебную карьеру.

      При этом надо иметь в виду, что интерес к Сибири и сибирские  связи были у многих петрашевцев,  в том числе у самого Петрашевского,  а также у Спешнева, Черносвитова, Баласогло, Тимковского, Латкина и других. Следственная комиссия тщательно проверяла эти связи. Секретные отношения были посланы всем сибирским генерал-губернаторам.

      И если сибирские связи петрашевцев  не привели непосредственно к  Ершову, то время было тогда  такое, что достаточно было  косвенных связей (а они, как  мы видим, были) или намека на  прошлую или настоящую близость  Ершова с кем-либо из арестованных, чтобы он сам попал под подозрение. Это с успехом могли использовать  тобольские недоброжелатели Ершова.

      Наконец, в педагогических работах  Ершова мы находим влияние  Фурье. Фурье ставит целью воспитания  развитие в человеке общественных, гражданских качеств и развитие  трудовых влечений и навыков. Ершов заботится о том же. Большое внимание Фурье уделяет физическому и эстетическому воспитанию детей. Ершов в своих "Мыслях о гимназическом курсе" пишет о необходимости введения в курс обучения гимнастики, верховой езды, плавания, музыки, пения, а в свободное время предлагает устраивать ученический театр (у Фурье - oпepa). Фурье в работе "О воспитании при строе гармонии" пишет о постоянном процессе обучения. Ершов предлагает занимать учащихся тоже круглый год без официальных каникул, которые, по его мнению, вредны. Познакомиться со взглядами Фурье Ершов мог у декабристов, в частности, у Фонвизина, по книгам, выписанным из Петербурга, а также по письмам друзей, которые известны далеко не всё.

      Всё это позволяет нам с  убеждённостью сказать, что к  служебным неприятностям, которые  были у Ершова в 1849, прямое  отношение имели события, связанные  с делом Петрашевского. На какой-то  период Ершов оказался под  подозрением. Это стало известно прежде всего генерал-губернатору Горчакову, который был вообще невысокого мнения о Ершове, как о чиновнике. Воспользовавшись этим, он спешит назначить на пост директора гимназии угодного ему человека. Провести это назначение через официальные каналы Горчакову было нетрудно...