В 1837 году Ершов начинает работать над
"Программой курса словесности" для
гимназий. В ней он намечает новые методы
преподавания, которые должны исключить
"стеснение свободы воображения детей".
Ершов предлагает удалить "все схоластические
подробности н разделения, бесплодно обременяющие
учеников". Он считает необходимым условием
правильного обучения приобретение для
гимназии сочинений Пушкина, Жуковского,
Гоголя, Карамзина, Марлинского, Лажечникова,
Загоскина, Веневитинова и других русских
писателей. Целью преподавания словесности
в гимназии он считает развитие в учениках
самостоятельности мысли, любви к родному
языку и к родной литературе...
Ершов с увлечением разрабатывал
свой курс словесности. Но официя
уже приготовила для него очередной удар.
В июне 1837 года директором гимназии
становится Е.М.Качурин, бывший инспектор
гимназии. Человек малообразованный -
в начале века он окончил тобольскую гимназию
и этим его образование ограничилось -
Качурин был верным слугой официи. В лице
князя Горчакова он нашёл единомышленника
и союзника. При малейшем нарушении учителями
многочисленных правил и регламентации
он немедленно обращался к генерал-губернатору
с просьбой дать соответствующие указания.
Сохранилась любопытная переписка, характеризующая
Качурина и обстановку, сложившуюся в
гимназии во время его директорства. Часть
молодых учителей стала носить не шаблонные
причёски. Качурин немедленно донёс об
этом Горчакову. Получив от князя ответ,
он пишет очередное предписание инспектору.
Вот этот документ во всей его первозданной
бюрократической красе: "Хотя было подтверждено
местным начальством многократно училищным
чиновникам иметь волосы по форме, но некоторые
из преподавателей гимназии (следуют фамилии)
по настоящее время упорно не выполняют
требования начальства, так, что это обратило
уже внимание и генерал-губернатора Западной
Сибири. Почему во исполнение воли его
сиятельства предлагаем Вашему высокородию
вновь подтвердить всем преподавателям
гимназии, ежели они не желают подвергнуть
себя строгой ответственности за неповиновение,
чтобы они волосы имели напереди не длиннее
одного вершка, а на задней части головы
наполовину короче, с объявлением при
том (следуют фамилии), что ежели они ещё
к 1 числу настоящего июня не приведут
свои волосы в требуемый порядок, то выдача
жалования их будет удержана, впредь до
исполнения ими этой обязанности без всяких
уклонений и об ослушании будет немедленно
доведено дирекцией до сведения его сиятельства".
В гимназии устанавливается невыносимая
атмосфера слежки, доносов, мелких,
унижающих человеческое достоинство
придирок. В письмах Ершова появляются
фразы об "осторожности переписки",
о том, что "бумаге всё
доверять нельзя". Ему категорически
запрещают вести занятия по
университетским запискам, о гимназическом
театре нечего и думать. "Отношения
мои к директору не то чтобы
неприязненны, но и вовсе не
дружны... и я знаю, что нам не
дослужить вместе". Но положение
у Ершова безвыходное - после
смерти матери, последовавшей в
апреле 1838, он женится на вдове
инженерного подполковника Серафиме
Лещёвой, "а приданое - красота, ангельский
характер и четверо милых детей". Уехать
из Тобольска, перевестись в другую гимназию
с такой семьёй практически уже невозможно.
Ершов попадает в полную зависимость от
Качурина. "У нас, братец, такая строгость,
что преподаватель не должен сметь своё
суждение иметь, иначе назовут немного
не бунтовщиком", - пишет он приятелю
в совершеннейшем отчаянии. И всё же в
нём теплится надежда, что он сможет ещё
осуществить свои планы. В этом его поддерживают
люди, с которыми он близко сошёлся в Тобольске.
В гимназии Ершов мог быть
дружен только с двумя-тремя
учителями, разделявшими его взгляды
на преподавание. Но за пределами
служебной среды у него образуется
широкий и интересный круг
знакомств. Он находит людей,
которые ценят его талант и
сочувственно относятся к его
гражданским порывам и начинаниям.
Это прежде всего кружок тобольских декабристов.
У гостеприимных Фонвизиных собираются
товарищи по изгнанию - П. Бобрищев-Пушкин,
И. Анненков, А. Муравьёв, Ф. Вольф, П. Свистунов,
А. Барятинский, В. Штейнгель. Нередко появляются
там И. Пущин, И. Якушкин, А. Ентальцев, Н.
Басаргин, приезжавшие в Тобольск нелегально
из Ялуторовска и других мест губернии.
У Фонвизиных большая библиотека,
они устраивают домашние музыкальные
вечера. Ершов часто бывает у
них, читает свои новые стихи,
поэмы, рассказы. А когда в марте
1846 года Тобольск приехал В. Кюхельбекер,
то Ершов подружился с ним и почти каждый
вечер бывал у больного декабриста. Штейнгель
стал своим человеком в доме Ершовых и
неизменным крестным отцом детей поэта.
М. Знаменский в одном из
своих писем Ярославцеву говорил
об этом круге знакомых Ершова:
"Ершов знакомится с людьми
европейски образованными, с людьми,
каких в Петербурге было мало:
их отношение к окружающему
было серьёзное, они, может,
и заблуждались прежде, но горький
опыт доставил им знакомство
с народом. Что они ценили
талант Ершова - это факт. Но они
уже относились к искусству
иначе, они отодвигали его с
первого плана, заменяя его
стремлением помочь народу, чем
могли: распространением образования,
улучшением быта, борьбой с сильными
мира за меньших. В этих кружках говорились
и обсуждались вещи, не снившиеся в то
время столичной литературе".
Дружен
был в это время Ершов и
с Менделеевыми. У И.П.Менделеева
- бывшего директора Тобольской гимназии
он учился сам, а сейчас у Ершова учатся
дети Менделеевых (в том числе Дмитрий
Менделеев). В доме Менделеевых собирается
цвет тобольского культурного общества.
Хозяйка дома Мария Дмитриевна любит читать,
следит за новинками, умеет поддерживать
живую беседу. В этом доме больше говорят
о практических вещах, о возможности создания
в Сибири заводов и фабрик, о работе Аремзянского
стеклоделательного завода, управляет
которым Мария Дмитриевна. Дети Менделеевых
симпатизируют молодому учителю гимназии,
среди них и маленький Митя - последыш,
как зовёт его Мария Дмитриевна, - он ещё
не дорос до гимназии, но уже проявляет
редкие способности и пользуется всеобщей
любовью.
В
середине 1840-х годов Ершов часто
бывал в доме Г.П.Казанского, младшего
учителя гимназии, недавно приехавшего
в Тобольск из Петербурга. В этом доме
всегда много молодёжи, всегда весело.
У Казанских и познакомился Ершов с "дочерью
бедной вдовы" О.В.Кузьминой, ставшей
его второй женой.
Муза
Ершова в эти годы тоже активна. Он
печатает в журналах, альманахах и
сборниках стихи, пишет несколько
одноактных пьес, отсылает в Петербург
либретто оперы "Жених-мертвец"...
Только вот с "Иваном-царевичем"
дело не движется. На одном из торжественных
актов в гимназии Ершов выступает
с речью о поэтическом творчестве,
затем пишет большую статью "О переменах,
происходивших в нашем языке от половины
IX века до настоящего времени", всё время
поддерживает переписку с петербургскими
друзьями.
От декабристов, друзей А.С.Пушкина,
Ершов получает два неопубликованных
стихотворения великого поэта и посылает
их в "Современник" П.А.Плетнёву, который
и печатает их, указав, что они получены
от Ершова. Ершов живёт трудной, но деятельной
жизнью. Бывают у него минуты упадка, периоды
разочарований и колебаний, порой он впадает
даже в отчаяние от гнёта Качурина, от
безденежья, но главное не в этом. Главное
в том, что Ершов полон сознания своего
гражданского долга: "...вступив в службу
и произнеся священные слова присяги,
мне кажется грешно и бесчестно делать,
как многие,- между прочим". Так он пишет
в Петербург друзьям.
Ершов, верный юношеской клятве,
начинает писать "Мысли о гимназическом
курсе". Этот труд, кажется ему,
поможет разбить цепи, сковывающие
народное образование в России.
"Мысли о гимназическом курсе"
не дошли до нас полностью.
Но уже то, что известно в выдержках,
говорит нам, что эта работа Ершова намного
опережала систему и методы обучения того
времени и явилась плодом вдумчивой работы.
"Науки должны иметь целью
пользу человеку" - этой цитатой
из Бекона начинает свой очерк
Ершов. "Опираясь на эту великую
истину, - пишет он далее, - можно
сказать так же решительно, что
образование должно иметь целью
пользу. И действительно, все убеждены
в непреложной справедливости
этой мысли. Несмотря на то,
всё-таки эта мысль не имеет
полного приложения".
Далее Ершов даёт определение
образованию: "Образование - есть
развитие духовных и физических
сил юноши по трём отношениям
- как человека, как гражданина
и как христианина. Прямое значение
его - приготовить юношу к общественному
служению (принимая это слово
в обширном смысле) и дать ему
все возможные средства к довольству
и счастью земной жизни".
Уже это введение необычно. Если
откинуть религиозный мотив, без
которого Ершов по вполне понятным
причинам не мог обойтись, Ершов
говорит о гармоническом развитии
человека с помощью образования
и о воспитании в нём гражданина
в широком смысле этого слова.
Это положение в корне противоречило
установленной в то время системе
образования, которая стремилась
подготовить юношей не к общественному
служению, а к службе, к исполнению
функции чиновника.
Далее Ершов переходит к критике
существующей системы обучения.
Он не может согласиться с
тем, что латинский язык поставлен
краеугольным камнем образования.
"Виною этому только схоластика
и подражательность", - пишет он.
В то же время такие необходимые
предметы, как русский язык, философия,
история, география, изучаются в гимназии
крайне недостаточно. Русский язык и словесность
ограничиваются только заучиванием правил,
философия превращена в какую-то умственную
технологию, русская история преподаётся
гораздо сокращённее, чем история греков
и римлян. В своей критике Ершов не обходит
и преподавание богословия.
Образование не может достигнуть
своей цели - развить духовные
и физические силы юношей, имея
такие серьёзные пробелы, говорит
Ершов. Далее он дает положительную
программу обучения в гимназии,
приводит список предметов, которые,
по его мнению, должны быть
включены в гимназический курс.
Среди них на первом месте
стоят естественные науки, затем
технология и хозяйство, основы
медицины, основы музыки и пения,
гимнастика, плавание. Введение каждого
предмета в курс он обосновывает,
указывает, в каких пределах
должен преподаваться тот или
иной предмет, разделяет предметы
по классам по временам года.
Годичный курс он предлагает
заканчивать в апреле, в мае
проводить экзамены, а летние
месяцы использовать для гимнастики
и плавания, собирания гербария,
прогулок по изучению края. Учащиеся,
по мысли Ершова, будут заняты
морально и физически круглый
год. В свободные дни устраивается
в гимназии театр силами учеников
и преподавателей. Взамен бесполезного
метода записывания учениками
лекций, Ершов предлагает введение
постоянных учебников.
Нельзя не вспомнить здесь
обобщённую характеристику дела
образования во время царствования
Николая I, которую дал А.И.Герцен
в статье "1860", напечатанной в "Колоколе"
за 1 января 1860. Герцен писал: "Одно из
ужаснейших посягательств прошлого царствования
состояло в его настойчивом стремлении
сломить отроческую душу. Правительство
подстерегало ребёнка при первом шаге
в жизнь и развращало кадета-дитя, гимназиста-отрока,
студента-юношу. Беспощадно, систематически
вытравляло оно в них человеческие зародыши,
отучало их, как от порока, от всех людских
чувств, кроме покорности..."
Разве могли при такой системе
образования найти сочувственный
отклик у власть имущих "Мысли
о гимназическом курсе" П. Ершова? Конечно,
нет! Они так и остались мыслями учителя
тобольской гимназии, причём мыслями крамольными,
которые официя не могла ему простить.
Они намного опережали тогдашние методы
преподавания и программы обучения. Лишь
в 1864 году, с введением реальных училищ,
в русской педагогической практике было
частично осуществлено то, о чем мечтал
в сороковые годы Петр Ершов. К середине
сороковых годов Ершов заканчивает и второй
свой труд - "Курс словесности" - три
объёмистые тетради, плод своего опыта,
любви к родной литературе и раздумий
о судьбах учеников. В декабре 1844 он
отсылает эту работу в Министерство народного
просвещения.
"Курс словесности" странствует
по канцеляриям министерства
около трёх лет. Сначала он
попадает в руки академику
Лобанову. "Это, что называется,
академик-парик и плохой поэт.
Старая литература для него святыня, новая
- ересь и сплошь мерзость "Каждая новая
идея, - говорит он, - заблуждение; французы
подлецы; немецкая философия глупость,
а всё вместе - либерализм", против которого
он, Лобанов, написал уже речь". От Лобанова
труд Ершова попадает к академику Давыдову,
человеку не менее реакционному, завистливому
и мелочному. Белинский характеризовал
его как "пошляка, педанта и школяра".
Результатом трехлётнего "изучения"
"Курса словесности" явился краткий
невразумительный ответ, уродливое произведение
бюрократического ума: "Курс словесности"
не может быть введён в гимназии потому,
что он не вполне отвечает понятиям воспитанников".