Публицистика Ф.М. Достоевского. "Дневник Писателя"

      «Смятенный  вид». В этой главе Достоевский при разборе повести Н. С. Лескова «Запечатленный ангел» поднимает вопрос о движениях в русском сектантстве 1870-х годах и о недостаточно действенном отношении православных священников к своей миссии. Признавая художественные достоинства повести, автор «Дневника писателя» выразил свое недоверие достоверности описанных в ней событий: «неужели православные священнослужители так беспомощны и бесправны перед чиновниками?...»²⁰ Достоевский вынужден констатировать падение авторитета духовенства, что осознавалось им как призрак «роковой минуты», надвигающейся национальной катастрофы.

     «Полписьма  одного лица» в мартовском номере «Гражданина» за 1873 год — образец «ролевой публицистики» Достоевского, памфлетное отражение нравов русской печати. Статья написана в пародийном ключе. Достоевский обыгрывает конкретные эпизоды полемики фельетониста Санкт-Петербургских ведомостей В.П. Буренина с ведущим публицистом «Отечественных записок» Н.К. Михайловским.

      Глава девятая Дневника «По поводу выставки»  посвящена художественной выставке произведений живописи и скульптуры, которая открылась в Петербурге в марте 1873 года. Достоевский попробовал дневник в жанре художественной критики. Помимо конкретных впечатлений, в статье Достоевского содержатся и теоретические рассуждения о назначении искусства и роли художника в обществе.

      Десятая глава «Ряженый» была обличительной. Данная статья впрямую связана со статьей «Смятенный вид», в которой Достоевский признал повесть Н. С. Лескова «Запечатленный ангел» «в некоторых подробностях почти неправдоподобной». Обиженный Лесков, в свою очередь, в апреле 1873 года в газете «Русский мир» под псевдонимами «Псаломщик и Священник П. Касторский» опубликовал две заметки, в которых обвинил автора «Дневника писателя» в незнании церковного быта. В «Ряженом» на основе анализа содержания и стиля этих «ругательных» заметок Достоевский дал понять, что знает настоящее имя их автора и сформулировал свое понимание задач творчества, отличающееся от художественных исканий Лескова и подобных ему писателей-реалистов, которые стремились воссоздать «народность» в своих произведениях в основном посредством дословного воссоздания простонародной речи.²¹

     Главы одиннадцатая и двенадцатая в  майских выпусках «Гражданина» «Мечты и грезы» и «По поводу новой  драмы» посвящены глобальным вопросам: исторической миссии России, задаче объединения интеллигенции, и ее сближения с народом. В связи с этим Достоевский поднимает проблему, которая волновала его и раньше («Пьяненькие», «Преступление и наказание»), и которая не раз еще появится в Дневнике писателя. Достоевский предлагает включиться в дело народного просвещения всей русской интеллигенции без различия убеждений и взглядов. Автор позволяет себе крайне резкие высказывания в отношении текущего состояния дел в стране: «Есть местности, где на полсотни жителей и кабак, менее даже чем на полсотни. <…> Матери пьют, дети пьют, церкви пустеют, отцы разбойничают... <...> Спросите лишь одну медицину: какое может родиться поколение от таких пьяниц? <...> Но какой же образуется труд при таких кабаках? Настоящие, правильные капиталы возникают в стране не иначе как основываясь на всеобщем трудовом благосостоянии ее, иначе могут образоваться лишь капиталы кулаков и жидов. Так и будет, если дело продолжится, если нам народ не опомнится: а интеллигенция не поможет ему...»²²

      Статья  «Маленькие картинки» посвящена теме Петербурга, состоит из трех частей - «картинок», подсмотренных автором на улицах летнего душного города, и близка по форме к фельетону. «Маленькие картинки» соединяют в себе проблемное эссе о «бесхарактерной», по мнению автора, петербургской архитектуре и с двумя этюдами-наблюдениями: о сквернословии и об отношении простолюдинов к детям.

      Статья  Достоевского «Нечто о вранье» особенно интересна, потому что  актуальна, я  думаю, и по сей день. Особенность  «русского лганья», по Достоевскому, в его всеобщем распространении, особенно «в классах интеллигентных»: «У нас могут лгать совершенно честные люди».²³ Предложенный Достоевским парадокс был объяснен  двумя столь же парадоксальными причинами: 1) «В России истина почти всегда имеет характер вполне фантастический»²⁴, 2) «мы все лжем оттого, стыдимся самих себя и жаждем казаться не глупее никого»²⁵. Главный посыл данной статьи — негативные последствия послепетровского периода в психологии русского дворянства, выразившиеся в слепом преклонении перед Европой, неуважении к самим себе.

     Последняя статья в «Гражданине» «Одна из современных  фальшей». Это ответ на критику «Бесов». Говоря о проблеме молодого поколения, об увлечении освободительными революционными идеями, Достоевский речь ведет не только о «нечаевцах», «долгушинцах», но и напоминает, что он сам «петрашевец» и что подобные кружки привлекали к себе не худшую, как утверждали многие издания, а лучшую часть молодежи. В данном заключительном выпуске Дневника писателя за 1873 год затрагивается проблематика почти всех предыдущих выпусков — пути развития России, взаимоотношения народа и интеллигенции, социализм и атеизм, «отцы и дети», «старые люди», молодое поколение.

     Еще осенью 1873 г. Достоевский переключился с Дневника Писателя на внешнеполитическую рубрику, это было вызвано как редакторской необходимостью, так и желанием самого Достоевского осмыслить вовремя европейские события. Дневник Писателя в то время был сосредоточен целиком на российских проблемах, и выход за их пределы, очевидно, осознавался как нарушение границы рубрики. Достоевский стал тяготиться текущей редакторской работой, мешали и постоянные разногласия с  В.П. Мещерским. Весной 1874 г. он отказался от редакторства, хотя сотрудничество в «Гражданине» продолжал и позднее. 

     3.2.2. «Дневник писателя» - самостоятельное издание (1876-1877) 

     После окончания работы над романом  «Подросток» Достоевский с 1 января 1876 года возобновляет «Дневник писателя», но уже в виде отдельного самостоятельного издания как периодически выходящей журнальной книжки. Структура возобновленного «Дневника писателя» резко отличалась от его структуры за 1873 год, каждый выпуск теперь посвящен не одной единственной теме, а имеет «энциклопедический» характер, вмещает в себя много тем и жанров. Опыт и новизна возобновленного дневника разъяснена Достоевским в объявлении об его издании, опубликованном в газетах, а затем перепечатанном в конце первого, январского, выпуска: «Каждый выпуск будет заключать в себе от одного до полутора листа убористого шрифта, в формате еженедельных газет наших. Но это будет не газета из всех двенадцати выпусков (за январь, февраль, март и т. д.) составится целое, книга, написанная одним пером. Это будет дневник в буквальном смысле слова, отчет о действительно выжитых в каждый месяц впечатлениях, отчет о виденном, слышанном в прочитанном. Сюда, конечно, могут войти рассказы и повести, но преимущественно о событиях действительных....»²⁶

     Работа  над «Дневником» требовала от Достоевского неимоверного напряжения сил. Бывало, он не успевал написать все материалы, и очередной номер поступал в цензуру в самые последние числа месяца, но выходил в срок. Первый выпуск был отпечатан в количестве 2000 экземпляров, но вскоре его пришлось допечатывать. К концу года ДП имел 1982 подписчика, а с розничной продажей тираж его достигал 6000 экземпляров. От читателей начали приходить письма, на которые Достоевский отвечал на страницах «Дневника» или лично. Первый выпуск «Дневника» встретил в прессе разноречивые отклики, но после февральского и мартовского выпусков репутация нового издания упрочилась, и он занял свое особое место в литературной и журнальной жизни того времени.²⁷

     Всего в период с 1876 по 1877 год вышло 20 выпусков «Дневника писателя». Некоторые  выходили сдвоенными по различным причинам,  Достоевский всегда очень ответственно относился к своим обязательствам перед подписчиками.

     Разобрать каждую публикацию в рамках данной работы не представляется возможным. В  процессе разбора материала, делался  акцент на наиболее важные по общественной значимости работы Ф.М. Достоевского.

     В первом выпуске за январь 1876 года Достоевский поднимает следующие темы. Мысли вслух об участившихся случаях самоубийства среди молодежи и российском либерализме, размышления о счастливых детях на рождественской елке в клубе художников и детях из «случайного семейства», оставшихся сиротами после трагической гибели матери и отчима. Подробные впечатления о детской елке и танцах, размышления о будущем этих детей. В статье «Золотой век в кармане» автор делится впечатлением о бале старшего поколения, который начался в клубе художников вслед за детским балом. Достоевский отмечает, что никто не весел, танцевать не умеют, топорщатся, молчат. И ему приходит в голову «фантастическая и донельзя дикая мысль», что если б все в зале стали на миг «искренними и простодушными», то в этой душной зале и наступил бы «золотой век»... ²⁸

     Во  второй главе этого номера автор  поместил впечатления от посещения вместе с А. Ф. Кони колонии для малолетних преступников на Охте (окраина Петербурга). Главная мысль писателя малолетним заблудшим душам в качестве лекарства необходимы не только физический труд и строгая дисциплина, но и правильное образование — с обязательным и глубоким преподаванием Закона Божия. В третьей главе размышления по случаю 10-летнего юбилея Российского общества покровительства животным. Затем - воспоминание писателя о случае 40-летней давности, как в 1837 году отец (М. А. Достоевский) вез их с братом (М. М. Достоевским) в Петербург в Инженерное училище, и на одной из станций подростки-романтики стали свидетелями отвратительной сцены, которая осталась в воспоминаниях писателя на всю жизнь: торопившийся по «государеву делу» фельдъегерь «хлопнул» водки на станции и вскочил в новую тройку: «Ямщик тронул, но не успел он и тронуть, как фельдъегерь приподнялся и молча, безо всяких каких-нибудь слов, поднял свой здоровенный правый кулак и, сверху, больно опустил его в самый затылок ямщика. Тот весь тряхнулся вперед, поднял кнут и изо всей силы охлестнул коренную. Лошади рванулись, но это вовсе не укротило фельдъегеря. Тут был метод, а не раздражение, нечто предвзятое и испытанное многолетним опытом, и страшный кулак взвился снова н снова ударил в затылок. Затем снова и снова, и так продолжалось, пока тройка не скрылась из виду...»²⁹ И здесь, перейдя к разговору об ужасном распространении пьянства, власти «зелена-вина» и опять вспомнив об Обществе покровительства животным, Достоевский высказывает одну из самых своих заветных и «капитальных» для всего творчества и «Дневника писателя» мысль: «Я никогда не мог понять мысли, что лишь одна десятая доля людей должна получать высшее развитие, а остальные девять десятых должны лишь послужить к тому материалом и средством, а сами оставаться во мраке. Я не хочу мыслить и жить иначе, как с верой, что все наши девяносто миллионов русских (или там сколько их тогда народится) будут все, когда-нибудь, образованы, очеловечены и счастливы…»³⁰. «Одна турецкая пословица.» Практически вся эта заключительная главка январского выпуска и состоит из мудрой пословицы, которой намерен следовать далее автор «Дневника писателя»: «Если ты направился к цели и станешь дорогою останавливаться, чтобы швырять камнями во всякую лающую на тебя собаку, то никогда не дойдешь до цели».

     Февральский выпуск. «О том, что вся мы хороший люди. Сходство русского общества с маршалом Мак-Магоном». Маршал Мари-Эдм-Патрнс-Морис де Мак-Магон, герцог Маджентский руководил в 1871 г. подавлением Парижской коммуны, был избран в 1873 г. президентом Франции; монархист по убеждениям³¹. Напомнив высказывание маршала, что для него вся политика заключена в словах «Любовь к отечеству», Достоевский пишет, что вот так и в русском обществе: «...всем мы сходимся в любви если не к отечеству, то к общему делу (слова ничего не значат), - но в чем мы понимаем средства к тому, и не только средства, но и самое общее дело, - вот в этом у нас такая же неясность, как и у маршала Мак-Магона...»³² «О любви к народу. Необходимый контракт с народом.» Здесь Достоевский вновь, как и во «Времени» говорит о возвращении к «почве»: «В русском человеке из простонародья нужно уметь отвлекать красоту его от наносного варварства <...> Но вопрос этот у нас никогда иначе и не ставился: «Что лучше — мы или народ? Народу ли за нами или нам за народом?» — вот что теперь все говорят <...> А потому и я отвечу искренно: напротив, это мы должны преклониться перед народом <...> Но, с другой стороны, преклониться мы должны под одним лишь условием: чтоб народ и от нас принял многое из того, что мы принесли с собой...»³³

     Глава вторая. Все шесть главок этой главы  посвящены судебному процессу над Станиславом Леопольдовичем Кронебергом, который обвинялся в истязании своей семилетней дочери. Дело слушалось 23—24 января 1876 г. в Санкт-Петербургском окружном суде и вызвало большой резонанс в обществе, широко освещалось в прессе. Защитником обвиняемого выступал известный адвокат В. Д. Спасович. Достоевский не только критикует адвокатскую казуистику вообще, но и размытость критериев нравственности у либералов, представителем которых и был Спасович.

      В первой главе мартовского выпуска  довольно интересна статья «Обособление». «Право, мне все кажется, — пишет Достоевский, — что у нас наступила какая-то эпоха всеобщего «обособления»...»³⁴ И далее писатель приводит примеры такого обособления, размышляет о губительности для общества духовно-нравственного разъединения. Особенно интересно в этом плане суждение Достоевского о литераторах и литературе: «Вот вам наш современный литератор-художник, то есть из новых людей. Он вступает на поприще и знать не хочет ничего предыдущего; он от себя и сам по себе. Он проповедует новое, он прямо ставит идеал нового слова и нового человека. Он не знает ни европейской литературы, ни своей; он ничего не читал, да и не станет читать. Он не только не читал Пушкина и Тургенева, но, право, вряд ли читал и «своих», т. е. Белинского и Добролюбова. Он выводит новых героев и новых женщин, и вся новость их заключается в том, что они прямо делают свой десятый шаг, забыв о девяти первых, а потому вдруг очутываются в фальшивейшем положении, в каком только можно представить, и гибнут в назидание и в соблазн читателю. Эта фальшь положения и составляет все назидание. Во всем этом весьма мало нового, а, напротив, чрезвычайно много самого истрепанного старья, но не в том совсем дело, а в том, что автор совершенно убежден, что сказал новое слово, что он сам по себе и обособился и, разумеется, этим очень доволен...»³⁵

     Вторая  глава мартовского выпуска «Дневника» начинается с главки  «Дон Карлос и сэр Уаткин. Опять признаки «начала конца»». В самом начале данного политического обозрения Достоевский высказывает-повторяет одно из краеугольных убеждений своего эстетического кредо: «...что может быть фантастичнее и неожиданнее действительности? Что может быть даже невероятнее иногда действительности? Никогда романисту не представить таких невозможностей, как те, которые  действительность  представляет нам каждый день тысячами, в виде самых обыкновенных вещей...»³⁶ Одна из таких «невозможностей» — въезд претендента на испанский престол дона Карлоса Младшего в Англию из выгнавшей его Франции и почести, оказанные ему при встрече одним из членов английского парламента сэром Уаткиным. Далее речь идет об особенностях англичан как нации, об особенностях их веры, католицизме, протестантизме и совершенно новом явлении — «Церкви атеистов».  Вторая главка «Лорд Редсток». Редсток Гренвил Валдигрен (1831—1913), английский проповедник-евангелист, в 1876 году, вторично посетил Россию, и его проповеди пользовались большой популярностью в великосветских кругах Петербурга.³⁷ Рассуждая о подобных «проповедниках» и вообще широком распространении в России сект, Достоевский с горечью пишет: «Повторяю, плачевное наше обособление, наше неведение народа, наш разрыв с национальностью, а во главе всего — слабое, ничтожное понятие о православии...»³⁸

     Апрельский  выпуск. В «Русском вестнике» появилась статья В. Г. Авсеенко «Опять о народности и о культурных типах» о творчестве Андрея Печерского (П. И. Мельникова), в которой резко критиковались суждения Достоевского о народе в февральском выпуске «Дневника писателя»³⁹. Отталкиваясь от этого, писатель всю первую главу апрельского выпуска посвятил разъяснению своего взгляда на русский народ, на взаимоотношения «высшего круга» и народа. «Я хочу именно указать, что народ вовсе не так безнадежен, вовсе не так подвержен шатости и неопределенности, как, напротив, подвержен тому и заражен тем наш русский культурный слой, которым эти все господа гордятся как драгоценнейшим двухсотлетним приобретением России. Я хотел бы, наконец, указать, что в народе нашем вполне сохранилась та твердая сердцевина, которая спасет его от излишеств и уклонений нашей культуры и выдержит грядущее к народу образование, без ущерба лику и образу народа русского...»⁴⁰

      Вторая  глава апрельского выпуска включала в себя четыре разных по тематике главки. Первая «Нечто о политических вопросах» - политическое обозрение текущих событий в Европе, предвещающих войну, положение и судьба России в этой связи. Полон оптимизма вывод из рассуждений: «Но уже не мечтательно, а почти с уверенностью можно сказать, что даже в скором, может быть ближайшем, будущем Россия окажется сильнее всех в Европе....»⁴¹ Главка вторая «Парадоксалист». В ней Достоевский впервые предпринимает интересный ход – вступает в спор с самим собой, ссылаясь на своего старого знакомого - парадоксалиста. В последующих публикациях этот прием будет встречаться неоднократно. В этой главке предметом спора является война, парадоксалист в ней утверждает о ее полезности для развития общества и государства. Подобные приемы удавались Достоевскому с блеском, он стремился к многополярному взгляду на явления современности. «Опять только одно словцо о спиритизме» продолжение темы, к которой Достоевский уже обращался в январском и мартовском выпусках. Здесь более подробно говорится о деятельности Д. И. Менделеева по разоблачению спиритизма, которая во многом автора «Дневника» не удовлетворяла и провоцировала на ироническое отношение.