Вклад декабристов в исследование и развитие Сибири

      Владимир  Раевский, поселенный под Иркутском  в селе Олонках, выводил у себя на огороде особо крупные арбузы. Его примеру последовали окрестные  жители, и скоро дешевые и сладкие  олонские арбузы стали вытеснять  с рынка дорогие, привозимые издалека, из России.

      Николай Бестужев у себя в Селенгинске  выращивал дыни и арбузы по собственному, тщательно разработанному методу и, разумеется, сделался горячим пропагандистом своего способа. «Я всегда поступал так, - объяснял он тем, кто обращался  к нему за советом: - сажал семена китайских огурцов в половине февраля в горшки, а в начале марта зажигал маленький парник, который бывал у меня готов через две недели. Тогда я, избрав ясный и безветренный день, высаживал туда из горшков огурцы по краям, а в середину ставил горшки с семенами дынь и арбузов для другого парника, наблюдая, чтобы каждого сорта было по крайней мере по два экземпляра, а пока они всходили, закладывал другой большой парник, который также поспевал к началу апреля. Тогда высаживал лучшие экземпляры, оставляя всегда в запасе другие, перенося с ними горшки в новый парник».¹¹

      И далее шли советы о том, с чем  мешать чернозем, когда поднимать  рамы и пр. Парники, столь распространенные теперь повсеместно в Сибири, во многих местах впервые завели декабристы. «Окошки над овощью поднимали», - рассказывали в начале XX века старожилы.

      Урик, Усть-Куда, Оёк, Разводная, Олонки с  прибытием туда декабристов покрылись  огородами, которых там раньше не было. В Урике Лунин и Муравьевы, в Оёке - Трубецкой, в Олонках - Раевский развели великолепные сады; деревья из сада Раевского и до сих пор еще шумят вокруг школы в Олонках.

      Географ Ушаров, посетивший Урик в 1864 году, записал  на основании рассказов местных  жителей: «Декабристов очень хорошо помнит вся деревня; они много помогали крестьянам, хотели даже улучшить у них хлебопашество, выписывали семена, усовершенствовали плуги, бороны».¹²

      Юшневский под Иркутском первый стал разводить  кукурузу. М. Муравьев-Апостол первый посадил картофель в Вилюйске, а Якубович - под Енисейском; А. Поджио на тюремном огороде в Чите первым вырастил огурцы...

      «До нашего пребывания в Чите, - рассказывает Завалишин, - число овощей, употреблявшихся  в крае, было очень ограничено». Его  слова подробно поясняет Розен. «Из  различных пород овощей почти все были неизвестны за Байкалом: сажали и сеяли только капусту и лук. Товарищ наш, А. В. Поджио, первый взрастил в огороде нашего острога огурцы на простых грядках, а арбузы, дыни, спаржу, цветную капусту и колораби - в парниках, прислоненных к южной стене острога. Жители с тех пор с удовольствием стали сажать огурцы и употреблять их в пищу».¹³ Бестужев в Селенгинске, Беляевы в Минусинске улучшали породу овец; декабрист Нарышкин в Кургане первый в Сибири занялся разведением улучшенной породы лошадей. Веденяпин в Киренске и братья Беляевы в Минусинске первые начали сеять гималайский ячмень. Декабрист Спиридов, поселенный под Красноярском, усовершенствовал земледельческие орудия и создавал новые, «здесь неупотребительные, но необходимые для разрыхления и углаживания пашен». Андреев вместе с Чижовым устроил в Олекминске мукомольную мельницу. И настоящим всесторонним новатором сельского хозяйства был поселенный в Туруханском крае и так быстро погибший Шаховской. Официальный документ, сообщающий властям о его «поведении», отмечает: «Сосланный по приговору верховного уголовного суда в упраздненный город Туруханск преступник Шаховской по 1-е число минувшего мая вел себя добропорядочно... заботится о разведении картофеля и прочих огородных овощей, что доныне в сем крае не находится». Вскоре из Туруханска Шаховской был переведен в Енисейск. И здесь мысль о необходимости сельскохозяйственных нововведений не покидала его. Он обратился к местным властям с просьбой помочь ему устроить особый хутор, специально приспособленный для «практических опытов» по введению в сельское хозяйство различных орудий, в том числе машин для выделки пеньки из льна.

      Медицинскую помощь населению декабристы оказывали  всюду, где бы их ни поселяли. Декабрист  Вольф, «штаб-лекарь 2-й армии», был  врачом образованным и искусным. Сначала он лечил только своих товарищей в казематах Читы и Петровского; потом начал лечить и тюремщиков; постепенно добился разрешения лечить всех, кто к нему обращался: служащих и рабочих завода, жителей Читы и Петровского и бурят из дальних кочевий. Заинтересованный в использовании естественных богатств края, он, по свидетельству Завалишина, «делал разложение минеральных вод» Забайкалья. Поселен он был сначала в Урике, под Иркутском, потом в Тобольске - и всюду оказывал не только медицинскую, но и материальную помощь своим многочисленным пациентам, хотя сам был человек небогатый. В последние годы жизни он без всякого вознаграждения исполнял обязанности врача при тобольской тюрьме. Сообщая в 1854 году о смерти и похоронах доктора Вольфа, Штейнгель писал Пущину: «Длинный кортеж тянулся до самой могилы. Между простыми слышны были рассказы о его бескорыстной помощи страждущим: лучшая панегирика!».¹⁴

      Считал  себя обязанным оказывать медицинскую  помощь населению не только доктор Вольф. Остальные декабристы не имели специального медицинского образования и все-таки навещали больных, снабжали их лекарствами, пищей, теплой одеждой, давали советы. В Сибири, заброшенной царской колонии, было в те времена по одному врачу на 40 тысяч жителей. Декабристы располагали лечебными справочниками, редкими лекарствами, выписанными из Петербурга и Москвы, и познаниями образованных людей. И они всюду приходили на помощь населению, лишенному всяких медицинских пособий. М. Муравьев-Апостол, живя в Бухтарминске, с большим успехом лечил местных жителей, «пользуясь указаниями лечебника Каменецкого». Свежими овощами вылечил он от цинги старую казачку, которая до той поры питалась одной сухой рыбой; тщательным уходом залечил рану кучера, которому лошадь копытом глубоко рассекла щеку. Уезжая из Вилюйска, он пожертвовал свою юрту прокаженным, брошенным местными властями на произвол судьбы.

      Когда в 1848 году на Тобольск обрушилось страшное бедствие - холера, декабристы П. Бобрищев-Пушкин, Фонвизин с женой и Свистунов  с женой, рискуя жизнью, ухаживали за больными. Михаил Кюхельбекер успешно лечил русских, бурят и тунгусов в Баргузине; Нарышкин с женой оказывали медицинскую помощь населению в Кургане, Шаховской - в Туруханске, Завалишин - в Чите, Ентальцев, Якушкин, Пущин - в Ялуторовске. «Масса нас всех принимает за лекарей и скорее к нам прибегает, нежели к штатному доктору, который всегда или большей частью пьян и даром не хочет пошевелиться», - писал Пущин.

      Иван  Дмитриевич Якушкин, по словам Герцена, «один из самых замечательных, исполненных силы и благородства деятелей в Тайном союзе», был осужден по первому разряду, приговорен к смертной казни, а после смягчения приговора сослан на каторгу. Отбыв срок каторжных работ в Чите и на Петровском, Иван Дмитриевич был поселен в Ялуторовске.  Главной чертой характера Якушкина была, по определению его друга и товарища, декабриста Басаргина, «твердая, непреклонная воля во всем, что он считал своею обязанностью и что входило в его убеждения».

      С твердостью воли сочеталась редкостная способность осуществлять свои идеи на практике в любой обстановке. В 1820 году, узнав о том, что в Рославльском уезде неурожай и голод, что люди едят кору, он вместе с другими членами Союза благоденствия отправился туда, составил списки голодающих, организовал в Москве сбор пожертвований и методически, по спискам, распределил собранные деньги и хлеб между наиболее нуждающимися.

      Культурно-просветительная  деятельность декабристов в Сибири среди русских, среди бурят и  тунгусов была тесно связана с  теми идеями, которые вели их на борьбу против царского правительства, которые вдохновляли их всю жизнь. Она имела ближайшее отношение к той «цели», о которой писал, не называя ее, Пущин, она была частью того «общего дела», которого требовал от изгнанников Лунин.

      Быть может, самым выдающимся пропагандистом и педагогом был среди деятелей тайного общества Владимир Федосеевич Раевский, в двадцатых годах руководивший солдатской и юнкерской школой в Кишиневе, а в тридцатых (после шестилетнего заключения в крепости) - крестьянской школой под Иркутском, в Олонках. Ненависть к произволу и рабству Владимир Раевский проповедовал всегда, везде: таблицами для взаимного обучения, стихами, прозой, в корпусе, в армии, в крепости и на поселении в Сибири. «...Кто дал человеку право называть человека моим и собственным? По какому праву тело и имущество и даже душа одного может принадлежать другому? Откуда взят этот закон торговать, менять, проигрывать, дарить и тиранить подобных себе человеков? Не из источника ли грубого, неистового невежества, злодейского, скотских страстей и бесчеловечья?»¹⁵ - гневно спрашивал он в «Рассуждении о рабстве», ходившем по рукам в начале двадцатых годов.

      И вся жизнь Раевского до ареста была посвящена разоблачению «очевидного  зла». Заброшенный в глухую деревню, он снова взялся за то дело, которое считал своим гражданским долгом: просвещение народа. Когда-то вокруг него были солдаты, теперь - сибирские крестьяне и крестьянки, дети, женщины, молодые парни, старики. Он устроил школу для детей и для взрослых. Снова склонялся он над составлением учебников, снова глядел в глаза обездоленным людям, убеждая их, что «ученому везде легче».

      Помогали  населению отбиваться от неправых притязаний, взяточничества, крючкотворства и другие декабристы: Пущин, Якушкин, Оболенский.

      В Сибири, на поселении, Пущин, не имея никакого сана, кроме сана «государственного  преступника», продолжал свое дело «гонителя неправды». Когда он прибыл в Ялуторовск, «все оскорбленное и  униженное, - по рассказам одного из ялуторовцев, - охающее и негодующее начало стекаться к нему как к адвокату. Уверившись, что дело, о котором его просят, законное или гуманное, он брался за перо, и письма летели, как бомбы...»

      За  юридической помощью населению, за организацией школ, за скромной раздачей семян и лекарств стояла не благотворительность и не прихоть, а гражданская доблесть.

      Известно, что с энергией и умением отстаивал  интересы угнетенных декабрист Семенов, оставивший по себе добрую славу в  Тобольске, где он много лет служил в Главном управлении Западной Сибири. «Трудно ему, бедному, бороться со злом... - писал о нем Пущин, - трудится сколько может и чрезвычайно полезен».

      Так же «чрезвычайно полезен» был в Тобольске  в сороковых годах Штейнгель, сблизившийся там с губернатором и дававший ему советы по делам  управления и уголовным делам. Популярность ссыльного декабриста среди жителей Тобольска и влияние на местную власть вызвали неудовольствие генерал-губернатора Западной Сибири, и он приказал перевести Штейнгеля в уездный город Тару, а начальник Третьего отделения граф Бенкендорф пригрозил, что, если «государственный преступник» в будущем «дозволит себе вмешательство в дела, до него не касающиеся, к удержанию его от этого будут приняты строжайшие меры».

      В сосланных и поселенных декабристах  вообще, и в бароне Штейнгеле, быть может в особенности, сибирские губернские власти имели, конечно, опасных «протестантов» на свои злоупотребления. Это были не якуты и камчадалы, с которых можно было драть тройной ясак, не богачи-золотопромышленники или купцы, которым за щедрые взятки дозволялось безнаказанно... грабить народ. Обличать злоупотребления в Сибири, насилия и издевательства над ее народом Штейнгель начал еще в тюрьме.

      Другое  обличительное произведение, в создании которого принял участие Штейнгель, называлось «Записки несчастного, содержащие путешествие в Сибирь, по канату». Мытарства «несчастного» некоего Василия Колесникова возбуждали в слушателях и читателях сочувствие к нему и ненависть к его палачам.

      Крупным общественным деятелем Забайкалья сделался в годы своего поселения в Чите декабрист Завалишин. Занимаясь изучением Сибири еще до восстания, он в казематах Читы и Петровского по книгам усиленно изучал край, поражая коменданта изобилием собранных им статистических сведений, а, выйдя на поселение, вычертил карту Забайкальского края, наиболее точную по тем временам. Обосновавшись в Чите, он настоял на возобновлении «казачьей» и «крестьянской» школ, снабдил их учебниками и сам посвящал много времени обучению местных жителей, взрослых и детей, ремеслам, садоводству, грамоте, истории, географии, математике.

      Декабристы  сделали все, чтобы пробудить  интерес к политической и культурной жизни не только в среде сибирской  городской интеллигенции, но и сельского  населения.

      Доктор  Н.А.Белоголовый вспоминал: «Декабристы  своим влиянием разбудили во мне живую душу и приобщили ее к тем благам цивилизации, которые скрасили всю мою последующую жизнь».¹

      Сибирь  усыновила декабристов: «жители  скоро ознакомились с нами и полюбили нас», - кратко говорит Басаргин. С  годами и узники полюбили «страну изгнания». «Я слишком сроднился с Сибирью», - писал В. Раевский. «Я породнился с Сибирью», - вторил ему М. Муравьев-Апостол. «Наша Сибирь», - говорил А. Поджио. Любовь декабристов к Сибири совершенно понятна: они вложили большой самоотверженный труд в дело изучения ее природы, в дело образования ее народов. Они умели писать о ней, они создали ее поэтический образ.

      С полей отчизны, с гор высоких

      Сберу цветы страны родной -

      писал заброшенный в глухую ссылку Чижов. Ссыльный декабрист называет место  своего изгнания «отчизной» и любовно перечисляет сибирские цветы – «цветы страны родной».

      Под их пером это не мертвая, дикая  пустыня, а прекрасная плодородная  богатая земля - край необыкновенной красоты. В воспоминаниях и письмах  декабристов Михаила и Николая Бестужевых, братьев Беляевых, Басаргина, Лорера, Горбачевского, Пущина, Штейнгеля, Завалишина, М. Муравьева-Апостола, А. Муравьева, Розена в изобилии рассыпаны наблюдения над течением рек Сибири, над богатствами ее недр, нравами, обычаями, верованиями, историей ее народов. Великолепны картины сибирской природы, запечатленные декабристами. Известно, что Гоголь воспроизвел в русской литературе прелесть украинского пейзажа, Лермонтов - кавказского, Пушкин - русского; прелесть и разнообразие сибирского пейзажа запечатлели в своих писаниях декабристы: Александр Бестужев-Марлинский - в сибирских очерках; Николай и Михаил Бестужевы, Вильгельм Кюхельбекер, Петр Борисов, Пущин, Батеньков - в письмах; Басаргин, Беляевы, Розен, Оболенский - в письмах и мемуарах. Страницы, посвященные горам и озерам Сибири, ее необозримым пространствам, ее тишине и морозу, северному сиянию, вспыхивающему над ее городами, сверкающим льдам ее рек, представляют собой, при известной родственности зрения и стиля, как бы единую поэму, воспевающую красоту Сибири.