Автор: Пользователь скрыл имя, 17 Октября 2011 в 13:53, реферат
Описание работы
Первое упоминание о Судебнике 1497 года имеется в Записках о Московии австрийского дипломата Сигизмунда Герберштейна, бывшего послом императора Максимилиана I при дворе Василия III. Опубликованные в 1556 году в Базеле на латинском языке, эти записки раскрывали содержание лишь первых статей Судебника (3—7, 9—16) о порядке решения споров при помощи судебного поединка и наказаниях за разного рода преступления1.
Если стороны
приходили к примирению в ходе
судебного разбирательства до начала
поединка, то пошлина взыскивалась
в пользу лиц, ведущих судебное разбирательство,
т. е. боярина и дьяка, а полевая пошлина
в пользу лиц, организующих поле, не взыскивалась.
Статья 5
При примирении
сторон во время судебного поединка,
наряду с пошлиной боярину и дьяку,
взыскивалась пошлина в пользу должностных
лиц, наблюдающих за полем. При этом
в пользу недельщика, помимо полевой
пошлины, взыскивалась вязчее.
Вязчее или вязебное
— одна из наиболее ранних пошлин, предусмотренных
еще в ст. 114 Русской Правды, за связывание
беглого холопа. В XV — XVI вв. подвязчим,
вямсщим, вязьбой понималась пошлина
за связывание подсудимого, наложение
оков на него или за подтверждение заключенного
сторонами соглашения о судебном поединке
и за его организацию102. Насколько
можно судить, размер этой пошлины, восходящей
еще ко временам Русской Правды, в XV —
XVI вв. составлял примерно 20—24 деньги103.
Статья 6
В данном случае поле состоялось,
а значит, есть и побежденный, с которого
взыскивают пошлины. В ст. 6 предусматриваются
сравнительно небольшие дела — по спорам
о займе и об ответственности за побои.
Установление единого порядка судопроизводства
для дел об оскорблениях действием и обязательств
из договоров подтверждало, по мнению
С. Г. Струмилина, отсутствие в тот период
резкой грани между сферой уголовных и
гражданских дел104. Более правильным,
однако, представляется объяснение М.
Ф. Владимирского-Буданова, относившего
дела об оскорблениях действием и обязательствах
из договоров к категории дел, нарушавших
интересы частных лиц в отличие от деяний,
приносящих вред всему господствующему
классу в целом, что и обусловило впоследствии
разницу между судом и розыском105.
Статья 7
Здесь поле применяется
только по уголовным и притом преимущественно
тяжким делам — об убийстве, разбое, воровстве,
поджоге. Побежденный уплачивал полевые
пошлины в том же размере, что и по ст. 6,
но, кроме того, отдавал окольничему доспехи,
в которых участвовал в судебном поединке.
Проигравший дело подвергался наказанию,
предусмотренному законом за соответствующее
преступление.
Однако на практике поле как
доказательство, не способное охранять
интересы господствующего класса, допускалось
только в исключительных случаях, когда
не было возможности разобрать дело при
помощи других доказательств. Стремление
господствующих классов ограничить применение поля проявляется
еще до Судебника 1497 года. Так, в 1410 году
митрополит Фотнй писал новгородскому
духовенству, чтобы священники не причащали
идущих на поле и не хоронили убитых.
Убивший своего противника рассматривался
как душегубец; священник, причастивший
или отпевший участника поля, лишался
сана106.
Статья 8
В статье наряду
с процессуальными появляются нормы
материального уголовного права. В
ст. ст. 8 и 9 вводятся некоторые новые
составы преступлений. Так, наряду с
татьбой и разбоем, известными еще
Русской Правде, впервые появляется
понятие ябедничества, т. е. ложного доноса,
злостной клеветы, имевшего своей целью
обвинить невиновного. Наиболее существенным
новшеством является введение в статью
такой категории преступного деяния, каклихое
дело. Новый состав давал господствующему
классу неограниченные возможности. В
борьбе со своими противниками под это
понятие теперь можно было подвести любое
деяние, которое приносило вред всему
господствующему классу в целом, нарушая
его интересы или посягая на установленный
в государстве порядок.
В этих же целях
статья вводит понятие ведомого
лихого человека. Уже по ст. 10 Белозерской
уставной грамоты совершившие татьбу,
разбой или душегубство подлежали, помимо
возмещения материального ущерба истцу,
наказанию по усмотрению судьи. С усилением
борьбы феодально-зависимого и закрепощаемого
населения, принявшей массовый характер,
совершение преступлений ведомым
лихим человеком, безусловно, влекло
для него смертную казнь. Определяя порядок
распоряжения его имуществом, часть которого
шла в возмещение иска, а остальная — в
пользу судей, ст. 8 специально подчеркивает
невозможность отмены смертной казни
и передачи обвиненного, при отсутствии
у него имущества, истцу для отработки
долга. Здесь, подчеркивает М. Ф. Владимирский-Буданов,
в первый раз требования истца уступают
требованиям уголовного закона107.
Судебные функции
по поручению великого князя или
наместников и волостелей осуществляли
тиуны. В соответствии с этим тиуны
подразделялись на государевых и
боярских. Боярские подчинялись наместникуили
волостелю, в пользу которых они собирали
доходы. Тиуны государевы или великокняжеские
были лишь в Москве и московских волостях,
являвшихся великокняжескими вотчинами.
Доходы с них поступали в пользу великокняжеской
казны. Московский тиун подчинялся не
наместнику, а непосредственно великокняжескому
казначею. Таким же правом пользовался
новгородский тиун108.
Лихим
человеком мог быть признан любой, хотя
бы и не совершивший никакого конкретного
деяния, но сочувствовавший требованиям
народа, поддерживавший их и в силу этого
являющийся лицом опасным для господствующего
класса. Он отнюдь не является рецидивистом,
как трактует это Е. И. Колычева109.
Виновность оговоренного подтверждалась
не представлением доказательств, а крестным
целованием (присягой) оговаривающих (см.
ст. ст. 12—13), что свидетельствовало о применении
следственной формы процесса при расследовании
наиболее опасных деяний. Дела начинались,
как явствует из статьи, не только по иску
частного лица, но главным образом вследствие довода,то
есть обвинения, производимого специальными
должностными лицами —доводчиками. Они
находились в штате наместников и выполняли,
по мнению С. Б. Веселовского, обязанности
судебных следователей110. Вероятно,
во избежание лишних поборов, вызывавших
недовольство населения, доводчикампредписывалось ездити
в стану без паропка (помощника) и
без простые (в данном случае — без лишней) лошади...
А где доводчик ночует,
туто ему не обедати,
а где обедаеть, туто
ему не ночевати. Доводчикам поручался
также вызов в суд, а иногда и выполнение
судейских обязанностей111.
Применение
смертной казни в зависимости
от личности преступника, а не от состава
преступления явилось ярким отражением
усиления классового террора в период
создания Судебника и феодально-сословного
характера права.
Статья 9
Имея в своей
основе ст. 7 Псковской Судной грамоты,
ст. 9 перечисляет особо опасные
преступления против государства и
церкви, а также деяния, совершаемые
феодально-зависимым населением против
своих господ. На первом месте упоминается государский
убойца, т. е. убийца своего господина.
Именно так переводит это выражение Герберштейн112.
Введение специального понятия государский
убойца и установление смертной казни
для лиц, совершивших это деяние, обусловливалось
учащением случаев выступления зависимого
населения против своих господ и необходимостью
защиты жизни представителей господствующего
класса.
Крамола упоминается,
например, в докончании (договоре) князя
Семена Ивановича (сына Калиты) с братьями
в начале 50-х годов XIV в. по отношению к
боярину Олексию Хвосту, который вшел
в коромолу к великому
князю. Первоначально крамола выражалась
главным образом в отъездах князей
и бояр, пытавшихся сохранить свою самостоятельность.
Крамольник и его дети лишались боярского
чина и права на имущество113, но не
подлежали еще уголовному наказанию. По
мере усиления борьбы с великокняжеской
властью крупные бояре стали прибегать
к прямой измене, заговорам, восстаниям
и иным действиям, направленным против
власти и жизни самого великого князя.
Можно предположить,
что крамольник, покушавшийся на государственный
строй или особу государя, наказывался
даже за голый умысел. Так, в 1456 году
за прежние деяния и по подозрению
в умыслах крамолы был пойман на
Москве и сослан в Углич серпуховской
князь Василий Ярославич. Несомненно,
что крамола инкриминировалась и всем
тем представителям низов феодального
общества, которые вступали в открытую
борьбу против господствующего класса.
Интересно, что В. Н. Татищев называет крамольника
возмутителем народа114.
Под церковным
татем, по мнению большинства исследователей
Судебника, понимается лицо, совершившее
святотатство, т. е. деяние, так или иначе
нарушающее права и интересы церкви, являющейся
оплотом феодального государства. Однако
ни Судебник 1497 года, ни Судебник 1550 года
не определяют еще специальных составов
святотатства.
Относительно
понятия головной татьбы нет единого
мнения. По словам В. И. Татищева, “головной
тать на многих местех разумеет смертноубийцу,
да и всякий тать, по словам христовым,
из того не выключен”115, т. е. тать
включал и понятие убийцы. Л. В. Черепнин
считал, что под головной
татъбой следует рассматривать воровство,
сопровождавшееся убийством116. Оспаривая
это положение, Е. И. Колычева присоединяется
к сложившейся в историко-правовой литературе
позиции, согласно которой головная
татьба — это похищение людеи, преимущественно
холопов117.
Квалификация головной
татьбы, как кражи холопов наиболее ценного
для господствующего класса имущества,
— не лишена основания. Тем более что ст.
10, открывающая цикл статей о порядке ответственности
за разного рода кражи, включает в их число головную
татьбу. К толкованию термина головная
татьба,как кражи людей (для продажи
в холопство), присоединяется и А. А. Зимин,
считая нелогичным с точки зрения древнерусского
права понимать головную
татьбу как татьбу с убийством118.
Однако, как показывает Л. В. Черепнин,
укрывательство людей, похищение холопов
или переправка их за рубеж влекли не смертную
казнь, а похолопление виновных119.
Ярко выраженный
классовый характер Судебника 1497 года,
защищавшего феодальную собственность
и личность феодала, не исключает
установления высшей меры наказания
за такое квалифицированное преступление,
как кража, сопровождавшееся убийством
собственника, что могло быть одновременно
и средством расправы с тем или иным представителем
господствующего класса, но не группой
лиц, а в одиночку. Исходя из вышесказанного,
точка зрения Л. В. Черепнина представляется
убедительнее.
Еще более спорным
является определение преступных деяний,
инкриминируемых подымщикам и зажигалникам.
Подымщик. досоветской историографией
трактовался преимущественно как поджигатель
дома, двора, жилого помещения (дыма), в
отличие от поджигателя укреплении, города
—зажигалника120. Справедливо
отмечая, что данная трактовка не объясняет,
почему понадобилось такое подразделение,
если оба вида поджога относятся к числу
наиболее опасных преступлений и влекут
высшую меру наказания, Л. В. Черепнин заменяет
термин ст. 9 подымщик другим, содержащимся
в ст. 61 Судебника 1550 года, термином — подметчик. А
затем высказывает предположение, воспринятое
советской историографией, что подмел
— это шпионаж или разглашение секретных
сведений121. Впервые на неточность
такой трактовки ст. 9 обратил внимание
О. И. Чистяков. Он отметил не только неправомерность
проведенной замены и отождествления
термина подымщик сподметчиком,но
и не согласился с тем, что подмет означает
шпионаж. Подмет — это подбрасывание
кому-либо не только похищенного имущества
с целью обвинения его в разбое или татьбе,
но и подметных писем122. Аналогичную
трактовку давал и В. Н. Татищев: “Подметчик
двояков: 1) которой поличное кому подкинет,
хотя оного невинно ополичить..; 2) пасквилянт,
которой поносительные или возмутительные
письма, сочиня, подкладывает...” 123.
Подметное письмо, по мнению О. И. Чистякова,
не шпионаж, а скорее какая-то прокламация,
которую подбрасывают (подметывают) для
возбуждения народа против власти или
ее представителей, поэтому подымщика
можно рассматривать как человека, поднимающего
бунт, возмущение124. Это предположение
находит подтверждение в раскрытии значения
слова подымщик. По Далю, оно отождествляется
не с “дымом”, а с характеристикой человека
— подъименный, подъименщик, принявший
чужое имя, живущий не под своим, а под
именем другого. Более чем вероятно, что
человек, занимавшийся противоправной
деятельностью, “промышляющий не по праву”
... “не платя торговых податей”, вынужден
скрываться, жить под чужим именем, быть
подъименным125. Представляется,
что подымщик — лицо, нарушившее существующие,
господствующие нормы поведения, скрывающееся
от властей и бесспорно относящееся к
разряду лихих людей. Еще более важны
некоторые значения глагола подымати, приводимые
И. И. Срезневским (поднимать, вооружать,
возбуждать) с примерами из летописных
известий, относящихся к XV в.(подъемша
всю ... область, идоша
на немецкую землю; присла ...
посла псковичь подъимать
на Новгород). То есть подымщик, по
ст. 9 Судебника 1497 года, — лицо, поднимающее,
возбуждающее кого-то, население или какую-то
его часть против основ существующего
правопорядка (о том, что это — серьезное
покушение на правопорядок, свидетельствует
сама тяжесть наказания), может быть на
восстание126.
Зажигалник
— человек, совершивший поджог, что расценивалось
как тягчайшее преступление еще во времена
Русской Правды. Поэтому вполне справедливо
замечание О. И. Чистякова о том, что норму
ст. 9 нельзя рассматривать только как
поджог города с целью сдачи его врагу127.
Однако наказание за поджог зависело,
вероятно, от того, принадлежал ли преступник
к категории лихих
людей. Так, из судного списка от Л) июня
1503г. явствует, что виновный в поджоге
монастырской деревни Михалка Жук, приговорен
к возмещению нанесенного монастырю ущерба
в размере 5 рублей. За отсутствием денег
и поручительства в уплате их виновный
был передан монастырю до искупа, т. е.
до отработки долга. Из судного списка
видно, что Жук совершил поджог рнясь, т.
е. злясь за взятое монастырем с него пожилое128.
Налицо злая воля. Но представляется неправильным
относить, как это делает А. Г. Поляк, человека,
совершившего деяние умышленно, по злой
воле, к числу ведомых
лихих людей129.Подразумевается,
что первоначально, когда понятия случайного
и неосторожного деяния еще не были выделены,
виновный действовал умышленно. Но это
еще не означало, что он был лихим
человеком, да еще ведомым. Смертная
казнь по ст. 9 имеет в виду, как справедливо
подчеркивает Л. В. Черепнин, особую опасность
поджога, совершенного либо ведомым
лихим человеком, либо как акт классовой
борьбы130. Так, когда в 1547 году начались
пожары в Москве, то сразу же возникли
слухи, что виной пожара были зажигалники. Многих
поджигателейимали
и пытали, а затем казнили
смертною казнью: глав
им секли и на колье
их сажали и в огонь
их в те же пожары метали131.
Зажигалники, т.е. те, кто пожар учиняли нарочным
делом, подлежали смертной казни и по
нормам последующего законодательства.
Статьи 10—14
По мнению Л.
В. Черепнина, статьи являются фрагментом
самостоятельного устава, направленного
на организацию борьбы с татями и
охрану феодальной собственности132.
В них устанавливается наказание за кражу,
а также порядок изобличения преступников.
Наказание зависело от того, простой или
квалифицированной была кража. Деление
кражи на простую и квалифицированную
известно еще со времен Русской Правды.
Так, в ст. 38 Краткой и ст. 40 Пространней
редакции потерпевшему предоставлялось
право убить вора без суда и следствия
при совершении кражи из закрытого помещения
и ночью, тогда как простая кража влекла
лишь денежный штраф. Развивая это положение,
ст. 5 Двинской уставной грамоты впервые
упоминает о рецидиве, а также предусматривает
смертную казнь (ино повесити) за третью
кражу. Эти нормы повторяются затем в ст.
8 Псковской Судной грамоты. Судебник устанавливает
виды кражи, квалифицированные по объекту
— церковная и головная
татьба (ст. ст. 9, 10), по повторяемости
— рецидив, повторная кража (ст. 11), по субъекту—кража,
совершенная ведомым
лихим человеком (ст. 13). Всякая квалифицированная
кража каралась смертной казнью. При этом,
аналогично ст. 8, требования частного
лица уступали уголовным требованиям
государства а не будет
у того татя статка с
ысцеву гыбель, ино его
исцу в гибели не выдати,
казнити его смертною
казнью (ст. 11).