Суд присяжных по реформе 1864 года

      Все обстоятельства, освещающие репутацию подсудимого, имели безусловное отношение к делу. Особое значение для собирания данных о таких обстоятельствах имело следственное действие - «дознание через окольных людей», которое, по словам Тальберга, являлось «осколком повального обыска»²⁵. В соответствии с Главой 8-ой Устава такое дознание производилось по желанию следователя или обвиняемого, если тот будет доказывать свою хорошую репутацию ссылками на местных жителей. Следователем составлялся список «домохозяев и старших в семействе лиц», живших в одном околотке с обвиняемым, стороны отводили неугодных им лиц, а из оставшихся выбирали 12 человек, которых под присягой допрашивали «о занятиях, связях, образе жизни подсудимого, о его репутации вообще, безотносительно к совершенному преступлению»²⁶. Решением Сената по делам Рыбаковской и Кулагина протоколы дознания через окольных людей разрешалось оглашать в судебном заседании по требованию сторон или когда судьи или присяжные потребуют этого, но председатель был обязан предостеречь присяжных «от излишнего увлечения и переоценки изучения сведений о прошлой жизни подсудимого»²⁷.

      Следует отметить, что известные русские  юристы критиковали столь широкое  исследование данных о личности подсудимого  перед присяжными. K.K. Арсеньев, отрицая  целесообразность такого подхода, писал: «Справедливо ли усложнять положение подсудимого без того уже сложное, бросая ему в лицо всю грязь, которую только можно отыскать в его прошлом?»²⁸ B.K. Случевский, соглашаясь с ним, утверждал, что «свойства характера подсудимого подлежат исследованию лишь настолько, насколько они проявились в совершённом преступлении»²⁹. B.Д. Спасович предлагал ограничить исследования данных о личности только теми данными, которые «защита решится раскрыть и анатомировать»³⁰.

      Итак, российская модель судебного следствия допускала установление и исследование обстоятельств, характеризующих личность подсудимого, значительно уменьшая степень предубеждения, возникающего у присяжных, предоставлением защитнику равной возможности изложения перед присяжными положительных сведений о подсудимом.

      Российская  модель судебного следствия в  суде присяжных, так же, как и континентальная, восприняла доктрину «соединенного  процесса» и допускала совместное рассмотрение уголовного дела и связанного с ним гражданского иска.

      Вместе  с тем, в отличие от континентальной модели, обстоятельства гражданского иска составляли предмет второй части судебного следствия. Согласно ст. 743 УУСП «в делах, рассматриваемых с участием присяжных…, гражданский истец объяснения свои о причиненных ему убытках и доказательства, на которых основано требование его о вознаграждении, представляет по постановлении присяжными решения». Представляется, что это наиболее удачное решение проблемы доказывания гражданского иска в суде присяжных. Данная особенность предмета судебного следствия полностью соответствует разделению компетенции коллегии присяжных и профессионального судьи, а с другой стороны, не лишает гражданского истца возможности защищать свои права в уголовном процессе.

      И.Я. Фойницкий был противником такого подхода, указывая, что «хотя присяжные и не решают гражданского иска, но вердиктом своим оказывают на решение его огромное влияние, устанавливая событие преступления и участие в нем подсудимого». Кроме того, по мнению Фойницкого, «вполне точно отграничить уголовное обвинение от области, относящейся к гражданским интересам истца, в соединенном процессе невозможно, т.к. доказанность гражданского иска часто обусловливается признанием виновности подсудимого»³¹.

      В отличие от континентальной модели, российское судебное следствие в суде присяжных имело менее широкие и более очерченные пределы, что можно объяснить, во-первых, более последовательной реализацией в судебном следствии доктрины разделения компетенции судейских коллегий, и, во-вторых, более четким определением относимости доказательств и выработанными наукой и практикой критериями относимости.

      Существенной  особенностью российского судебного  следствия являлась возможности  изменения его пределов в зависимости  от позиции сторон: признание подсудимым вины влекло сокращение судебного следствия.

      Вместе  с тем в отличие от англо-американской модели отказ обвинителя от обвинения  не влек изменения пределов судебного  следствия, что связано с особенностями  реализации принципа состязательности.

      Данное  свойство наиболее отчетливо подчеркивало принадлежность российской модели судебного следствия в суде присяжных по УУСП 1864 г. к так называемому смешанному типу, сочетающему признаки как англо-американской, так и континентальной моделей. Российская модель судебного следствия по Уставу 1864 г., по мнению Н.В. Радутной, с которым трудно не согласиться,- это попытка гармонизировать и сочетать в суде присяжных состязательные и розыскные начала, избежав тем самым возникновения проблемных ситуаций, присущих рассмотренным выше моделям и возникающих при абсолютизации одного из этих начал³². Поэтому российской модели были одинаково присущи и состязание сторон, и поиск объективной истины.

1.3. Структура судебного  следствия в суде  присяжных 1864 г.

      Этот  подход отражался, в первую очередь, в структуре судебного следствия.

      Так же, как и во Франции, оно начиналось оглашением секретарем суда обвинительного акта, после чего председательствующим подсудимому задавался вопрос, признает ли он себя виновным. В случае признания  им вины председатель и присяжные переходили к его допросу, а в случае непризнания - к исследованию других доказательств.

      Порядок исследования доказательств Уставом  не регламентировался (за исключением  порядка допроса подсудимого  и свидетелей) и устанавливался председательствующим по его усмотрению, лишь с учетом мнения сторон.

      Порядок допроса свидетелей, установленный  в ст. 700 Устава 1864 г., соответствовал англо-американской модели: сначала  допрашивались «свидетели обвинения» (потерпевшие от преступления и лица, указанные обвинителем), а потом - «свидетели защиты» (лица, указанные подсудимым и защитником). В то же время, как и во Франции, председатель мог изменить этот порядок по своему усмотрению, так что говорить о возможности поочередного и равного воздействия сторон на присяжных можно только условно.

      Подобная  двойственность наблюдалась и в  процедуре допроса свидетелей. С  одной стороны, так же, как и  в Англии, стороны были наделены равными правами производить  прямой, перекрестный и «вторичный»  допросы, однако Устав не устанавливал никаких различий в правилах производства этих допросов³³. И.Я. Фойницкий указывал, что в отличие от англо-американской модели «составители Уставов под перекрестным понимают всего лишь вторичный допрос свидетелей одной стороны другою»³⁴. Эта оценка являлась верной, поскольку Устав не предусматривал, а судебная практика исключала возможность использования сторонами процессуальных средств, составляющих содержание «классического» перекрестного допроса.

      Так, решением по делу Рассудина (1874 г.) Сенат  истолковал ст.ст. 721, 722 УУСП как лишающие стороны права задавать свидетелям вопросы об их личных качествах и событиях прежней жизни с целью подорвать значение их показаний, т.е. исключил возможность «вопросов о репутации»³⁵. Судебная практика признавала неуместным при допросе свидетеля «подсказывать ему ответ, убеждать или уговаривать его к определенному показанию» (дело Малышева, 1872 г.)³⁶, что исключало возможность использования сторонами «наводящих вопросов», составляющих вместе с вопросами о репутации основные процессуальные средства перекрестного допроса. Отказ от регламентации этих видов допроса, на наш взгляд, нарушает процессуальное равноправие обвинения и защиты в допросах свидетелей.

      С другой стороны, процедура допроса  начиналась с предложения председателя свидетелю «рассказать все, что ему известно по делу», и только после этого к допросу допускались стороны (французский вариант). Вместе с тем в отличие от континентальной модели председательствующий мог участвовать в допросе свидетеля только после сторон (ст. 724 УУСП) и только для уточнения «предмета показаний» свидетеля³⁷.

      Согласно  ст. 630 УУСП в представлении и исследовании доказательств стороны находились в равном положении и могли  достаточно активно защищать свои интересы перед присяжными³⁸. Отдельные же привилегии, предоставленные сторонам Уставом, взаимно компенсировали друг друга или были нейтрализованы Сенатом.

      Так, статья 619 Устава предоставила прокурору  право давать по всем спорным вопросам предварительное заключение³⁹. Сенат разъяснил это положение как обязанность прокурора давать заключения только о процессуальных вопросах, не касающихся существа дела, а если спор касается обстоятельств дела, то обвинитель действовал не в качестве лица прокурорского надзора, а в качестве стороны, лишаясь тем самым всех особых прав. Поэтому давать заключения об оглашении документов, о противоречиях в показаниях свидетелей ему было запрещено⁴⁰. А защитнику и подсудимому статья 632 Устава предоставила право последнего слова как по окончании судебного следствия, так и по исследовании каждого доказательства в процессе⁴¹.

      Наряду  со сторонами активное участие в  судебном следствии принимал председательствующий, который по своему усмотрению, независимо от позиции сторон был вправе: вызвать  прежних экспертов или назначить  новую экспертизу (ст. 690, 692 УУСП⁴²); оглашать протоколы осмотров, освидетельствований (ст. 687 УУСП⁴³); проводить новые осмотры (ст. 688⁴⁴); допрашивать свидетелей и подсудимого и т.п. Отказ от «чистой» состязательности, по мнению А.П. Чебышева-Дмитриева, в данном случае объяснялся тем, что «задача уголовного суда есть открытие в каждом деле безусловной истины… В стремлении к этой цели суд не может руководствоваться исключительно одними лишь желаниями сторон. Поэтому, если стороны не представили всех сведений… для основательного разрешения дела… суд обязан потребовать дополнительных сведений»⁴⁵.

      Вместе  с тем судья не обладал такой  неограниченной властью, как президент  французского суда, что позволяло  говорить о большей реализации состязательных начал в судебном следствии российской модели.

      Однако  судью, по мнению этого российского  ученого-юриста, трудно было назвать  «пассивным арбитром», поскольку в  силу «публичного начала» отказ  прокурора от обвинения, так же, как  и во Франции, не имел обязательной силы для суда, который даже после этого был «обязан дать делу законный ход, то есть поставить вопросы о виновности подсудимого и разрешить их в законном порядке»⁴⁶.

      Таким образом, мы можем сделать вывод  о том, что российская модель довольно удачно совместила начала судебного состязания с открытием в каждом деле объективной истины, а некоторые ограничения состязательности, вызванные этим «совмещением», вполне компенсировались значительными правами сторон в судебном следствии.

      Оценивая  процедуру судебного следствия  в российском суде присяжных, в конце XIX века мы можем можно сделать вывод, что она была не слишком усложнена и вполне доступна присяжным. Существенной гарантией правильного уяснения присяжными процессуальных положений судебного следствия, а также исследуемых доказательств служила ст. 637 УУСП, согласно которой «присяжные заседатели могут во всяком положении дела просить председателя суда разъяснить им содержание прочитанных на суде документов, признаки, коими определяется в законе преступление… и вообще все для них непонятное»⁴⁷.

      Процедура российского судебного следствия  в пореформенной России в достаточной  степени обеспечивала уяснение присяжными исследуемых обстоятельств дела. В какой-то степени этому способствовали (так же, как и в континентальной  модели) отказ от «чистой» состязательности и возложение на суд задачи поиска истины. Так, «свободный рассказ» свидетеля перед допросом его сторонами, конечно, представлял собой отступление от состязательных начал, но в решении, например, по делу Васильева Сенат указал, что введение «свободного рассказа» свидетеля перед допросом его сторонами вызвано желанием обеспечить «ясное уразумение» его показаний присяжными и не допустить введения их в заблуждение ответами свидетеля на вопросы, которые могут пробрести «сомнительную сбивчивость»⁴⁸.

      Вместе  с тем достаточно состязательный порядок судебного следствия  позволял присяжным рассмотреть  факты дела с разных позиций, устранить  противоречия между доказательствами.

      Устав уголовного судопроизводства в ст. 630 предоставил сторонам право в ходе судебного следствия обращаться к присяжным как с разъяснением представленного доказательства, так и с возражениями и объяснениями по поводу доказательства, представленного противоположной стороной. Как правильно заметил И.Я.Фойницкий, «уже во время судебного следствия между сторонами происходят прения…»⁴⁹. Однако между этими «прениями» и заключительными прениями сторон как отдельным этапом судебного разбирательства судебная практика установила достаточно четкие границы. Во время судебного следствия стороны могли делать указанные замечания и объяснения только «по поводу определенного доказательства или действия, происходящего в данное время на суде», без всякого сопоставления разных доказательств или действий между собой и без оценки доказательств. Впоследствии Сенат своим толкованием этой статьи по делу Хотева фактически запретил сторонам использовать это право, сославшись на то, что этим «смешиваются прения и следствие»⁵⁰. K.K.Арсеньев справедливо критиковал это толкование, утверждая, что только немедленное указание присяжным на определенные обстоятельства дела позволит «сохранить свежесть и живость впечатления от этого при вынесении вердикта»⁵¹.