Социально – экономическое положение в России в XVII веке. Смутное время

Самозванец  выбрал не короткий путь, через Смоленск, а длинный – через Чернигов, где скопилось много людей, среди  которых было много беглых крестьян и холопов, недовольных Годуновым. Они  видели в Лжедмитрии законного  наследника престола, «доброго царя», заступника, тем более что самозванец не скупился на обещания. Быстро сдались города Чернигов, Путивль, Курск. Некоторые отдельные стычки самозванца с московскими войсками ясно показали, что с его жалкими отрядами он никогда бы не достиг Москвы, если бы Борисово войско не было в каком – то странном состоянии моральной растерянности. Имя царевича Дмитрия, последней ветви великого царского рода, лишало московские войска всякой нравственной опоры: не будучи в состоянии проверить слухи о подлинности этого воскресшего царевича, московские люди готовы были верить в него и по своим религиозным и политическим взглядам, они не могли драться против законного царя. А боярство, в известной своей части, было очень радо успехам самозванца и давало ему возможность торжествовать над царскими войсками, в успехе Лжедмитрия I предвидя гибель ненавистных Годуновых.

А гибель Годуновых было близка. В то время  положение дел в Северном крае было очень неопределённо, когда  слабый Лжедмитрий I, усиливаясь, час от бездействия царских воевод, становился всё опаснее и опаснее. В 1605 году 13 апреля скоропостижно умер Борис Годунов, по слухам он был отравлен. При Федоре Борисовиче, шестнадцатилетнем сыне Бориса Годунова, который недолго удержался на престоле и не имел ни опыта, ни авторитета, не стало обаяния сильной личности самого Бориса Годунова, дела самозванца пошли и скорее, и лучше. Боярство начало себя держать более определенно: новый воевода Басманов со всем войском передался на сторону Лжедмитрия. Самозванца признали настоящим царем все высшие боярские роды, и он триумфальным шествием двинулся к Москве.

Настроение  умов в самой Москве было очень  шатко. 1 июня 1605 года в Москву явились  от самозванца Плещеев и Пушкин, остановились в одной из московских слобод и читали там грамоту самозванца, адресованную москвичам. В грамоте  описывалась вся история царевича, его спасение, военные успехи; грамота  кончалась обещаниям всевозможных льгот народу. Плещеева и Пушкина  народ повлек в Китай – город, где снова читали грамоту на Красной  площади. Толпа не знала чему верить в этом деле и решила спросить Василия  Шуйского, который вёл следственное дело об убийстве царевича  и лучше  других знал все обстоятельства смерти Дмитрия. Шуйский вышел, говорят, к  народу, совершенно отрёкся от своих  прежних показаний и уверил, что  Борис послал убить царевича, но царевича спасли, а убит был поповский  сын. Тогда народ бросился в Кремль, царя Федора с матерью и сестрой  схватили и привели в прежний боярский дом Бориса, а затем народ начал грабить иноземцев, «Борисовых приятелей». Вскоре в Москву приехали от самозванца князья Голицын и Масальский, чтобы покончить с Годуновыми. Они послали патриарха Иова в Старицу, убили царя Фёдора (он был задушен) и его мать, а его родню подвергли ссылке и заключению. Так кончилось время Годуновых.

20 июня 1605 года Лжедмитрий с торжеством  въехал в Москву при общем  восторге, уверовавших в него  москвичей. Через четыре дня, 24 июня, был поставлен новый патриарх  – грек Игнатий, один из  первых признавший самозванца. Скоро  были возвращены из ссылки  Нагие и Романовы. Старший из  Романовых, монах Филарет, был  поставлен Митрополитом Ростовским. За инокиней Марфой Нагой, матерью Дмитрия, ездил, знаменитый  впоследствии, князь М.В. Скопин – Шуйский. Признание в самозванце сына, со стороны Марфы, должно было окончательно утвердить самозванца на московском престоле, и Марфа признала его. В июле ее привезли в Москву, и произошло первое трогательное свидание с Лжедмитрием. Инокиня Марфа прекрасно представилась нежной матерью; Лжедмитрий обращался с ней, как любящий сын. При Лжедмитрии имеется много свидетельств, доказывающих, что он верил в своё царское происхождение и должен был считать Марфу действительно своей матерью, так что его нежность при встрече с ней могла быть вполне искренней. Но совершенно иначе представляется поведение Марфы. Внешность самозванца была так исключительна, что кажется, и самая слабая память не могла бы смешать его с покойным Дмитрием. Для Марфы это тем более немыслимо, что она не разлучалась со своим сыном, присутствовала при его смерти, горько оплакивала его. В царевиче были надежды всей её жизни, Марфа берегла сына, как зеницу ока, и ей ли было его не знать? Ясно, что нежность её к самозванцу проистекала из того, что этот человек, воскрешая в себе её сына, воскрешал для неё то положение царской матери, о котором Марфа мечтала в угличском заточении. Для этого положения она решилась на всенародное притворство, малодушно опасаясь возможности новой оплаты в том случае, если бы оттолкнула от себя самозваного сына.

В то самое  время, как инокиня Марфа, признавая  подлинность самозванца, способствовала его окончательному торжеству и  утверждала его на престоле, Василий  Шуйский ему уже изменил. Этот человек не стеснялся менять свои показания в деле Дмитрия: в 1591 году он установил факт самоубийства Дмитрия  и невиновность Бориса; после смерти Годунова перед народом обвинял  его в убийстве, признал самозванца подлинным Дмитрием и этим вызвал свержение Годуновых. Но едва Лжедмитрий был признан Москвой, как Шуйский  начал против него интригу, объявляя его самозванцем. Интрига была вовремя  открыта новым царем, и он отдал  Шуйского с братьями на суд выборным людям, земскому собору. На соборе, вероятно, составленном из одних москвичей, никто  не поспособствовал Шуйским, как  выражается летопись, но «все на них  кричали»: и духовенство, и бояре, и простые люди. Шуйские были осуждены и отправлены в ссылку, но очень  скоро прощены Лжедмитрием. Это  прощение в таком щекотливом, для самозванца деле, как вопрос об его подлинности, равно и то обстоятельство, что такое дело было отдано на суд народу, ясно показывает, что самозванец верил, что он прирожденный, истинный царевич; иначе он не рискнул бы поставить такой вопрос на рассмотрение народа, знавшего и уважавшего Шуйских за их постоянную близость к московским царям.

Лжедмитрий, став царем, повел себя независимо от польского короля: не разрешил строить  католические храмы, не отдал полякам  Смоленск, стал именовать себя императором. Он обладал блестящими способностями, был умён и сообразителен. Бояре  дивились его умению быстро и самостоятельно решать трудные вопросы. Но в поведении  Лжедмитрия было много необычного: он свободно гулял по городу, не ложился  спать после обеда, лично принимал челобитные. В общем, он разрушал образ  царя – полубога, держался как обыкновенный человек. А в чём – то проявлял легкомыслие, не считаясь с русскими обычаями, порядками, установившимися при русском дворе. Возникли слухи о его переходе в католичество. Особенно они усилились после официальной женитьбы Лжедмитрия на католичке Марине Мнишек 8мая 1606 года в Москве. Обряд был совершён по старому русскому обычаю, но русских неприятно поразило присутствие на свадьбе поляков и несоблюдение некоторых, хотя и мелких, обрядностей. Не нравилось народу и поведение польской свиты Мнишек, наглое и высокомерное. Царь Лжедмитрий с его польскими симпатиями не производил уже прежнего обаяния на народ; хотя против него и не было общего определённого возбуждения, но народ был недоволен и им, и его приятелями – поляками; однако это недовольство не высказывалось открыто.

Лжедмитрий  сослужил свою службу, к которой  предназначался своими творцами, уже  в момент своего воцарения, когда  умер последний Годунов – Фёдор  Борисович. С минуты торжества самозванца, боярство в нём уже не нуждалось. Он стал как бы орудием, отслужившим  свою службу и никому более не нужным, даже стал лишней обузой, устранить  которую было бы желательно, ибо, если её устранить, путь к престолу будет  свободен достойнейшим в царстве. И устранить это препятствие бояре старались, по – видимому, с первых же дней царствования самозванца. Как интриговали они против Бориса, так теперь открывают поход на Лжедмитрия. Во главе их стал Шуйский, как прежде, по мнению некоторых стоял Богдан Бельский. Но на первый раз Шуйские слишком поторопились, чуть было не погибли и были сосланы. Этот урок не пропал даром; весной 1606 года В.И. Шуйский вместе с Голицыным начал действовать гораздо осторожнее; они успели привлечь на свою сторону войска, стоящие около Москвы; в ночь с 16 на 17 мая отряд был введён в Москву, а там у Шуйского было уже достаточно сочувствующих. Однако заговорщики, зная, что далеко не все в Москве непримиримо настроены против самозванца, сочли нужным обмануть народ и бунт подняли, якобы за царя, против поляков – его обижавших.Но дело скоро объяснилось. Царь был объявлен самозванцем и убит 17 мая 1606 года утром. «Истинный царевич», которого ещё так недавно трогательно встречали, и спасению которого так радовались, сделали «расстригой», «еретиком», «польским свистуном». Во время этого переворота был свергнут патриарх Игнатий и убито от 2000 до 3000 русских и поляков.

Лжедмитрий  I был смелым человеком, но в основе его действий лежал авантюризм. Он не выполнил своих обещаний, им были недовольны, практически все: польский король, русские дворяне, церковь, крестьяне, поэтому он так легко был свергнут.

4. Василий Шуйский и социальная смута.

17 мая  1606 года восстанием воспользовались  заговорщики. Василий Шуйский  во главе большого отряда военных  слуг ворвались в Кремль и  убили самозванца. С Лобного места  на Красной площади его «  выкрикнули» новым царём.

Москва  после переворота не скоро пришла в себя. 17 и 18 мая 1606 года настроение в городе было необычное. Ранним утром 19 мая народ собрался на Красной  площади: духовенство и бояре  предложили избирать патриарха, который  бы разослал грамоты для создания « советных людей » на избрание царя, но в толпе закричали, что царем должен быть Шуйский. Такому заявлению из толпы никто не спешил противоречить и Шуйский был избран царём. Впрочем, трудно сказать « избран »: по счастливому выражению современников, Шуйский просто был « выкрикнут » своими доброхотами и это не прошло в народе незамеченным, хотя правительство Василия Шуйского и хотело представить его избрание делом всей земли.

С нескрываемым чувством недовольствия говорится об избрании Шуйского в летописях, что не только в других городах не знали, « да и на Москве не ведали многие люди », как выбирали Шуйского. И рядом с этим известием встречается у того же летописца очень любопытная заметка, что Шуйский при своём венчании на царство в Успенском соборе вздумал присягать всенародно в том, « чтобы ни над кем не сделать без собору никакого дурна», т.е чтобы суд творил и управлял при участии Земского собора.

В июне 1606 года Шуйский, тотчас же вступивший на престол, помимо всяких других доказательств  самозванца – прежнего царя, канонизирует царевича Дмитрия и 3 июня тожественно  переносит его мощи из Углича в  Архангельский собор, обращая, таким образом, это религиозное торжество в средство политического убеждения.

Второе, что старался доказать Шуйский, - это  прирождённые свои права на престол. Здесь он не только опирается на простое родство с угасшей  династией, но и старается доказать своё старшинство перед родом московских царей Даниловичей. Род Шуйских, как и род князей московских, принадлежал к прямому потомству Александра Ярославича Невского, и Шуйские действительно производили себя от старшей, сравнительно с московскими Даниловичами, линии суздальских князей. Но это отдаленное старшинство мало значило в глазах народа, и одно, само по себе, не могло оправдать воцарение Шуйского. Для этого надо было участие воли народной, санкция Земского собора, а этом – то новый царь и пренебрег.

Если  следить хронологически, постепенно за развитием смуты в этот новый  период, то получаешь возможность  различить три основных факта:

1.первоночальное  движение против Шуйского, в котором  первая роль принадлежала Болотникову;

2.появление  тушинского вора и борьба Москвы  с Тушином; и

3.иноземное  вмешательство в смуту.

Эти факты  не сменяются постепенно один за другим, а развиваются часто параллельно, рядом. Когда Болотников, потеряв  шансы на успех, сидит еще крепко в осаде от Шуйского, является тушинский  вор; в разгаре борьбы Шуйского с  вором являются на Руси шведы и  поляки.

Еще ранее, в самый день переворота, один из приверженцев самозванца, Михаил Молчанов, бежал из Москвы, пробрался к литовской  границе и явился в Самбор распространять слухи о спасении царя. На себя брать роль самозванца Молчанов вовсе не желал, а подыскивал кого – нибудь другого. Кто решился бы выступить в такой роли и был бы к ней способен.

Слухи о Дмитрии сразу сделали положение  Шуйского очень шатким. Недовольных  было очень много, и они хватались за имя Дмитрия; одни потому, что искренне верили в спасение его при перевороте; другие потому, что кроме имени не было другого такого, которое могло бы соединить и придать восстанию характер законной борьбы за правду. Одновременно со слухами, распускаемыми Молчановым, такие же слухи появились в северских городах и там раньше всех вызвали действующую смуту. Князь Григорий Шаховской, приверженец Лжедмитрия I, сосланный за это на воеводство в Путивль, немедленно показал Шуйскому неудобство такого рода наказания. Он объяснил в Путивле, что Дмитрий жив и сразу поднял против Шуйского весь город во имя царя Дмитрия. По примеру Путивля очень скоро поднимаются и другие северские города: Елец и Чернигов. В Чернигове начальствовал князь Андрей Телятевский, который год тому назад долго не хотел перейти на сторону Лжедмитрия, а теперь когда Лжедмитрий был убит, сразу переходит на сторону его призрака. Не зная еще, когда и где этот призрак воплотится. Это его. Быть может, не особенно интересовало, потому что поднялся он за Лжедмитрия, исключительно из – за неприязни к Шуйскому. Когда затем царские войска, посланные усмирить мятежные города, были разбиты мятежниками, то к движению против Шуйского на юг примкнули и другие города, в числе их Тула и Рязань. Дальше возникли беспорядки в поволжских городах. В Перми явилась смута между войсками, набранными для царя; они начали побивать друг друга и разбежались со службы. В Вятке открыто бранили Шуйского и сочувствовали Дмитрию, которого считали живым. Во многих местностях поднимались крестьяне и холопы. Смутами пользовались инородцы, обрадованные случаем сбросить с себя подчинение русским. Они действовали заодно с крестьянскими шайками. Мордва соединилась с холопами и крестьянами, осадила Нижний Новгород. В далёкой Астрахани поднялись на царя народ и казаки. В самой Москве было заметно брожение в народе, хотя не доходившее да возмущения, но очень беспокоившее Шуйского.