Профессор Василий Болотов в лаборатории историка

Диакон Александр Мусин

(Санкт-Петербургская Духовная Академия) 

Профессор Василий Болотов в лаборатории историка 

      Сто лет без Василия Болотова - своеобразные «сто лет одиночества», во дни которых церковная наука пребывала в отдалении от основного потока развития исторической мысли. Однако и наследие В.Болотова, используемое современной наукой, оказалось в значительной степени секуляризованным и по таящимся в нем возможностям далеко не исчерпанным. Василий Болотов, если и не всегда замалчивался в подсоветской науке, то не всегда и понимался в той полноте и цельности, которую собой воплощал и которой служил. Обилие богословской проблематики и лексики в трудах ученого заставляет современного труженика на ниве изучение христианского Востока видеть в нем прежде всего богослова из-за собственной, по сути дела, не всегда существующей осведомленности в этих вопросах. Во времена же самого Болотова в нем видели прежде всего историка Церкви, а сам Василий Васильевич являлся профессором по кафедре общей церковной истории и доктором церковной истории. Сегодня, вступая в  III тысячелетие по Р.Х., мы испытываем особенную необходимость оценить наследство В.В.Болотова, оставленное им современной Церкви и исторической науке. В тоже время даль столетнего расстояния сполна позволяет увидеть место и роль в отечественной науке этого «верного сына XIX столетия», который как намеревался остаться в XIX в., так Господь его намерение и принял.¹

      При этом необходимо учитывать столетнюю дистанцию между научно-историографическим аппаратом начала XX в. и его конца. Необходимо оценить значение трудов Болотова и передать понимание этого значения сегодняшнему ученому сообществу на современном научном языке. Это не будет неоправданной модернизацией взглядов В.В.Болотова на процесс исторического исследования. Это будет решение задачи сродни задачи богословия - выразить содержание предания, в данном случае не Священного, а научного, современным языком научной культуры, который сразу сделает понятным для современника, о чем идет речь. При этом мы специально оговариваемся, что  все аспекты научного подвига В.Болотова - есть вещь для  отдельной статьи непосильная, это задача целой монографии. Поэтому мы сосредоточимся прежде всего на общетеоретических взглядах В.В.Болотова и его представлениях об исторической науке. Словом, на том, что мы именуем в заглавии нашего доклада «лабораторией историка», а сам В.Болотов называл введением в церковную историю и подразделял в лекциях на предварительные понятия, вспомогательные науки для церковной истории и источники церковной истории. Такой подход к наследию В.Болтова тем более справедлив, что он первым в русской церковно-исторической науке обратился к этим вопросам, начал их разработку и включил их в вводную часть своих лекций.

      Таким образом нас будут интересовать гносеологические, методологические и собственно методические предпосылки церковно-исторических исследований, как они виделись В.В.Болотову. При этом в области гносеологии исторического знания о Церкви в первую очередь будут рассматриваться вопросы, раскрывающие роль богословского ведения и богословского знания для понимания истории Церкви, конкретно - соотношение исторического и богословского подходов в области изучения истории богословской мысли. Непосредственно нас будет интересовать вопрос: достаточно ли историку Церкви обладать систематическими знаниями по богословию или он обязан быть богословом в собственном смысле этого слова. В плане методологии истории нас будут интересовать представления В.В.Болотова о возможностях исторического познания и его целях и задачах в связи с пониманием содержания истории. Конкретная методика исторического исследования будет разобрана в контексте взаимоотношений познающей личности историка и исследуемого им памятника, а также в рамках задач и особенностей вспомогательных дисциплин церковной истории и информационных возможностей конкретных групп памятников.

      Чтобы составить себе представление о величии личности Болотова и его научных достоинствах и методе в области исторической науки, обратимся к тем некрологам и очеркам его творчества, которые писались людьми знавшими и наблюдавшими его лично. Эти слова относятся к разным эпохам, но то, что их может объединить - это глубочайшее уважение к личности Болотова и признание его заслуг перед Церковью и наукой.

      Василий Болотов. Год спустя.

      Пустота, порожденная уходом В.Болотова, сразу же потребовала оценить его ученую деятельность как деятельность церковного историка.² Справедливо отмечая, что полная характеристика и точная оценка В.В.Болотова станет возможна, когда будет приведено в известность и сделается доступным для изучения его научное наследство, А.Бриллиантов писал, что для В.Болотова было характерно влечение к разнородным отраслям знания и достижение в них профессионального совершенства.³ Научный принцип, воплощенный В.Болотовым: либо новое и либо поправка к старому, т.е. служение целям чистой науки. Его задачей, таким образом, была «детализация исследований и источников»: исследовательских выводов и исследований источников. В плане общественной значимости исследовательских трудов В.Болотова отмечалось, что углубленность исторических исследований и их высокие результаты явились катехизирующим и миссионерским фактор для определенных научно-общественных кругов.

      Для В.Болотова, как и для всякого, занимающегося церковной историей, чувство divinum, проявившегося в положительном откровении и усвоенного жизнью и мыслью человечества за время исторического существования Церкви, было тем, на что был нацелен его нюх как историка Церкви. А.Брилиантов положительно заявляет, что «церковный историк не может излагать историю Церкви, не будучи в то же время богословом».⁴ Это связано с тем, что история догмы есть часть истории Церкви, и глубина богословского познания приближает историка к внутренней сущности, центру, церковной жизни, избавляя от блуждания по периферии.

      А.И.Бриллиантов лишь намечает общие черты, свойственные идеальному христианскому историку, оставляя читателю возможность самостоятельно обосновать свои представления в области оценки Болотова как церковного историка. Оттенки богословской мысли и абстрактные определения Оригеновой философии, тонко пойманные Болотовым, позволяют ему объяснить и оценить его субординационизм. Но метод, позволивший прибегнуть к этой оценке - сравнительно-исторический: только в сравнении с нашим знанием о неоплатонической философии, которая представляет из себя элемент культурно -исторического контекста эпохи. Но детализация не есть фрагментарность, и для детальной оценки взглядов Оригена в системе христианского гнозиса привлекаются данные полученные при знакомстве с гностицизмом вообще.

      Согласно А.Бриллиантову, доступ к проявлением человеческого духа, сквозь которые обнаруживается Божественное откровение открывается для историка «филологической ученостью в широком смысле».⁵  Отрывочные данные о прошлом, рассредоточенные в разнородных памятниках, предусматривают всесторонее изучение этих памятников, однако понимание памятника фактически связано с его филологическим прочтением.

      Болотов оценивается им как математик по способам и стремлениям, поскольку разработка вопросов «внешенй природы» требует точности и скрупулезности. Это проявляется прежде всего в области хронологии, необходимой для историка. География представляет для Болотова не историко-филологический интерес (намек на историческую топонимику - ?), а интерес математической точности, выражающийся в широте и долготе. В этом Брилиантову видится поиск «твердости основания для исторических выводов», который составляет новый прием в исторической науке, но Бриллиантов не показывает,  что нового в плане итоговых выводов может бать этот прием. Возможно, здесь тоже скрывается сравнительный момент, связанный с определением взаимного положения географических пунктов в пространстве. Очеивдно, с этим же связан интерес Болотова к метрологии и монетному обращению.

      Вообще же математик в Болотове существовал неотделимо от богослова и филолога.⁶ И это была не просто арифметика, а требование точности во всем: в богословии, истории, культуре. И эта страсть к точности не была простым позитивизмом.

      Определенно к методу Болотова относит Бриллиантов его язык и стиль изложения, называя своего учителя художником слова.⁷ Не смотря на то, что официально Болотов считал задачей истории установить связь между ближайшими событиями, не задаваясь целью  из звеньев этих событий возвести стройное здание, ему удавались яркие и наглядные до художественности картины древней церковной жизни.⁸

      В плане подведения итогов научного исследования характерно и вполне своеобразное «апофатическое» отношение Болотова к результатам научных, прежде всего своих собственных исследований. Согласно его собственным словам, что впервые публично было отмечено А.Брилиантовым, «на высшей степени науки результат работ первоклассных ученых является в форме высоконаучного: мы не знаем».⁹

      А.Бриллиантов начинает сравнивать Болотова с его учителями. Если он характеризует И.Е.Троицкого как историка общих идей и отношений, а Болотова - как исследователя деталей. Здесь же приведена характеристика данная Болотовым его учителям И.В.Чельцову (1828-1878) и И.Е.Троицкому: первый сравнивается с живописцем, «бравшим блестящими частностями», сила которого в красках и колорите, окрашивающих личности, второй - с архитектором со «стройностью общего целого, математической соразмерностью плана», работающим в рельефе «лепкой» и мало занимавшимся личностями. Если первый рассказывал, объясняя факты показом естественного хода исторического процесса, то второй подводил итоги, пытаясь выявить причины происшедшего.¹⁰ В этом смысле Болотов, сосредотачивающий внимание на частностях, ближе к И.Чельцову, однако не через детальное повествование, а через детальное исследование.

      Василий Болотов. Десять лет спустя.

      Десятилетие его кончины сопровождалось, правда, через некоторое время, открытием мраморного бюста В.В.Болотову в актовом зале Академии. А 5 апреля 1910 г. оценка Болотова впервые вышла самостоятельным образом за пределы понимания его как высоконравственной личности и просто церковного историка: Б.А.Тураев говорил о значении научных трудов Болотова для ориентологии как православного, так и не православного востока. Однако, как справедливо отметил Тураев, появление в Академии феномена Болотова, не было  подготовлено всем ходом ее ученого развития, так и не получило дальнейшего продолжения в ее стенах.

      Прозвучали и по-настоящему заветные слов из уст архиепископа Варшавского Николая. К.Победоносцев, обращаясь к нему, в свое время с удивлением говорил: «этот Болотов - положительно подвижник в науке... Живет в затворе, никуда не ходит... Знает только Академию, церковь и свою квартиру».¹¹ На столетнем юбилее Духовной Академии, митрополит Антоний (Вадковский) назовет его прямо и не обинуясь «святым человеком». Именно тогда прозвучали и казалось бы совсем странные слова: ведь всем известно, что труды Болотова носили специальный характер, понятный далеко не всем специалистам. И вдруг тот же архиепископ Николай говорит по сути дела о катехизаторском, обращающем чтущего его труды в истины Православия, содержании его работ. Подвиг Болотова в том, чтобы смело идти на встречу запросом нашего времени, дать пищу алчущим, открыть запасы богословского знания современным интеллигентам, оторвавшимся от Христа и Церкви, которые мятутся, ища опоры, и не находя смысла в жизни впадают в отчаяние... Такая вот неожиданность в оценке научных трудов Болотова как трудов по христианскому просвещению современной интеллектуальной элиты...

      Основы же оценки научных трудов практически не претерпели изменения. Научный облик Болотова в целом оказался канонизированным. Могли лишь создаваться небольшие дополнительные штрихи к его ученому лику. Так, в гораздо большей степени подчеркивались заслуги Болотова в возвышении отечественного исторического знания до уровня европейской науки. Однако в научный обиход вводится и мнение о Болотове, высказанное представителями науки европейской. Привлекается внимание и к своеобразной «историографической предпосылки» трудов историка: заявленной Болотовым необходимости внимательного отношения ко всяким чужим мнениям, сопровождаемого тщательной проверкой своего и этих мнений, без уверенности в собственной непогрешимости. Этим характеризуется отношение Болотова к западной науке: обязанность считаться с тем, что сделала Европа, но при этом окончательное отношение к ее выводам возможно только после собственной проверки.

       В целом А.Бриллиантов попытался конкретизировать и синтезировать свои представления о творческом методе Болотова: строгая научность в сочетании художественным дарованием способности наглядного изображения прошедшей жизни, как и исследовательская свобода вкупе с живой религиозной верой.¹² Конечная цель трудов Болотова понимается как строгое научное изучение религиозной христианской истины в ее историческом проявлении, поскольку при игнорировании историчсекого прошлого Церкви и пройденного уже христианской мыслью в прошлом пути развития попытки философствовать по поводу данных христианского учения могут привести лишь к «лжеименному гносису» и к «разным уклонением от подлинной христианской истины».¹³ Однако получает четкое выражение и то гносеологическое основание, которое лежало в основе как самого творческого метода, так и целей исследования: вполне свободное и строгое научное исследование исторической стороны христианства должно приводить лишь к подтверждению христианской истины.