От истории к конструированию национальной идентичности

Подвергая критике, прежде всего “государственную школу”, участники “Вольноказачьего движения”  не могли оставить без внимания формирующуюся  советскую школу казаковедения, отдававшую приоритет рассмотрению классовой борьбы и социально-экономического развития внутри казачества. С точки зрения Быкадорова, Старикова, деление казаков на “домовитых” и “голутвенных”, поиск социального расслоения внутри казачества есть “кривое зеркало историографии” [57]. Разделение казачества происходило, на их взгляд,  не по социально-экономическим причинам, а из-за различных оценок перспектив самостоятельного государственного бытия казачьих республик. По мнению Ленивова, “старшинская группировка” “стремилась ради соблюдения личных своих выгод и интересов превратить государственную организацию Войска в военно-хозяйственную общину служилого казачества” [58]. 

Тем не менее, несмотря на обличительный пафос, “казакийцы”  стремились найти историографическую опору для своих построений. Среди исследователей истории казачества участники “Вольноказачьего движения” особо отмечали двоих - В.Д.Сухорукова и С.Г.Сватикова. Рассматривая вклад Сухорукова в изучение истории донцов, Ленивов приходил к следующему заключению: “Заслуги Сухорукова в области изучения истории Донского казачества  столь велики, что налагают нравственное обязательство на каждого казака-националиста увековечить достойным образом славного донского историка” [59]. Главный труд Сватикова  “Россия и Дон” Быкадоров назвал “самым ценным трудом по истории казачества вообще, по истории Донского войска в частности” [60]. Сватиков был вообще самым цитируемым “казакийцами” автором. Однако в интерпретации научных воззрений наиболее почитаемых исследователей участники “Вольноказачьего” движения были чрезвычайно избирательны, ограничены тисками “Вольноказачьей партийности”, пытаясь заочно превратить Сухорукова и Сватикова в своих союзников и единомышленников. Это приводило к упрощенчеству и как следствие к фактическим ошибкам. 

На основании участия Сухорукова в оппозиционном самодержавию декабристском движении Ленивов характеризовал этого историка как “казакофила”, воспевавшего казачьи общественные добродетели [61]. Между тем даже поверхностного анализа основного труда Сухорукова “Историческое описание Земли Войска Донского” достаточно, чтобы понять, что автор в своих оценках действий донских казаков в  эпоху “Смуты” весьма близок своему современнику Н.М.Карамзину. Рассматривая же булавинское восстание (оцениваемое “казакийцами” как акт противоборства свободолюбивого казачества и деспотического режима Петра), Сухоруков оперировал такими   словосочетаниями как “убиение сего изменника” (Кондрата Булавина - С.М.), “возмущение”, “бунт”, “царь прощает вины казаков” [62]. 

Превратить в  союзника Сватикова было сложнее. В отличие от Сухорукова он был современником “казакийцев” и их оппонентом. Сватиков, как и “вольные казаки” считал неприменимыми к казачьей истории схемы “государственной школы”, видел необходимость в изложении истории “русских областей” не от лица Москвы и Петербурга. Но в то же время целью своих исторических изысканий он видел не “в обосновании необходимости какого-либо выделения Дона из общенационального единства” [63]. Не разделял Сватиков и ан� 

Неактивен

#2

2008-08-17 16:05:16

atlasov

Administrator 

Зарегистрирован: 2007-10-03

Сообщений: 140

Профиль

Re: От истории  к конструированию национальной  идентичности 

продолжение статьи 

Происхождение и “этногенез” казачества. 

Доказательство  автохтонного происхождения казачества, удревнение казачьей истории до “веков траяновых”, поиски “Мосхов”- центральные звенья цепи “казакийской историософии”. Еще до образования “Вольноказачьего движения” его лидеры, будучи активистами Общества изучения казачества (создано в 1926 г. - С.М.), поставили в качестве одной из своих важнейших целей “…доказать, что казаки не являются потомками беглых крепостных крестьян или отдельным русским же военным сословием, а что это потомки особого славянского племени востока Европы, равнозначащее великороссам (sic- С.М.), Украинцам и Белорусам” [66]. Говоря о “нехолопском” происхождении донцов и запорожцев, подвергая резкой критике историков “государственной школы” и советских ученых за защиту тезиса о бегстве крестьян, тяглого и мелкого служилого люда как основном источнике формирования ранних казачьих общин, участники “Вольноказачьего движения” делали вывод о том, что казаки не тождественны великороссам. По мнению Старикова, “совершенно нельзя себе представить, чтобы такие беглецы, рабы по преимуществу, т.е. люди, привыкшие жить по чужой указке и работать из-под кнута, могли создать государство, основанное на началах полного равенства и свободы…” [67] Схожие мысли высказывал Ш.Н.Балинов: “Невозможность происхождения свободных, вольных казаков, степных рыцарей, природных конников, бесстрашных воинов, искусных моряков, сознательных граждан с подлинным демократическим укладом общественно-государственной жизни от беглых русских крестьян-рабов само по себе понятно, а также легко отвергается теми историческими военно-политическими событиями, какие в то время происходили на Востоке Европы, где никакое человеческое общество без должного, веками продолжавшегося приспособления к условиям ратной степной жизни, без веками закалявшегося суровой борьбой особого духа, железной воли, без твердой, испытания вековой истории выдержавшей старой и крепкой формы общественно жизни, - не могло устоять и удержаться” [68].  Быкадоров в своих построениях шел еще дальше, пытаясь доказать тезис о казаках как “особом народе, исторически образовавшемся на востоке Европы из славяноруссов и тюркских народов, и на образование которого великорусы… как раз никакого влияния не имели... Вхождение впоследствии (в XVII в.) в ряды казачества великорусов было не большим, а меньшим в сравнение с представителями других народов…” [69]  Следует отметить, что при анализе казачьего “этногенеза” “казакийцы” отдавали явное предпочтение спекулятивному методу. Они использовали немало источников для подтверждения своих тезисов, но интерпретация их была чрезвычайно волюнтаристской, цитировалось главным образом то, что укладывалось в заданную “казачью национальную схему”. Тот же Быкадоров цитировал документы, в которых казаки именовались “беглыми холопами”, но делал вывод о том, что это “наклеивание ярлыков” московской дипломатией. Характеризуя сочинение дьяка Посольского приказа Г.К.Котошихина как источник, заслуживающий доверия, Быкадоров оставил без внимания характеристику, данную донским казакам: “А люди они породою Москвичи, и иных городов (выделено мной - С.М.), и новокрещенные татаровя, и запорожские казаки, и поляки” [70].  На многочисленные “нестыковки” источниковедческого характера обратили внимание историки современники участников “Вольноказачьего движения”. “Что касается действительной народности донских казаков, то для 17 столетия- времени наивысшего расцвета свободного донского казачества - мы имеем о ней достаточно выразительные исторические свидетельства. Три книги “Донских дел” ( Русск.[ая] Истор.[ическая] Библиотека, т.т. 18, 24, 26) сохранили нам множество войсковых отписок Донского войска, написанных прекрасным, выразительным “московско-русским” языком; этим языком казаки пишут не только свои отписки и челобитные в Москву, но и переписываются между собою…” - писал в своей рецензии на быкадоровскую “Историю казачества” С.Г.Пушкарев [71]. 

Доказывая этническую обособленность казачества “казакийцы”  нередко вступали в противоречие сами с собой. “Казаки - четвертый  член из числа четырех славянских народов, входивших в состав старой Российской империи (Великороссы, Украинцы, Белорусы и Казаки)”, - гласила одна из программных статей журнала “Вольное казачество - Вильне козацтво” [72]. В то же самое время  идеологи казачьего “самостийничества” включали в состав будущей независимой федеративной Казакии и калмыцкие земли, рассматривая казаков-калмыков не просто в качестве союзников, но и как составную часть “казачьего народа”. Казаки калмыцкого происхождения Шамба Балинов, Санжа Былыков и другие были постоянными авторами “Вольноказачьих” изданий. Тезис о калмыках как частице казачьего народа  вступал в явное противоречие с выводом о казачестве как о четвертом представителе славянства. О внутренней противоречивости концепции “казаки-народ” писал не без иронии и Пушкарев: “Центральной идеей его (Быкадорова - С.М.) “труда” является идея особого казачьего народа, возникновение которого “никакой связи, никакого отношения к Руси Северо-Восточной (Московской) не имеет. При этом, однако, г.Быкадоров не только пишет свои “сочинения” на языке столь враждебной и ненавистной ему русской народности, но и высказывается против стремлений к “образованию своего особого национального языка, что со стороны  стремящихся к тому является ошибкой и заблуждением”” [73]. 
 
 

Казачество  и Россия (Московское царство, Российская империя). 

“Казачество - основы особой государственности Востока  Европы, противоположные по своему содержанию русским”,- писал Быкадоров [74]. В чем же, на взгляд “казакийцев”, заключалась особенность этих “основ”?  Казачьи образования (Войско Донское, Яицкое, Терское) были “демократическими республиками, управляемыми на основе народного волеизъявления” (Ленивов) [75], “государствами, основанными на началах равенства и свободы” (Стариков) [76]. До первой четверти XVIII в. (подчинения Войска Донского военной коллегии), казаки, согласно выводам участников “Вольноказачьего движения”, вели перманентную борьбу (с переменным успехом) с колониальной политикой Российского государства за свои права и “вольности”. Потеряв свою самостоятельность в эпоху Петра Великого, казаки продолжили в различных формах противоборство имперской политике, добившись восстановления государственности в 1917 г [77]. 

Историки - “казакийцы”  единодушно отмечали решающую роль казачества в защите южных рубежей России,  укреплении ее оборонной мощи и расширении границ. Быкадоров рассматривал казачество в качестве своеобразного щита восточноевропейской цивилизации на пути экспансии кочевых степных народов, а позднее Османской империи. “Полтавская победа (1709) спасла Русскую Империю от шведов, Бородинское сражение с пожертвованием Москвой спасло ее от Наполеона, но значение победы Донского войска в Азовском сидении для всего Востока Европы шире и глубже, т.к. победой в Азовском сидении Донское Войско спасло бытие свое и бытие Московского государства и возможность образования Русской империи” [78]. По мнению того же Быкадорова, определяющую роль сыграли казаки и в окончательной победе Антанты над Германией и центральными державами в годы первой мировой войны [79]. Стариков подчеркивал также значительную роль казачества в “охране внутреннего порядка” империи: “Но русское правительство в конце концов не ограничилось только военной службой казаков… В 1905 и 6 годах (так в авторской рукописи - С.М.) казаки усмирили восставших крестьян и рабочих и остановили т[аким].о[бразом]  начавшуюся революцию. За это не только крестьяне и рабочие, но и вся русская прогрессивная интеллигенция стала относиться к ним враждебно” [80]  

Но, несмотря на значительные военные и полицейские  заслуги казаки были подвергнуты  “русификации”. Утрата казачьего “национального Я” происходила не только вследствие политического давления со стороны империи. По мнению Балинова, экономическая политика империи была направлена на эксплуатацию природных богатств казачьих областей. “А политика Москвы, а затем Петербурга в отношении казачества носила все признаки колонизации. Казачьей кровью завоеванные казачьи земли и естественные богатства объявлялись собственностью государства и царями и царицами произвольно жаловались своим фаворитам и отдельным “преданным” себе казакам, чем создавался на казачьей земле класс помещиков и казачьих “старшин”, что являлись могучими пособниками в деле подчинения Казачества Москве; а с другой стороны поощряемые, поддерживаемые политикой правительства на казачьи земли “полезли вереницы русских пахарей”, создавая на казачьих территориях т.н. “временные поселения”, на них укреплялись, постепенно создавая свое “большинство”” [81]. “Денационализации” казачества способствовала, согласно Балинову, и урбанизация (шире говоря, экономическая модернизация): “…Ростов, Нахичевань, Таганрог, имеющие огромное экономическое значение… остаются городами неказачьими. В этих городах, т.е. в руках чужеродных элементов была сосредоточена вся экономическая, торговая, промышленная жизнь края. Через их руки вывозились все предметы тяжелого физического труда станичного казачьего населения…” [82] 

Сквозь призму “денационализации” казачества лидеры “Вольноказачьего движения” рассматривали  и “великие реформы” Александра II. По мнению Старикова, “все законы и усилия Правительства были направлены (в 1860-1870-е гг.) к тому, чтобы объединить и слить казачье население с прочим населением России, разрешению неказакам покупать имущество и селиться в казачьих краях, зачисляться в казаки иногородним, отставным солдатам и офицерам, а казакам свободно выходить из казачьего звания” [83].     

Противопоставляя  казачество и Российское государство, участники “вольноказачьего” движения, как и в случае с концепцией “казаки-народ” вступали в противоречия сами с собой. Никто из историков - “казакийцев” не разрешил следующее логическое противоречие. Войско Донское, согласно их выводам, было внешнеполитическим соперником Московского государства. Зачем в таком случае казаки  всячески содействовали  продвижению и утверждению русских государей на южных рубежах ? “…казачье независимое государство, взявши важнейшую вражескую крепость ( турецкий Азов в 1637 г. - С.М.), сейчас же отдает ее другому независимому государству и притом, согласно утверждениям г.Быкадорова, государству враждебному” [84]. Почему  покоренные и “денационализированные” Москвой (а затем и Петербургом)  казаки приняли участие во всех войнах и полицейских мероприятиях, которые вела империя? Увы, но  на эти вопросы не было получено развернутых ответов.  

Казачество  и общественное движение. Феномен  “казакофильства”. 

Историки - “казакийцы”  выдвинули собственную шкалу  оценки прогрессивности того или  иного общественно-политического  направления. В число “прогрессистов”  попадали те, кто давал высокую оценку казачьим добродетелям. К прогрессивным общественным деятелям были отнесены А.И.Герцен, П.Л.Лавров, М.А.Бакунин, А.П.Щапов и целый ряд других “революционных демократов”. Несмотря на “Вольноказачью партийность”, “казакийцами” (прежде всего Чужинцем) были введены в оборот новые источники по истории казаков (политические памфлеты, программы, публицистика русских революционеров и либералов, зарубежных общественных деятелей), а потому исследования по теме “Казаки и общественное движение” следует считать наиболее продуктивными с научной точки зрения.  Участники “Вольноказачьего зарубежья” первыми среди историков казачества обратились к изучению феномена “казакофильства” в сочинениях русских и зарубежных ученых и политиков (статьи Чужинца “Великорусское казакофильство в первой половине XIX века”, “Немецкое казакофильство в конце XVIII - первой половине XIX века”, “Английское казакофильство в конце XVIII- первой половине XIX века” и др.) [85]. 

Вместе с тем, в трудах  “казакийцев” не получила достаточного освещения проблема “смены вех” в умонастроениях русской интеллигенции на рубеже XIX и XX веков. Если в 1860-1880- х гг. на казачество смотрели как на потенциального союзника по революционной борьбе, то в 900- е гг., а в особенности после революции 1905 г.  от былого казакофильства не осталось и следа. Показательна в этом отношении эволюция воззрений Г.В.Плеханова, прошедшего путь от написания воззвания к казакам до вывода об “исторически бесплодном общественном протесте казачества и превращении его в удобнейшее орудие борьбы реакции с истинно- освободительным движением народа” [86].  Уделив пристальное внимание взглядам  народников, “казакийцы” оставили без внимания отношение к “казачьему вопросу” марксистов. Тем не менее, некоторые мысли о незнании русской общественностью казачества были высказаны Стариковым : “Одно обстоятельство резко бросается в глаза. Это то, что русское общество не знало казаков. В большинстве случаев казаков представляли как людей, лишь сидящих на коне с большим чубом и длинной пикой. После 1905 года к этой картинке прибавилась нагайка. Вот и все, что знали о казаках” [87]. 

Казаки  в революциях и гражданской войне. 

  Согласно  выводам очерка “Трагедия казачества”,  в 1920 г. казаки проиграли “великую  битву с Россией”, которая имела три этапа: борьба с русским государством, его народом, “с его культурой и некультурностью”, борьба с “русской революционной демократией”, русскими партиями в лице Временного Правительства; с большевистской Россией, “с русскими большевистскими армиями” [88]. Т.е. для “казакийцев” не было существенной разницы между императором всероссийским, А.Ф.Керенским и В.И.Лениным. По мнению авторов  “Трагедии казачества”, русская демократия “продолжала многовековую традицию “душителей” в национальном вопросе” [89]. Однако вождь большевиков уничтожил казачью государственность, что не удавалось сделать полностью ни императорской России, ни Временному правительству (Стариков) [90].