Основные задачи и направления внешней политики СССР в годы "Холодной войны"

 

На другой день И. В. Сталин указал в послании Трумэну: «...Советское правительство не может согласиться на существование в Польше враждебного ему правительства. К этому обязывает, кроме всего прочего, та обильная кровь советских людей, которая пролита во имя освобождения Польши». Сталин указывал, что согласен способствовать достижению урегулирования данной проблемы. «Но Вы требуете от меня слишком многого... Я не могу пойти против интересов своей страны».

В мае по распоряжению президента США внезапно прекратили поставки СССР по ленд-лизу под тем предлогом, что боевые действия против Германии окончились. Это шло явно вразрез с договоренностью, в соответствии с которой Соединенные Штаты уже выделили Советскому Союзу 935 млн. долл. на следующий год после победы над Гитлером. Трумэн, однако, не взял на себя труд объясниться. Решение о прекращении США поставок СССР по ленд-лизу было не чем иным, как средством «экономического давления» на недавнего союзника.

«МАНХЭТТЕНСКИЙ  ПРОЕКТ»

 

«Жесткий курс» начал  получать публичное оформление, а тем временем уже вынашивались опасные для дела послевоенного мира планы. Уже 24 апреля 1945 г. президент получил от военного министра Стимсона записку следующего содержания: «Уважаемый господин Президент! Мне совершенно необходимо как можно скорее переговорить с Вами по чрезвычайно важному и секретному делу. Я вкратце сообщал Вам о нем уже вскоре после Вашего вступления на пост, но с тех пор не считал возможным беспокоить Вас ввиду тех многочисленных трудностей, с которыми Вам пришлось столкнуться. Однако решение этого вопроса представляется мне столь важным для дальнейшего развития наших международных отношений и столь глубоко занимает мои мысли, что я считаю себя обязанным немедленно ввести Вас в курс дела».

 

Стимсон не преувеличивал. Ему предстояло рассказать президенту о ходе работ по созданию атомной бомбы. До начала испытаний «Толстяка», так ученые — атомщики назвали первый образец нового оружия, оставались считанные месяцы. На приеме у президента 25 апреля 1945 г. Стимсон назвал 1 августа — примерную дату, когда, по его мнению, атомная бомба могла быть готова. Так Трумэн познакомился, с тогдашним самым секретным предприятием в США под кодовым названием «Манхэттенский проект». Лишь очень узкий круг лиц знал о его истинном предназначении. Конгресс же, голосовавший за ассигнования на «Манхэттенский проект», не имел ни малейшего понятия о том, куда идут эти средства.

В руководстве военного, министерства США довольно скептически отнеслись к намерению администрации вести дело к немедленной конфронтации с СССР. Г. Дорр, советник Стимона серьезно предупреждал, что политика, избираемая в отношении СССР, будет неизбежно рассматриваться советским народом через «призму опыта Мурманска, Восточной Сибири и «санитарного кордона», что не может не осложнить американо — советских отношений. Мотивы рекомендаций подобного рода, как и позиция генерала Маршалла, очевидны. Уже тогда высшее командование вооруженных сил США приходило к выводу, который окончательно был зафиксирован в документах комитета начальников штабов осенью 1945 года: атомная бомба «будет лишь дополнением к обычным видам вооружений» и не «революционизирует» вооруженную борьбу.

 

Стимсон рекомендовал президенту отложить встречу глав правительств трех великих держав до начала июля, то есть до того времени, когда уже должны были быть получены сведения о результатах первых испытаний атомной бомбы. Стимсон считал, что «наибольшие осложнения могут возникнуть во время встречи «большой тройки», если к этому времени испытания не будут еще завершены».

Президент согласился. С  этого момента начало совещания в верхах было привязано к графику по созданию атомного оружия. «По моему мнению, — убежденно заявил государственный секретарь США Д. Бирнс,— атомная бомба обеспечит нам возможность продиктовать условия мира по завершении войны».

Так думали политики. Ученые же не скрывали своей озабоченности  тем, что в руках одного государства  — Соединенных Штатов Америки  вот-вот окажется самое разрушительное оружие, которым когда-либо владело человечество.

16 июля на пустынном  плато штата Нью-Мексико землю потряс оглушительный взрыв. Вспышка ярче тысячи солнц, раскаты грома. В радиусе мили все было разрушено. Дабы пресечь всякого рода толки окрестного населения, для печати было подготовлено сообщение, в котором говорилось, что неподалеку от воздушной базы Аламогордо взорвался склад боеприпасов.

17 июля открылась,  Потсдамская  конференция, хотя американская сторона приложила максимум усилий, чтобы потянуть время. В день открытия конференции у Трумэна еще не было отчета об испытаниях нового оружия. Он пришел с курьером лишь 21 июля. Президент с жадностью прочитал документ.

Итак, испытание атомной  бомбы прошло успешно.

Известия из пустыни буквально  окрылили Трумэна. Решение Трумэна сбросить атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки было продиктовано главным образом политическими соображениями: президент рассчитывал запугать Советский Союз. «Американские решения относительно использования атомной бомбы, — подчеркивает Д. Флеминг, — определенно означали конец военного сотрудничества с Советским Союзом...».

Подобные действия Вашингтона не могли не вызывать тревоги в мире. Благодарное человечество отлично знало, что именно Советский Союз спас цивилизацию от фашистского порабощения.

После одного из заседаний  конференции Трумэн в чрезвычайно  приподнятом настроении сообщил  Сталину о том, что США располагают  новым оружием, обладающим небывалой разрушительной силой: Президента явно интересовала реакция советской стороны.

Маршал Советского Союза  Г. К. Жуков, присутствовавший на конференции, писал: «У. Черчилль впился глазами в лицо И. В. Сталина, наблюдая за его реакцией. Но тот ничем не выдал своих чувств, сделав вид, будто ничего не нашел в словах Г. Трумэна. Черчилль, как и многие другие англо-американские деятели, потом утверждал, что, вероятно, И. В. Сталин не понял значения, сделанного ему сообщения.

На самом деле, вернувшись с заседания, И. В. Сталин в моем присутствии рассказал В. М. Молотову о состоявшемся разговоре с Г. Трумэном. В. М. Молотов тут же сказал:

• Цену себе набивают.

И. В. Сталин рассмеялся:

• Пусть набивают. Надо будет сегодня же переговорить с Курчатовым об ускорении нашей работы.

Я понял, что речь шла о создании атомной бомбы».

РЕЧЬ  УИНСТОНА ЧЕРЧИЛЛЯ В ФУЛТОНЕ

 

Речь Уинстона Черчилля в  Фултоне – формальное объявление «холодной войны»

5 марта Черчилль прибыл в Фултон, где ему была устроена триумфальная встреча. В поезде Черчилль окончательно дописал и отредактировал текст своей речи, занимавший 50 листов небольшого формата. Текст он передал Трумэну, который назвал речь «превосходной»: по его выражению, «хотя она и вызовет суматоху, но приведет только к положительным результатам». При этом официально Трумэн никак не выразил отношения к мыслям и призывам Черчилля: Черчилль как частное лицо имел большую свободу действий,

Трумэн же оставлял за собой  возможность в случае чего откреститься от содержания речи, приписав ее частному мнению Черчилля. В этом смысле Фултонская речь носила отчётливо провокационный характер, будучи рассчитана на зондаж и возбуждение общественного  мнения.

В начале Фултонской речи Черчилль констатировал, что отныне «Соединенные Штаты находятся на вершине мировой  силы». «Это — торжественный момент американской демократии», но и крайне ответственное положение. Противостоят им два главных врага — «война и тирания». Объединённые Нации не смогли защитить мир, и поэтому было бы «преступным безумием» поделиться с ними секретом ядерной бомбы, которой  пока владеют США, Англия и Канада. Чтобы стать реальным гарантом мира, Объединённые Нации должны иметь  собственные вооруженные силы —  в первую очередь, воздушные —  сформированные на международной основе. «Я, — сказал Черчилль, — хотел видеть эту идею реализованной после первой мировой войны и считаю, что это нужно осуществить немедленно».

Далее Черчилль сказал:

«Мы не можем закрыть  глаза на то, что свободы, которые  имеют граждане в США, в Британской империи, не существуют в значительном числе стран, некоторые из которых  очень сильны. В этих странах контроль над простыми людьми навязан сверху через разного рода полицейские правительства до такой степени, что это противоречит всем принципам демократии. Единственным инструментом, способным в данный исторический момент предотвратить войну и оказать сопротивление тирании является «братская ассоциация англоговорящих народов. Это означает специальные отношения между Британским содружеством и Империей и Соединенными Штатами Америки».

Во второй части речи Черчилль перешёл к анализу ситуации в  Европе и Азии. Он открыто назвал Советский Союз причиной «международных трудностей»:

«Тень упала на сцену, ещё недавно освещенную победой  Альянса. Никто не знает, что Советская  Россия и её международная коммунистическая организация намерены делать в ближайшем  будущем, и есть ли какие-то границы их экспансии. Я очень уважаю и восхищаюсь доблестными русскими людьми и моим военным товарищем маршалом Сталиным… Мы понимаем, что России нужно обезопасить свои западные границы и ликвидировать все возможности германской агрессии. Мы приглашаем Россию с полным правом занять место среди ведущих наций мира. Более того, мы приветствуем или приветствовали бы постоянные, частые, растущие контакты между русскими людьми и нашими людьми на обеих сторонах Атлантики. Тем не менее, моя обязанность, и я уверен, что и вы этого хотите, изложить факты так, как я их вижу сам».

 

Как Черчилль видел эти  факты, он изложил в основном параграфе  речи: «От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике, через весь континент, был опущен «железный занавес». За этой линией располагаются все столицы древних государств Центральной и Восточной Европы: Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест и София, все эти знаменитые города с населением вокруг них находятся в том, что я должен назвать советской сферой, и все они, в той или иной форме, объекты не только советского влияния, но и очень высокого, а в некоторых случаях и растущего контроля со стороны Москвы… Коммунистические партии, которые были очень маленькими во всех этих восточноевропейских государствах, были выращены до положения и силы, значительно превосходящих их численность, и они стараются достичь во всем тоталитарного контроля».

 

Опасность коммунизма, заявил Черчилль, растет везде, «за исключением  Британского содружества и Соединенных  Штатов, где коммунизм еще в  младенчестве». Он сказал, что «в большом числе стран, далеких от границ России, во всем мире созданы коммунистические „пятые колонны“, которые работают в полном единстве и абсолютном послушании в выполнении директив, получаемых из коммунистического центра».

 

Вспоминая конец первой мировой  войны, Черчилль напомнил, что в те дни были уверенность и большие  надежды, что время войн навсегда прошло. Но сейчас он не чувствует такой  уверенности и таких надежд. Однако сказал Черчилль, «я отвергаю идею, что новая война неотвратима… Я не верю, что Советская Россия жаждет войны. Она жаждет плодов войны и неограниченного расширения своей власти и идеологии».

 

И далее: «Из того, что я видел во время войны в наших русских друзьях и соратниках, я заключаю, что ничем они не восхищаются больше, чем силой, и ничего они не уважают меньше, чем слабость, особенно военную слабость. Поэтому старая доктрина баланса сил ныне неосновательна».

 

 

Черчилль подчеркнул:

«Никогда не было в истории войны, которую было бы легче предотвратить своевременным  действием, чем ту, которая только что опустошила огромную область  на планете. Такой ошибки повторить  нельзя. А для этого нужно под  эгидой Объединённых Наций и на основе военной силы англоязычного содружества  найти взаимопонимание с Россией». Тогда, заключил Черчилль, «главная дорога в будущее будет ясной не только для нас, но для всех, не только в наше время, но и в следующем столетии».

Интересно, что бывший (и  будущий) премьер-министр Великобритании лишь по разу использовал слова «Британия» и «Великобритания». Зато «Британское  содружество и Империя» — шесть  раз, «англоговорящие народы» — шесть раз, «родственные» — восемь. Во всей своей речи, написанной и прочитанной с присущим Черчиллю блеском, он активно применял запоминающиеся образы и емкие выражения — «железный занавес» и его «тень, опустившаяся на континент», «пятые колонны» и «полицейские государства», «полное послушание» и «безусловное расширение власти» и т. д.

 

Начиная с конца 30-х годов  такие эпитеты употреблялись политиками во всем мире лишь в отношении одного государства — фашистской Германии. Используя этот язык теперь в отношении СССР, Черчилль умело переключил негативные эмоции американского общества на нового противника.

14 марта И. В. Сталин  в интервью «Правде» поставил  Черчилля в один ряд с Гитлером  и заявил, что в своей речи  тот призвал Запад к войне  с СССР, а также обвинил его  в расизме: «Следует отметить, что господин Черчилль и его друзья поразительно напоминают в этом отношении Гитлера и его друзей. Гитлер начал дело развязывания войны с того, что провозгласил расовую теорию, объявив, что только люди, говорящие на немецком языке, представляют полноценную нацию. Господин Черчилль начинает дело развязывания войны тоже с расовой теории, утверждая, что только нации, говорящие на английском языке, являются полноценными нациями, призванными вершить судьбы всего мира. Немецкая расовая теория привела Гитлера и его друзей к тому выводу, что немцы как единственно полноценная нация должны господствовать над другими нациями. Английская расовая теория приводит господина Черчилля и его друзей к тому выводу, что нации, говорящие на английском языке, как единственно полноценные должны господствовать над остальными нациями мира».

Обвинения Черчилля в «англо-саксонском»  расизме стали общим местом в  советской пропаганде второй половины 1940-х — начала 1950-х. Для всего  мира эта мартовская неделя стала  началом «холодной войны», а Фултон гарантировал себе место в учебниках  по истории — в одних как  старт борьбы за свободную Европу, а в других — как место разжигания новой мировой войны.