Монголо-татрское нашествие, суть ордынского ига и его влияние на судьбу Руси

  Вместе с тем  русский народ остро чувствовал  несправедливость всего происходящего.  Агрессия с Востока и Запада, заставляла винить во всём  иностранцев «нехристей». У русских в условиях ордынского ига и неприязненного отношения католического Запада развивалась национальная ограниченность, ощущение только  себя истинным христианским, православным народом. Церковь оставалась единственным общенациональным общественным  институтом. Поэтому единство нации основывалось на  осознании принадлежности к единой вере, идее богоизбранности русского народа. В последующем это проявится в теории «Москва-третий Рим». 

  Зависимость  от монголов, широкие торговые  и политические связи с Золотой  Ордой и другими восточными  дворами приводили к бракам  русских князей с « татарскими  царевнами», стремлению подражать  обычаям ханского двора. Всё  это порождало заимствование  восточных обычаев, распространявшихся  от верхов общества до низов. 

  Постепенно русские  земли не только в политическом, но до определённой степени  и в культурном отношении становились  частью Великой Степи. По крайней  мере у европейцев, вновь познакомившихся  с бытом Руси в ХV-ХVII веках, было много оснований именовать эту землю «Татарией». Из-за разницы в темпе и направлении общественного развития в жизни Руси и Западной Европы, имевших в Х-ХII веках сходные формы, к ХIV-ХV векам возникли качественные различия. 

  Выбор Востока  в качестве объекта взаимодействия  для Руси оказался довольно  устойчивым. Он проявился не только  в приспособлении к восточным  формам государства, общества, культуры  в ХIII-ХV веках, но и в направлении экспансии централизованного государства русского в ХVI-ХVII веках. Даже в ХVIII веке, когда, главным стало взаимодействие России и Запада, Европы, европейцы отмечали склонность России давать восточные «ответы» на «вопросы» Запада, что сказалось в усилении самодержавия и крепостничества как основ европеизации страны31.               
 
 

V. Дискуссия о  степени влияния монгольского (ордынского) ига на развитие, судьбу России. 

  В науке споры—обычное дело. Собственно без них и не было бы науки. В исторической науке споры зачастую бывают бесконечными. Таковой является и дискуссия о степени влияния монгольского (ордынского) ига на развитие России на протяжении более двух столетий. Одно время—в ХIХ веке—было принято даже не замечать этого воздействия. 

  Наоборот, в исторической  науке, а также публицистике  последних десятилетий считается,  что иго стало поворотным пунктом  во всех сферах общественной  жизни, более всего в политической, поскольку было остановлено движение  к единому государству по образцу  западноевропейских стран, а также  в общественном сознании, сформировавшим, вследствие ига, душу русского  человека, как душу раба32. 

  Сторонники традиционной  точки зрения, а это историки  дореволюционной России, историки  советского периода и многие  современные историки, писатели  и публицисты, т.е. фактическое  значительное большинство крайне  негативно оценивают воздействие  ига на самые различные стороны  жизни Руси. Происходило массовое  перемещение населения, а с  ним и земледельческой культуры  на запад и северо-запад, на  менее удобные территории с  менее благоприятным климатом. Резко  снизилась политическая и социальная  роль городов. Усилилась власть  князей над населением. Произошла  и определённая переориентация  политики русских князей на  восток. Сегодня не модно, а зачастую считается неуместным цитировать классиков марксизма, но, на мой взгляд, иногда стоит. По словам Карла Маркса « монгольское иго не только подавляло, но оскорбляло и иссушало саму душу народа, ставшего его жертвой»33. 

  Собственно и  я в своей работе придерживаюсь  традиционной точки зрения.  Но  есть и другая, прямо противоположная  точка зрения на рассматриваемую  проблему. Она рассматривает вторжение  монголов не как завоевание, а  как «великий кавалерийский рейд»  (разрушались только те города, которые, стояли на пути войска; гарнизонов монголы не оставляли;  постоянной власти не установили; с окончанием похода Батый  ушёл на Волгу). 

  В конце ХIХ- начале ХХ века в России появилась новая культурно-историософская (историософия-- философия истории) и геополитическая теория—евразийство. Среди многих других положений, совершенно новой, чрезвычайно непривычной, а зачастую шокирующей была трактовка теоретиками евразийства (Г.В.Вернадским, П.Н.Савицким, Н.С.Трубецким) древнерусской истории и так называемого « татарского» периода отечественной истории. Чтобы понять суть их высказываний, нужно вникнуть в суть идеи евразийства. 

  «Евразийская  идея» базируется на принципе  единства «почвы» (территории) и  утверждает самобытность и самодостаточность  славяно-тюркской цивилизации, сложившейся  в рамках сначала Золотой орды, затем Российской империи, впоследствии  СССР. И сегодня, нынешнее руководство  России, испытывая огромные трудности  в управлении страной, в которой  рядом православные и мусульмане, причём имеющие свои государственные  образования (Татарстан, Башкортостан, Ингушетия, наконец, Чечня (Ичкерия)) объективно заинтересовано в  распространении идеи евразийства. 

  По мнению  теоретиков евразийства, вопреки традиции отечественной исторической науки видеть в монгольском иге только лишь «угнетение русского народа баскаками поганых», евразийцы усматривали в данном факте российской истории в значительной мере положительный итог. 

  «Без «татарщины»  не было бы России»-- писал П.Н.Савицкий в работе  «Степь и оседлость».В ХI—первой половине ХIII веков культурное и политическое измельчание Киевской Руси ни к чему иному, как к чужеземному игу привести не могло. Велико счастье России, что она досталась татарам… Татары не изменили духовного существа России, но в отличном для них в эту эпоху качестве создателей государств, милитарно-организующейся силы они, несомненно, повлияли на Русь». 

  Другой евразиец  С.Г.Пушкарёв писал: «татары не только не обнаруживали систематических устремлений к уничтожению русской веры  и народности, но наоборот, проявляя полную веротерпимость, ханы монгольские выдавали ярлыки русским митрополитам на охрану прав и преимуществ русской церкви»34. 

  Развивая эту  свою мысль, С.Г.Пушкарёв противопоставлял «татарской нейтральной среде» романо-германский  «Дранг нах Остен», в результате которого «прибалтийские и полабские  славяне исчезли с лица земли»35. 

  Данное преимущество  Востока над Западом оценили  многие русские  государственные  деятели того времени. В качестве  яркого примера «древнерусского  евразийца» Г.В.Вернадский приводил Александра Невского (причисленного, кстати, Русской Православной церковью к лику святых). В противоположность связавшему себя с Западом Даниилу Галицкому Александр Невский, « с гораздо меньшими историческими данными добился гораздо более прочных политических результатов. Князь Александр Ярославович выделил в монголах дружественную в культурном отношении силу, которая могла помочь ему сохранить и утвердить русскую самобытность от латинского Запада»36 -  так оценивал Г.В.Вернадский «восточническую» ориентацию Александра Невского и его ставку на Орду. 

  Мысль Г.В.Вернадского углубил другой евразийский историк—Борис Ширяев. В одной из своих статей он приходит к выводу, «что монгольское иго вызвало русский народ из провинциализма исторического бытия мелких разрозненных племенных и городских княжеств так называемого удельного периода на широкую дорогу государственности». «В этой промежуточной эпохе и кроется генезис русской государственности»37— констатировал он. 

  Известный эмигрантский  историк и этнограф калмыцкого  происхождения Э.Д.Хара-Даван полагал, что именно в эти годы были заложены основы российской политической культуры, что монголы дали покорённым русским землям «основные элементы будущей московской государственности: самодержавие (ханат), централизм, крепостничество»38. Кроме того «влиянием монгольского владычества русские княжества и племена были слиты воедино, образовав сначала Московское царство, а впоследствии Российскую империю»39. 

  Традиционная  для России персонификация верховной  власти также уходит в эту  эпоху. 

  Монгольское  владычество сделало московского  государя абсолютным самодержцем,  а его подданных—крепостными. И если Чингисхан и его преемники управляли именем Вечного Синего Неба, то русский царь самодержец управлял подвластными ему как Помазанник Божий. В результате монгольское завоевание способствовало превращению России городской и вечевой в Россию сельскую и княжескую/от автора: с современных позиций всё это выглядит печально, но… 

  Таким образом,  по мнению евразийцев «монголы  дали России свойство организовываться  военно, создавать государственно-принудительный  центр, достигать устойчивости…становиться  могущественной «ордой»40.  

   Кроме того, в период ХIII-ХV веков, отмечали евразийские авторы на территории России за счёт привнесения тюркского элемента в русскую (славянскую) культуру в целом сложился определённо новый этнотип, заложивший основы психологии русского человека41. Так, князь Н.С.Трубецкой полагал, что «тюрк любит симметрию. Ясность и устойчивое равновесие; но любит, чтобы всё это было уже дано, а не задано, чтобы это определяло по инерции его мысли, поступки и образ мыслей»42. 

  Такая психика  сообщает нации «культурную устойчивость  и силу, утверждает культурно-историческую  преемственность и создаёт условия  экономии национальных сил, благоприятствующих  всякому строительству»43.  Влившись  во время монгольского ига  в славянскую стихию эти тюркские  черты русской народной психики  обусловили и прочность московского  государства («не ладно скроенного, но крепко сшитого»), и то «бытовое  исповедничество, ту пропитанность культуры и быта религией, которые были следствием особых свойств древнерусского благочестия». Правда, по мнению евразийского теоретика, оборотной стороной этих черт была «чрезмерная неповоротливость и бездеятельность теоретического мышления». 

  По мнению  евразийцев, русское религиозное  сознание получило значительную  «подпитку» с Востока. Так, Э.Д.Хара-Даван писал, что «русское богоискательство»; «сектантство», паломничество к святым местам с готовностью на жертвы и муки ради духовного горения могла быть только с Востока, потому что на Западе религия не влияет на жизнь и не трогает сердца и души своих последователей, ибо они всецело и без остатка поглощены только своей материальной культурой»44. 

  Но не только  в укреплении духа виделась  евразийцам заслуга монголов. На  их взгляд с Востока Русь  заимствовала также черты воинской  доблести монгольских завоевателей: «храбрость, выносливость в преодолении  препятствий на войне, любовь  к дисциплине». Всё это «дало  русским возможность создать  Великую Российскую империю после  монгольской школы»45. 

  Дальнейшее развитие  отечественной истории виделось  евразийцам следующим образом. 

  Постепенное  разложение, а затем и падение  Золотой Орды приводят к тому, что её традиции подхватывают  окрепшие русские земли, и империя  Чингисхана возрождается в новом  обличье Московского царства.  После относительно лёгкого покорения  Казани, Астрахани и Сибири империя  практически восстанавливается  в прежних границах. 

  Одновременно  с этим происходит мирное проникновение  русского элемента в восточную  среду и восточного—в русскую,  цементируя, таким образом, интеграционные  процессы. Как отмечал Б.Ширяев: «Русское государство, не поступаясь своим основным принципом—православной бытовой религиозностью, начинает применять к покорённым татарскими ханствами испытанный им на себе чингисхановский метод веротерпимости. Этот приём связал оба народа»46.  

  Таким образом,  период ХVI-ХVII вв. рассматривается евразийцами как эпоха лучшего выражения евразийской государственности. 

  Евразийская  теория взаимоотношений русских  и монголов (тюрков) вызвала бурную  полемику в среде русских эмигрантских  историков. Большинство из них,  воспитанных на классических  трудах русской исторической  школы, не принимали данной  трактовки и, прежде всего концепции  монгольского влияния на русскую  историю. Да и среди евразийцев  единства не было. Так, например, видный евразиец Я.Д.Садовский в своём письме П.Н.Савицкому резко критиковал книгу «Наследие Чингисхана в русской империи», вышедшую в 1925 году за «восхваление гнуснейшего и подлейшего рабства у татар»47. Подобной позиции придерживался и другой видный евразийский теоретик—М. Шахматов. 

 « Что уж  говорить о противниках евразийства вообще». Так П.Н.Милюков противопоставлял аргументации евразийцев  свои тезисы об «отсутствии евразийской культуры, общей русским с монголами» и «отсутствии какого-нибудь значительного родства восточного степного быта с оседлым русским»48. «Апофеоз татарщины» усматривал в евразийской теории видный либеральный историк А.А.Кизеветтер. «Дмитрий Донской и Сергий Радонежский с точки зрения правоверного евразийца должны быть признаны изменниками национальному призванию России»49  - иронизировал он.