Масоны и заговор декабристов

Николай I переживал  в это время ужасную драму. Он говорит Дернбергу: "Можно ли быть более несчастным? Я делаю  все возможное, чтобы убедить  их, а они не хотят ничего слушать".

Только один Каховский глупо и зверски  мясничал. Предоставим опять слово  М. Цейтлину.

"Пуля, пущенная "шалуном", пуля Каховского, отлитая  им накануне, убила героя Отечественной  войны Милорадовича. Командир Лейб-Гренадеров  Штюрлер пытался уговорить гренадер, "но Каховский одним выстрелом  прекратил его мольбы и речи".

Кюхельбекер выстрелил в Великого Князя Михаила. Стрелял в генерала Воинова, сопровождавшего Милорадовича.

Жизнь Великого Князя Михаила Павловича была спасена лишь благодаря трем матросам, успевшим выбить пистолет из рук Кюхельбекера.

Милорадович и Каховский! Даже неудобно сравнивать эти два имени. Один прославленный патриот и мужественный воин, второй фантазер и государственный преступник, кончивший жизнь на виселице. Но упорная клевета фанатических врагов русской государственности, приверженцев социального утопизма разных мастей, сделала свое черное и несправедливое дело.

Имя национального  героя Милорадовича забыто, а имя  его убийцы пользуется почетом среди  широких кругов русского народа.Разве  это не страшно?

Принц Евгений  Вюртембергский, передавший умиравшему Милорадовичу письмо императора Николая I, пишет в своем письме:"На высказанное мною сердечное сожаление по поводу его положения, с выражением надежды на сохранение его дней, он возразил: "Здесь не место предаваться обольщениям. У меня антонов огонь в кишках. Смерть не есть приятная необходимость, но Вы видите, я умираю, как и жил, прежде всего с чистой совестью".

По прочтении  письма он сказал:

"Я охотно  пожертвовал собою для императора  Николая. Меня умиляет, что  в меня выстрелил не старый  солдат". Тут он прервал разговор. "Прощайте Ваша Светлость. На мне лежат еще важные обязанности. До свидания в лучшем мире". Это были его последние слова, когда я уходил, его меркнувшие глаза бросили на меня последний дружеский взгляд".

Так умер герой  Отечественной войны, граф Милорадович, первая жертва российского политического фанатизма.

Ганноверский  посланник Дернберг пишет о Имп. Николае I: "В эти ужасные минуты, он показал хладнокровие и присутствие  духа, которые приводили в восхищение зрителей".

Принц Евгений  вспоминает: "Император проявил в этом тяжелом положении много храбрости и присутствия духа".Андрей Болотов, стоявший в толпе любопытных и находящийся в непосредственной близости к Императору, также вспоминает о мужестве Николая I.

Даже ненавидевший императора Николая I, потомок французских якобинцев, Кюстин пишет: "Очевидцы видели, как Николай духовно рос перед ними... Он был настолько спокоен, что ни разу не поднял своего коня в галоп". "Он был очень бледен, но ни один мускул не дрогнул в его лице. А смерть ходила около него. Заговорщики ведь указали его как свою первую жертву. Драгунский офицер, странного вида, с обвязанной головой, уже подходил к Царю и говорил с ним по дороге от Зимнего Дворца к Сенату. Это был Якубович, раненый в голову который хвастался тем, что он был готов убить всех тиранов.

Другой заговорщик, Булатов, держался около Императора, вооруженный пистолетом и кинжалом..." Каховский на допросе сказал Николаю I: "Слава Богу, что вы не приблизились к каре: в моей экзальтации я  первый бы выстрелил в вас".

С. Волконский, потомок одного из декабристов, сообщает в книге "О декабристах": "Произошел бой, кончившийся подавлением мятежа.

Неудачная попытка  раскрыла еще одну слабую сторону  заговора: у них не было никаких  корней. Народ не знал о них. Солдаты  повиновались офицерам либо из побуждений слепой дисциплины, либо даже под туманом недоразумения: они кричали "Да здравствует Конституция", но многие думали, что "Конституция" есть женский род от слова "Константин" и что этим обозначается жена Великого князя Константина Павловича..." И не любившие Николая I, - по словам Зайцева, - "не могли отрицать, что 14 декабря показал он себя властелином. Личным мужеством и таинственным ореолом власти действовал на толпу. Он Власть... "Это Царь". Вожди мятежников могли быть и образованней его и много было правильного в том, что они требовали, но у них не было ни одного "рокового человека", Вождя. Николай Вождем оказался и победил".

Декабристы  хотели, сознавали они это или  не сознавали, довести начатое Петром I разрушение русской монархии до своего естественного конца. Д.С. Мережковский правильно отмечает в статье, посвященной 100-летию со дня восстания декабристов: "... Между Пушкиным и Петром - вот их место. Недаром, именно здесь, на Петровской площади, у подножия Медного Всадника, начинают они восстание, как будто против него.

Добро Строитель  чудотворный!

Ужо тебя...

Как будто  уничтожают его, а на самом деле, продолжают..."

VIII. Как "рыцари свободы" вели себя во время следствия

Николай Первый взял в свои руки следствие о заговоре декабристов, чтобы узнать самому лично  цели и размах его. После первых же показаний ему стало ясно, что здесь не имеет место простой акт непослушания. Заговор не был измышлением каких-то доносчиков, - это была реальность. Цель заговора было уничтожение России такой, какой он себе ее представлял.

"Революция  у ворот Империи, сказал он  в эту трагическую ночь Великому Кн. Михаилу, но я клянусь, что она в нее не проникнет, пока я жив и пока я Государь милостию Божьей". И далее: "Это не военный бунт, но широкий заговор, который хотел подлыми действиями достигнуть бессмысленные цели... Мне кажется, что у нас в руках все нити и мы сможем вырвать все корни". И еще: "Могут меня убить, каждый день получаю угрозы анонимными письмами, но никто меня не запугает".

"С самого  же начала я решил не искать  виновного, но дать каждому  возможность себя оправдать. Это исполнилось в точности.

Каждый, против которого было лишь одно свидетельство  и не был застигнут на месте  преступления, подвергался допросу; его отрицание, или недостаток доказательств  имели следствием немедленное освобождение." "Это утверждение Николая I правильно, - пишет Грюнвальд. Николай испытывал удовольствие быть человеколюбивым, в особенности в начале следствия. Он отказался признать вину, даже признанную, молодого князя Суворова, юнкера Лейб-Гвардейского Конного полка. "Суворов не в состоянии изменить своему Государю".

Он отправляет к матери поручика Коновницына, "чтобы  она его высекла".

Николай I был  убежден в необходимости применить  суровые меры наказания, но пытался  исключить из числа наказуемых всех достойных снисхождения. "Это  ужасно, - пишет он Вел. Кн.

Константину, - но надо, чтобы их пример был бы другим наука, и так как они  убийцы, их участь должна быть темна". И дальше:"Надо было все это  видеть, все это слышать из уст  этих чудовищ, чтобы поверить во все  эти гадости... Мне кажется надо поскорее кончать с этими мерзавцами, которые, правда, не могут больше иметь никакого влияния ни на кого, после сделанных ими признаний, но не могут быть прощены, как поднявшие первыми руку на своих начальников."

В начале февраля  Николай I сказал Фердинанду Австрийскому:

"Эти изуверы,  которые были всем обязаны  Императору Александру и которые  заплатили ему самой черной  неблагодарностью".

Пестеля Николай I характеризует как "преступника  в полном смысле слова: зверское выражение  лица, наглое отрицание своей вины, ни тени раскаяния". Артамон Муравьев: "пошлый убийца при отсутствии других качеств".

Императрица мать писала: она надеется на то, что "они не избегнуть своей участи, как ее избегли убийцы Павла I". Николай I пишет далее своему брату  Константину: "Отцы приводят ко мне своих сыновей; все хотят показать пример и омыть свои семьи от позора".

В письме к  Цесаревичу Константину Император  Николай писал:"Показания Рылеева, здешнего писателя и Трубецкого, раскрывают все их планы, имеющие широкое  разветвление в Империи, всего любопытнее то, что перемена Государя послужила лишь предлогом для этого взрыва, подготовленного с давних пор, с целью умертвить нас всех, чтобы установить республиканское конституционное правление: у меня имеется даже сделанный Трубецким черновой набросок конституции, предъявление которого его ошеломило и побудило его признаться во всем".

Цейтлин старается  изобразить что декабристов пытали:"Пыток  не было. Но непокорных сажали на хлеб и на воду, кормили соленой пищей, не давая воды. Вблизи казематов шумела тюремная солдатня и изнервничавшимся узникам казалось, что это делается нарочно, чтобы помешать им спать. На них надевали кандалы и эта мера производила потрясающее впечатление". Вот воистину пишется "трамвай", а выговаривается - "конка" Выдали всех без пыток, испугавшихся только перевода на хлеб и воду, кандалов надетых на руки.

"Только  немногие из декабристов, - пишет  Цейтлин, продолжали мужественно  защищать те убеждения, за которые  вчера были готовы отдать свою  жизнь. Не позабудем их имена:  Пущин, Якушкин, Борисов, казалось бы склонный к экспансивности, но сдержанный в своих показаниях Муравьев".

"Пречестные  русские малые", которым все  равно ехать ли на греческое  восстание или стрелять в главу  собственного государства во  имя осуществления сумбурных революционных планов, за редким исключением обычно очень жидки, когда приходит час расплаты.

Таким именно оказался Каховский, в своих письмах  из крепости к Императору Николаю I, свою вину перекладывавший на общество заговорщиков.

"... Намерения  мои были чисты, но в способах я вижу заблуждался. Не смею Вас просить простить мое заблуждение, я и так растерзан Вашим ко мне милосердием: я не изменял и обществу, но общество (общество декабристов - Б. Б) само своим безумием изменило себе".

И дальше Каховский делает следующее признание:

"Очень  понимаю, что крутой переворот  к самому добру может произвести  вред". Таков нравственный портрет  человека без стержня, тираноубийцы  № 2, Каховского.

Трубецкой, как  вспоминает Николай I, сначала все  отрицал, но когда увидел проект манифеста, написанный его рукой, упал к ногам Царя и молил его о пощаде.

Николай I был  прав, когда сказал арестованному  кавалергарду Виненкову:

Судьбами  народов хотели править. Взводом  командовать не умеете.

"Трубецкой, - пишет М. Цейтлин, - не явился на площадь и оставил войска без вождя, преступление караемое на войне смертью.

Этим ли, иди  полной откровенностью на допросах он купил себе помилование, о котором  молил на коленях".

Что касается самого главного вожака декабристов - Пестеля, то он заранее отрекся от всего того героизма, который приписывается и ему, и всем заговорщикам, ибо он зачеркнул всю свою прошлую деятельность покаянным словом в письме генералу Левашеву:

"Все узы  и планы, которые меня связывали  с Тайным Обществом, разорваны  навсегда. Буду ли я жив или мертв, я от них отделен навсегда... Я не могу оправдаться перед Его Величеством. Я прошу лишь пощады... Пусть он соблаговолит проявить в мою пользу самое прекрасное право его царственного венца и - Бог мне свидетель, что мое существование будет посвящено возрождению и безграничной привязанности к Его священной персоне и Его Августейшей семье." Каховский стал "обожать" Царя. Николай напомнил ему:

А нас всех зарезать хотели.

У Каховского не нашлось мужества признаться, что  он больше всех хотел перебить всех Романовых.

Каховский воспылал лютой ненавистью к Рылееву, когда  узнал, какую циничную игру он вел  с ним и Якубовичем. Одоевским, восклицавшим: Умрем! Ах, как славно умрем. ., - по словам Цейтлина, овладел панический страх. "Его письма - это животный, кликушечий вопль", - пишет Цейтлин.

Одоевский написал  на всех декабристов донос.

Но в этом был повинен не один Одоевский. "Самый  тяжелый грех декабристов: они выдавали солдат. Даже Сергей Муравьев, даже Славяне  рассказали все о простых людях, слепо доверившихся им, которым грозили шпицрутены" (М. Цейтлин).

О том, как  мучают сейчас только заподозренных  в заговоре против правительства  современные почитатели декабристов, мы знаем все хорошо. А как расправлялся Николай Первый со всеми только заподозренными в участии в заговоре мы узнаем из воспоминаний И.П. Липранди.