Специфика «лингвистического облика» Санкт-Петербурга

ну  уменьшатся, но наоборот

в неповторимой перспективе  Росси»

(«Похороны Бобо»  1972) 

     Именно  треугольные дома и арки также являются символом Петербурга. В «Похороны Бобо» Бродский упоминает одного из главных архитекторов Петербурга – зодчего Росси, говоря о неповторимости, уникальности построенных им зданий.

    Бродский говорит не только  о формах, есть множество описаний  материалов, использованных при строительстве: 

«…Где на склоне шуршит твоя быстрая тень по спине кирпичей»

 («Ты поскачешь во мраке по бескрайним холодным холмам…» 1962) 

«Этот край недвижим. Представляя  объем валовой 

Чугуна  и свинца, обалделой  тряхнешь головой,

Вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках.

Но  садятся орлы, как магнит, на железную смесь»  

«Кирпичный  будоражит позвоночник 

Печная  мышь.

И за окном

Толпа деревьев в деревянной раме,

Как легкие на школьной диаграмме, объята сном» 

(«Конец прекрасной  эпохи» 1969) 

     Чугун, свинец, железо, кирпич – Бродский заявляет о недвижимости. Описание именно этих материалов столь же значимо, это символы гнета, давящей жести, громоздкости. Нет никакой хрупкости в строениях, нет упоминаний о каких либо ценных металлах.

Выводы к главе 2 

    Петербург в поэзии Бродского предстает в строго определенных образах.

Город, в котором пробуждалось и воспитывалось  сознание Бродского, изобиловал руинами. Ленинград был сильно разрушен немецкими бомбежками и артобстрелами. До конца сороковых годов обрушенные здания со странно обнажившимися интерьерами бывшего человеческого жилья можно было встретить на каждом шагу. В центральной части города развалины иногда были прикрыты фанерными экранами с нарисованными на них фасадами. Замысел городских властей состоял в том, чтобы намекнуть уцелевшим жителям опустошенного голодом и войной города на возвращение к нормальности, но эффект от этих декораций был скорее иной – улицы напоминали пустынную театральную сцену.

     В его стихах Петербург – это кирпич, щебень, камень и металл, это треугольные дома, пустые дворцы, полуразрушенные церкви. Его язык полон своеобразных эпитетов, его построения рифмы уникальны.

   Он переворачивает представление  о городе. Сравнивая его Петербург  с Петербургом Пушкина, мы видим совершенно иную картину. При этом Бродский не отрицает своей принадлежности к нему. “Лично мне чем Петр приятен? Чем он и хорош и ужасен? Тем, что он действительно перенес столицу империи на край света. Какие у него для этого были рациональные основания, я уж не знаю. Но он начисто отказался от этой утробной московской идеи. То есть это был человек, по праву ощутивший себя... Государем!” — заметил Бродский в беседе с Соломоном Волковым. Слышимая в этих словах признательность первому русскому императору за основание прекрасного города на западной границе России как раз роднит Бродского с Пушкиным Петербург для Бродского “самый прекрасный город на свете. С огромной рекой, повисшей над своим глубоким дном, как огромное серое небо — над ней самой. Вдоль реки стояли великолепные дворцы с такими изысканно-прекрасными фасадами, что если мальчик стоял на правом берегу, левый выглядел как отпечаток гигантского моллюска, именуемого цивилизацией. Которая перестала существовать” (эссе “Less than one” — “Меньше единицы”).

Заключение 

      В ходе данного исследования была проанализирована поэзия Иосифа Бродского. Найдя в его произведениях лексикон, типичный для   петербургского текста, можно утверждать, что безусловно, его поэзия представляет собой именно петербургский текст. Поэтические пристрастия и отталкивания указывают на то, куда уходят корни поэтики Бродского, на генетические черты его поэтической индивидуальности. Литературная критика обычно сосредоточивает внимание на том, как поэт, стремясь быть самим собой в своем времени, видоизменяет или разрушает унаследованные способы выражения, но то, что унаследовано, навсегда остается органической составляющей его поэзии. Генезис стиля Бродского, то «лица необщее выраженье», о котором он говорил в своей «Нобелевской лекции», ставит его особняком в поколении поэтов, пришедших в литературу между серединой пятидесятых и серединой шестидесятых годов.

     Молодые поэты в Ленинграде 1950-х гг. воспитывались в правилах непосредственно предшествующего поколения.

     Одним из важных шагов становления его поэзии стало знакомство с поэзией Бориса Слуцкого. Цветаева и Баратынский, а несколькими годами позже — Мандельштам, оказали, по словам самого Бродского, определяющее влияние на него.

Как поэты  из современников на него повлияли Евгений Рейн, Владимир Уфлянд, Станислав Красовицкий.

     Позднее Бродский называл величайшими поэтами Одена и Цветаеву, за ними следовали Кавафис и Фрост, замыкали личный канон поэта Рильке, Пастернак, Мандельштам и Ахматова.

     Возможно именно благодаря влиянию этих поэтов у Бродского сложились именно такой, свой собственный язык и ритмика. Его безусловно можно назвать продолжателем петербургского текста.  

Список  литературы  

1. Топоров В.Н. «Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное.» — М.: Издательская группа «Прогресс» - «Культура», 1995 — С. 259 - 367.
2. Лосев Л.В. «Иосиф Бродский. Опыт литературной биографии.» Серия ЖЗЛ. — М.: Мол. гвардия, 2006. — 480 стр
3. Гордин Я.А. «Перекличка во мраке. Иосиф Бродский и его собеседники.» — СПб.: Пушкинский фонд, 2000.
4. Гордин Я.А. Рыцарь и смерть, или Жизнь как замысел: О судьбе Иосифа Бродского. — М.: Время, 2010. — 256 с.
5. Полухина В.А. «Иосиф Бродский. Жизнь, труды, эпоха.» — СПб.: Звезда, 2008. 528 с.
6. Ли Чжи Ен. «Конец прекрасной эпохи»: Творчество Иосифа Бродского: Традиции модернизма и постмодернистская перспектива. — СПб.: Академический проект, 2004. — 156 с.
7. Штерн Л.Н. «Поэт без пьедестала: Воспоминания об Иосифе Бродском.» — М.: Время, 2010. — 336 с.
8. Меднис Н.Е. «Сверхтексты Санкт-Петербурга» СПб.:Звезда, 2009. 124 с.

Приложения 
 
 
 

     Иосиф Александрович Бродский родился 24 мая 1940 года в Ленинграде, в клинике профессора Тура на Выборгской стороне. Петербург – самый северный из больших городов мира. Бродский всю жизнь боялся жары, летом его тянуло в северные края – с соснами, гранитом, мхом, серым небом и серой водой. Жить ему всегда хотелось в городе у большой реки или моря. Когда началась война и отец ушел в армию, мать с годовалым сыном переехала из квартиры отца на углу Обводного канала и проспекта Газа (Старо-Петергофского) поближе к своей родне, в дом за Спасо-Преображенским собором. Там Бродские жили до 1955 года. Когда Иосиф был уже подростком, переехали через площадь наискосок в «дом Мурузи». Большой доходный дом, изукрашенный в «мавританском» стиле, был построен по проекту архитектора А. К. Серебрякова для князя А. Д. Мурузи в 1874–1877 годах на участке, некогда принадлежавшем Н. П. Резанову, известному в русской истории своим роковым плаванием в Калифорнию в 1803 году. Бродский жил в описанных им позднее «полутора комнатах» до отъезда из России в 1972 году. Там же до конца своих дней оставались его родители. Из окна своей комнаты Иосиф с детства видел Спасо-Преображенский собор – сначала прямо перед окном, а после переезда в дом Мурузи, если посмотреть направо. Выстроенный по проекту Земцова и Трезини в середине восемнадцатого века и перестроенный Стасовым в 1827–1829 годах, Спасо-Преображенский собор при советской власти оставался одним из немногих действующих храмов в Ленинграде. «Все детство я смотрел на его купола и кресты, на звонаря, на крестные ходы, на Пасхи, на заупокойные службы – сквозь окна, на факелы, на венки и жезлы центурионов, обильно украшавшие его белые стены, на легкий классический бордюр его карнизов», – вспоминал Бродский. В садике у собора мать и дедушка учили его кататься на велосипеде. Ограда садика сделана из пушечных стволов, захваченных у турок в ходе победоносной войны 1828–1829 годов на Балканах. Стволы соединены толстыми чугунными цепями, «на которых самозабвенно раскачивались дети, наслаждаясь как опасностью свалиться на железные острия прутьев внизу, так и скрежетом. Стоит ли говорить, что это было строго запрещено и церковный сторож постоянно прогонял нас. Надо ли объяснять, что ограда казалась гораздо интереснее, чем внутренность собора с его запахом ладана и куда более статичной деятельностью.  В Преображенскую площадь, на которой вырос и жил Иосиф, упирается Пантелеймоновская (Пестеля) улица. Начинается она от Фонтанки у Летнего сада, от моста с перилами, украшенными щитами Персея с ликом горгоны Медузы. [2, c. 45]

     Если принять Преображенскую площадь за центр, то внутри круга, описываемого радиусом получасовой прогулки, оказываются Летний сад, Инженерный замок, Эрмитаж, Таврический сад, Смольный монастырь и почти все места, связанные со значительными событиями жизни Бродского – школы, где он учился, дома, где жили друзья, Дом писателей на Шпалерной, место его поэтических триумфов и источник интриг против него. А за Литейным мостом место его первой работы, завод «Арсенал», и второй – областная больница. Там же тюрьма «Кресты», где он сидел в 1964 году. Совсем рядом с домом, в двух кварталах, внутренняя тюрьма ленинградского управления Комитета госбезопасности, где он провел два дня после второго ареста в 1962 году. Еще ближе сам «Большой дом», откуда за поэтом шпионили.

     В доме на углу Пантелеймоновской и Литейного, где Бродский прожил две трети своей российской жизни, до него квартировали А. А. Пушкин, старший сын поэта, и Н. С. Лесков (в 1879 году). 3. Н. Гиппиус с Д. С. Мережковским и Д. В. Философовым жили там с 1899 до 1913 года. В их квартире собиралось Религиозно-философское общество, у них часто бывал Блок, останавливался, приезжая из Москвы, Андрей Белый. В 1919 году в этом доме помещалась литературная студия при издательстве «Всемирная литература» под руководством К. И. Чуковского, где читали лекции Н. С. Гумилев и Е. И. Замятин, а среди слушателей были молодые поэты-акмеисты и писатели, называвшие себя «серапионовыми братьями». В 1920 году студию сменил клуб «Дом поэтов» под председательством сначала Блока, а потом Гумилева. Здесь 21 октября 1920 года читал новые стихи Мандельштам, о чем есть заинтересованная запись в дневнике Блока. Здесь же собирался и знаменитый гумилевский Цех поэтов. Это непустовавшее «свято место» было некогда отмечено Достоевским: «Генерал Епанчин жил в собственном своем доме, несколько в стороне от Литейной, в сторону Спаса Преображения...» Там, где вскоре вырастет дом Мурузи, разворачиваются важные события романа «Идиот». [3, c.104]

    Дотошным знатоком петербургской истории Бродский не был, но город был для него населен призраками петербургской литературы.

     Бродский сравнительно поздно заинтересовался поэзией. Он начал сочинять лет в семнадцать. Ему было уже за двадцать, когда в его стихах стали проявляться признаки оригинальности, но после этого мастерство он набирал очень быстро. «Шествие», длинная поэма («мистерия»), написанная через несколько месяцев после «Петербургского романа» и тоже полная еще непроясненных юношеских волнений, представляет ту же тему значительно отчетливее – по осенним ленинградским улицам бредут князь Мышкин из Достоевского, Арлекин и Коломбина из Блока, Крысолов, скорее из Александра Грина, чем из Цветаевой.