Проблема генезиса морали (на материале мифологии народов Передней Азии)

     Итак, древнейшими обитателями Двуречья была создана высокая культура, которая  оказала исключительно сильное  влияние на дальнейшее развитие всего  человечества, став достоянием многих стран и народов. На территории Месопотамии возникли и получили оформление многие черты материальной и духовной культуры, надолго определившей весь последующий ход всемирной истории. Здесь появились первые города-государства, возникли письменность и литература, зародилась наука.  

     2.2. Признаки формирования моральных представлений в мифологии стран Двуречья

     В этой главе будут рассмотрены элементы морального сознания народов Передней Азии на примере отдельных мифов, содержащих наиболее выраженные компоненты нравственного миропонимания и потому взятых в качестве материала для исследования.   

     На примере знаменитого аккадского эпоса о Гильгамеше можно проиллюстрировать, какие зачатки нравственного миропонимания были характерны для архаического сознания той эпохи.

     Как известно, важнейшим памятником литературы двуречья был цикл сказаний о Гильгамеше, легендарном царе города Урука, который правил в 18 в. до н.э. В этих сказаниях герой Гильгамеш представлен как сын простого смертного и богини Нинсун, подробно описываются его странствия по миру в поисках тайны бессмертия. Одна из самых полных версий легенды (Акадская) начинается с восхваления великих сооружений Урука — города, который славился своим храмом Инанны и мощной крепостной стеной из кирпича. Царь Гильгамеш, на две трети божественного и на треть человеческого происхождения, обременял свой народ чрезмерными повинностями и не упускал ни единой возможности использовать право первой ночи. Жалобы и мольбы жителей Урука были настолько отчаянны, что боги решили обратиться за помощью к богине-сотворительнице Аруру:

     «Аруру, ты создала Гильгамеша,

     Теперь создай ему подобье!

     Когда отвагой он с Гильгамешем сравнится,

     Пусть соревнуются, Урук да отдыхает».²³

     Тогда богиня создала Энкиду, мирно живущего среди зверей. История дикого человека Энкиду, как бы двойника и будущего побратима Гильгамеша, несет очень важную идеологическую нагрузку: она самоценна как символ общечеловеческой судьбы, как ее представляли жители двуречья. В эпосе проходит жизнь Энкиду от сотворения его до смерти: создание из глины, первобытное состояние – фаза дикости и близости с животным миром и в то же время животной невинности и не знания, ибо Энкиду близок с животными только до тех пор пока он не познал женщину»²⁴. «В этих строках явственно встает перед нами представление древних жителей Месопотамии об истории развития человечества от стадии дикости к стадии культуры. И каков же удел и высшая участь человека? Стать героем. Таким и стал Энкиду»²⁵. Гильгамеш, в ответ на жалобы охотника, которому Энкиду портил ловушки, послал к Энкиду блудницу с целью приучить к людям, и та отвела его в Урук. В Уруке Энкиду вызвал Гильгамеша на бой. Началась страшная битва, по завершении которой противники превратились в лучших друзей и отправились вдвоем в кедровые горы, чтобы нарубить священного кедра и убить чудовищную Хуваву (Хумбабу),²⁶ которому покровительствовал Энлиль - один из верховных богов. Побежденное чудовище пытается смягчить свою участь, умоляя Гильгамеша оставить его в живых: «Гильгамеша душою земли заклинал, душою небес заклинал, душою недр заклинал, за руку его хватал: «перед тобою склонюсь»»²⁷. Гильгамеш как будто готов сжалиться и отпустить Хуваву, но Энкиду  уговаривает его: «Если воин плененный к материнскому лону вернется, ты не вернешься к матери, тебя породившей!..» ²⁸ Гильгамеш соглашается убить Хуваву, Энкиду отрубает ему голову. После этого они, нарубив священного кедра, возвращаются в город Урук и богиня Иштар, поразившись силой и красотой Гильгамеша, предлагает ему стать ее супругом, но тот дерзко напоминает, что все ее возлюбленные оказались в подземном царстве:

     «Супругу юности твоей, Думузи,

     Из года в год ты судила рыданья.

     Птичку-пастушка еще ты любила –

     Ты его ударила, крылья сломала,

     Он живет средь лесов и кричит: «Мои крылья!»…»²⁹

      «Какого супруга ты любила вечно?»³⁰

     Месть Иштар не заставила себя ждать: путь Гильгамешу преграждает ужасный небесный бык, однако Гильгамеш и Энкиду убивают и это чудовище. Боги решают покарать их обоих, лишив Энкиду жизни. Перед смертью, Энкиду в отчаянье осыпает проклятиями всех, кто привел его на этот путь: охотника, который рассказал о нем Гильгамешу, блудницу и даже дверь, сделанную из нарубленного им священного кедра. Энкиду обращается с молитвой богу Уту, который успокаивает его, убеждая, что после его смерти Гильгамеш достойно его оплачет, и тогда Энкиду смиряется и возвращает назад свои проклятья. Великую мудрость человеческую высказывает здесь автор поэмы: человек не должен уходить из жизни в гневе, проклиная ближнего.³¹

     После смерти своего друга, Гильгамеша одолевает смятение:

     «И я не так ли умру, как Энкиду?

     Тоска в утробу мою проникла

     Смерти страшусь и бегу в пустыню»³².

     В Гильгамеше совершается глубокое внутреннее перерождение. Герой решает пойти к истоку всех рек, чтобы найти единственного человека, которому удалось обрести бессмертие — далекого Ут-напишти. У подножия гор, где находятся врата Солнца, Гильгамеш встречает отвратительного человека-скорпиона и его жену, которые позволяют ему войти в пещеру. Достигнув моря на краю света, он встречает нимфу Сидури, и та, пытаясь отговорить его от свершения подвига, говорит, что удел человека в том, чтобы жить радостно и достойно, исполняя все, что ему предназначено в жизни и не заглядывать в запретное, ибо: «Боги, когда создавали человека, - смерть они определили человеку, жизнь в своих руках удержали» ³³.

     Гильгамеш продолжает свой путь: переплыв через воды смерти, он находит Ут-напишти и спрашивает, в чем секрет бессмертия. Именно здесь поместил переписчик рассказ о всемирном потопе. Разгневанный на шумное и суетливое человечество Энлиль решил затопить всех людей, но, после совершения сего деяния, боги сильно об этом пожалели:

      «Боги потопа устрашились,

        Поднялись удалились на небо Ану,

        Прижались как псы растянулись снаружи.»³⁴

    Предупрежденный богом Эйа о неизбежной гибели всего живого, Ут-напишти построил и оснастил ковчег, после чего они с женой были превращены в богов и доставлены в неведомые края. Это сокращенный вариант различных сказаний о потопе, подобных истории царя Зиусудры, который по совету бога Энки соорудил ковчег, чтобы спастись от потопа, призванного истребить шумный и неблагодарный человеческий род. История Атрахасиса («Премудрого») представляет собой вавилонскую версию того же рассказа. Гильгамешу не удается завоевать бессмертие, поскольку он либо не сумел устоять в испытании солнцем, либо потерял дарующий вечную молодость цветок. Когда он возвращается в Урук, ему остается лишь одно утешение — любоваться вечными стенами этого города³⁵.

     Предания  о Гильгамеше, как и прочие аккадские, шумерские и вавилонские мифы, оказали очень сильное влияние на мировую литературу и на культуру соседних народов, которые приняли и адаптировали легенды к своей национальной жизни. Сильнейшее влияние на последующее развитие мировых религий оказали мифы о сотворении мира, о всемирном потопе.

   Из рассказа Утнапишти о всемирном потопе можно отчетливо видеть, что вневременные существа (боги) менее всего нуждаются в какой бы то ни было морали. В мифе о потопе (особенно в вавилонской версии сказания) также присутствует архетип обмена. Архетипы – это «изначальные структуры сознания, сложившиеся на уровне коллективного бессознательного и проявляющиеся в основании всех последующих ментальных форм»³⁶. Наличие этой изначальной структуры сознания еще больше  выделяется в вавилонском варианте мифа:

    «Боги с нею оплакивали землю.

    Скорбью насытясь, они жаждали пива…

    Скорбь богов, таким образом, была не совсем бескорыстной – они не на минуту не забывали, чем должны заниматься те, кого они сотворили» ³⁷. Как можно видеть из вышеприведенной цитаты такое «корыстное» отношение с миром священного существенно отличается от бескорыстного «вручения себя высшей силе», характерного для позднейшего религиозного сознания»³⁸.

Индивид, бескорыстно жертвующий собой ради своей цели, может считаться моральным, ибо руководствуется при этом нравственным императивом – долгом, но бессмертные и всемогущие субъекты живут по собственной воле, а не по норме.

      Первоначальную форму взаимоотношений с миром (в том числе и моральных), представленную в виде архетипа обмена, можно также увидеть в мифе, повествующем о путешествии богини любви Инанны-Иштар в подземное царство. В нем, выйдя из подземного царства («Страны без Возврата», как она называлась в самом мифе), Инанна обязана была оставить вместо себя замену:

     «Кто из спустившихся в мир подземный выходил

     неведомо из мира подземного

     Если Инанна покинет Страну без Возврата,

     За голову голову пусть оставит³⁹».

     Дабы сохранить равновесие в мире, Инанна предательски отправила своего жениха Думузи на растерзание демонам подземного мира. Такие законы как «за голову голову» лучше всего иллюстрируют наличие изначальных, не расчлененных структур сознания, элиментами которого, изобилует культурный материал архаического общества. В той же знаменитаой вавилонской поэме «Энума элиш», повествующей о возвышении бога Мардука, сюжетная линия практически полностью основана на принципе обмена: Мардука не интересуют судьбы его предков, которых хочет уничтожить чудовище Тиамат, он соглашается сразиться с Тиамат только в обмен на их абсолютное послушание.

      Нельзя не заметить, что в каком-то смысле мораль – «грехопадение», дисгармоничная форма сознания, разрывающая человека между «хочу» и «надо». Но одновременно мораль есть средство искупления, преодоления человеческого несовершенства, приближения его к идеальному состоянию земными средствами. Так Гильгамеш, являясь смертным божественным потомком, пытался найти путь к бессмертию в начале обессмертив свое имя в истории, затем и в буквальном смысле заполучить вечную жизнь, как и Утнапишти. Его путь к морали был, своего рода, путем к искуплению за тщеславное прошлое, где он уничтожил Хуваву – стража священного кедрового леса.

     Когда общественное развитие разворачивается по «стреле времени», тогда и личное время начинает осознаваться как конечное индивидуальное бытие, бытие-к-смерти. Мораль, таким образом, оказывается уделом смертных и не всемогущих существ, выступает духовной компенсацией за неспособность обрести бессмертие или вернуться в золотое архаическое «безвременье». В сказании о Гильгамеше мы видим, что когда умирает, равный Гельгамешу по силе Энкиду – страх смерти бросается герою в глаза и он переживает глубокое внутреннее перерождение из буйного молодого героя, стремящегося прославить свое имя, в мудреца-отшельника, ищущего способ стать частью вечного, «должного». В сказании о Гильгамеше мы можем лицезреть раннюю форму рефлексивного нравственного образа мыслей, хоть и представленную в чувственно-символической форме. В Умирающем Энкиду Гильгамеш видит самого себя – эта пограничная ситуация (видение собственной гибели в перспективе) заставляет его бежать от непереносимой им реальности в поисках того, что он считал «должным» (бессмертия). Очень важно отметить, что в мифе о Гильгамеше хоть и имеются нравственные проявления, однако там отсутствуют нравственные мотивы: действия всех персонажей строго предопределены и не основываются на каких-либо нравственных предписаниях. Гильгамеш, стремясь к «должному» (к бессмертию), меньше всего руководствовался чувством долга: его подпитывали только корыстные мотивы, а именно страх перед смертью и, прежде всего, перед его собственной смертью. Из этого можно заключить, что такого рода мотивация обезличивает героев мифа и лишает их самостоятельности, превращая в рабов собственных «низменных» потребностей или потребностей богов.

     Среди мифов, представляющих интерес для этического рассмотрения, можно также назвать рассказ о сотворении человечества. В мифе бог мирового океана Энки виртуозно высмеивает озадаченную Нинмах (прародительницу всех богов), которая не смогла придумать судьбу слабому немощному человеку.

      Глубокая ирония и грусть ощущается в этом сказании. Как и в мифе о Гильгамеше, здесь говорится, что человеческие судьбы зависят от тех, кто их сотворил, судьбы людей изначально держат в своих руках боги. «Но боги, превосходя могуществом и властью людей, подвержены всем человеческим слабостям – они тщеславны, склонны к излишествам, в них сильно чувство соперничества и жажда превосходства. Воистину это – «боги-люди», как сказано в повести об Атрахасисе⁴⁰». 

     Обобщив, полученные в ходе исследования результаты, можно констатировать следующее:

      1) У народов Двуречья присутствовали зачатки нравственного миропонимания, но на уровне недифференцированного сознания они были слиты с ритуалом.

     2) Ни герои, ни боги мифов Месопотамии не воплощали собой нравственного идеала, ибо поступки их мотивированы исключительно корыстными, прагматическими устремлениями в противовес всяким моральным нормам и понятием долга.

     3) Практически вся мифосимволическая система стран Двуречья  пронизана идеей «равновесия», что свидетельствует о функционировании архетипа обмена, не свойственного для морально развитых сообществ. 

     4) В мифологическом материале стран Передней Азии отсутствовали какие-либо моральные предписания. В культурном наследии Двуречья отсутствовала фиксация обособленных понятий морали – все моральное понимание жизни существовало лишь в мифосимволической форме и было выражено в виде сакральных закономерностей таких как закон «за голову голову».

 

Заключение 

     Мораль возникает в социальных системах, как замена мифологической формы сознания, уже неспособной удовлетворять нравственные потребности данного общества на определенном историческом этапе. Мораль, главным образом, служит для поддержания целостности общества, урегулирования отношений в нем. Появление нравственности означает переход от синкретичной мифоритуальной культуры к дифференцированному сознанию и практике, изменение механизма трансляции ценностей, при котором цикличное понимание мира (как «вечное возвращение») сменяются формами историческими.