Теория длинных волн и теория предвидения Н.Д. Кондратьева

     Но  если сельскохозяйственная депрессия, приходящаяся на понижательный период первого цикла, мало исследована, то депрессия, приходящаяся на понижательный период второго большого цикла (с 70-х гг. XIX в.), исследована довольно подробно. Эта депрессия охватила почти все основные европейские страны и сильно сказалась в Северо-Американских Соединенных Штатах. Факт этой депрессии выявляется также в падении как абсолютного уровня цен сельскохозяйственных товаров, преимущественно продуктов полеводства, так и в относительном падении их покупательной силы. Факт рассматриваемой депрессии проявился также и в падении земельной ренты. По исследованию Томсона земельная рента с 28 шилл. 10 пенсов на акр в 1872-1874 гг. понизилась до 22 шилл. 10 пенсов к 1890-1892 гг.            Наконец, симптомом сельскохозяйственной депрессии в данном случае

является  факт избрания в Англии специальных  парламентских комиссий по выяснению причин депрессии и мер борьбы против нее. Первая комиссия (Richmond Commission) работала с 1879 по 1882 г. В 1893 г. была образована вторая комиссия по изучению сельскохозяйственной депрессии. В докладах, протоколах и других материалах этих комиссий собран подробнейший материал, выясняющий конкретные формы и условия возникновения и развития сельскохозяйственной депрессии.

     Заканчивая  данный пункт, можно заметить, что после кризиса 1920 г., когда по всем данным капиталистический мир вступил в период понижательной волны третьего большого цикла, вновь обнаружились признаки сельскохозяйственной депрессии. Она имеет место в европейских странах, но острее всего дает себя знать на этот раз в САСШ, что заставило  американцев, подобно прибегнуть к образованию специальных комиссий по сельскохозяйственной депрессии.       Четвертая наблюдаемая правильность сводится к следующему. Большие циклы экономической конъюнктуры выявляются в том же едином процессе динамики экономического развития, в котором выявляются и средние циклы с их фазами подъема, кризиса и депрессии. Средние циклы поэтому как бы нанизываются на волны больших циклов. Но если это так, то ясно, что характер фазы большого цикла, на которую приходятся данные средние циклы, не может не отражаться на ходе средних циклов. Действительно, средние циклы, падающие на понижательный период большого цикла, то очевидно, что все повышательные тенденции элементов, участвующих в средних циклах, будут ослабляться, а все понижательные тенденции их будут усиливаться общей понижательной волной большого цикла. Если, наоборот, взять средние циклы, падающие на повышательный период большого цикла, то будем наблюдать обратную картину. Отсюда – средние циклы, приходящиеся на понижательный период большого цикла, должны характеризоваться особой длительностью и глубиной депрессий, краткостью и слабостью подъемов. Средние циклы, приходящиеся на повышательный период большого цикла, должны характеризоваться обратными чертами.          Факты вполне подтверждают выставленные положения. По данным Шпитгофа имеем следующую картину. (Табл. №1).

Таблица №1.

     Отсюда  легко видеть, что в период понижательных  волн большого цикла закономерно преобладают годы депрессий, а в период повышательных волн большого цикла - годы подъемов. Известно, что после кризиса 1920 г. наблюдается длительное депрессивное состояние мирового хозяйства и подъемы конъюнктуры имеют неустойчивый характер. Это явление получает новое освещение, если признать существование закономерности больших циклов и допустить, что с 1920 г. мир вступил в понижательную волну третьего большого цикла.          Можно ли на основании всего предыдущего изложения считать, что существование больших циклов в динамике капиталистического хозяйства

доказано? Данные, которые были приведены для решения этого вопроса, охватывают в некоторых случаях до 140 лет. На этот период приходится всего два с половиной закончившихся цикла. Очевидно, что если доступный изучению отрезок времени и достаточен, чтобы решить вопрос о существовании больших волн конъюнктуры, то он не достаточен, чтобы с полной категоричностью признать и цикличность этих волн. Однако Кондратьев считает имеющиеся данные достаточными, чтобы признать большую вероятность этой цикличности. Я в этом вопросе полностью согласен с автором.¹⁰ 
 
 
 
 
 
 
 
 

     3. Теория планирования  и предвидения.

     Стремление  человека приподнять завесу грядущего  и предвидеть ход событий имеет такую же длинную историю, как и его попытки понять окружающий мир. Очевидно, что в основе интереса к прогнозу лежат достаточно сильные жизненные мотивы. Эти мотивы имеют двоякий характер: теоретический и практический. Однако удельный вес их различен.

     В 1682 г. Галлей (по Кондратьеву) наблюдал прохождение одной кометы, получившей позднее его имя, и определил ее орбиту. В 1705 г. он издал "Очерк кометной астрономии", в котором вычислил не менее 24 кометных орбит. При этом Галлей был поражен сходством между орбитами комет, наблюдавшихся в 1531, 1607 и 1682 гг., и приблизительным равенством промежутков времени (75-76 лет), через которые они появлялись. Галлей допустил, что это была одна и та же комета, и, зная законы ее орбиты, предсказал вероятное новое появление ее около 1758 г., т.е. через 76 лет. В конце 1758 г. Клеро объявил, что прохождение кометы через перигелий (ближайшая к Солнцу точка орбиты небесного тела, движущегося вокруг Солнца по одному из конических сечений — эллипсу, параболе или гиперболе) можно ожидать, с вероятностью ошибки на месяц, около 13 апреля 1759 г. Весь ученый астрономический мир ожидал, оправдаются ли эти предсказания Галлея и Клеро. В день Рождества 1758 г. комета была замечена Георгом Паличем, и она прошла через перигелий ровно за месяц и один день до срока, предсказанного Клеро. Таким образом, прогноз Галлея и Клеро подтвердился блестяще и тем самым оправдал как гипотезу Галлея о тождестве наблюдавшейся кометы, так и то, что законы орбиты этой кометы им были определены достаточно верно.

     Этот  классический случай удачного прогноза с исключительной наглядностью вскрывает теоретическое значение предвидения, значение его для развития науки: совершенно ясно, что прогноз выступает в качестве метода проверки научных теорий и гипотез.        Но как бы ни было велико это теоретическое значение прогноза, какой бы самодовлеющий характер это значение ни приобретало порой, с точки зрения генезиса и удельного веса оно является производным. С точки зрения генезиса основное значение прогноза, как и всякого знания, лежит в том, что оно отвечает настоятельным запросам нашего практического действия в процессе жизненной и социальной борьбы. В процессе жизненной и социальной борьбы вопрос об изменении окружающего мира, о его приспособлении или о приспособлении к нему мы ставим перед собой всюду, где сталкиваемся с явлениями, в той или иной степени поддающимися нашему воздействию. Но с особенной настойчивостью этот вопрос выдвигается перед нами именно в социально-экономической жизни.   Мы хорошо знаем, что процесс социально-экономической жизни в основе имеет стихийный характер и что ход истории шел не по указке науки и знания. Но тем не менее «в истории общества действуют люди, одаренные сознанием, движимые убеждением или страстью, ставящие себе определенные цели». И если они ставят себе цели воздействия на природу, то еще настойчивее они ставят цели воздействия на саму социально-экономическую среду. Больше того, задачи воздействия на природу в конечном счете имеют производный характер и вытекают из целей изменения и улучшения все той же социально-экономической жизни. Эти цели могут быть великими или малыми, высокими или низкими. Но выдвигается ли проект социальной реформы, предлагается ли та или иная мера экономической политики, строится ли тот или иной план регулирования

народного хозяйства, проводится ли задача организации  частного предприятия и т.д., всюду ставится вопрос об активном вмешательстве в ход событий окружающей социально-экономической среды и вопрос о предвидении хода последующих событий. Вот почему в социально-экономической жизни проблема прогноза имеет особенно глубокое практическое значение. 
 

3.1. Проблема предвидения.

     Проблема планового руководства социально-экономической жизнью органически связана с проблемой предвидения. План, конечно, - не только предвидение стихийно развертывающихся событий. План одновременно есть и программа сознательных действий. Но план без всякого предвидения - ничто. Если огромное значение прогноза очевидно, то проблема прогноза здесь еще только начинается. Она слагается по крайней мере из следующих основных вопросов:

      1) в чем состоит сущность прогноза;

       2) на какие предпосылки он опирается;

 3) чем и как определяются пределы его возможности, в частности и в

особенности в социально-экономической жизни;        4) каковы основные типы и формы прогноза. В чем же состоит сущность прогноза и какое место занимает он в системе нашего знания? Приведенный выше классический пример с предсказанием появления кометы Галлея облегчает ответ на этот вопрос. Допустим, что из коллективного опыта мы знаем события а, b, с, ..., n и связи между ними. Причем событие здесь понимается в самом широком смысле. Допустим, далее, что на основании изучения этих событий мы с достаточным основанием заключаем о предстоящем выходе события или событий х, у, z... Такое обоснованное заключение от событий, уже данных в опыте, к возможному выходу событий, которые нам еще не даны и не наступили, мы

называем  прогнозом. Отсюда ясно, что для прогноза существенны три элемента:

     1) переход от событий, данных  в опыте, к событиям, которые еще не даны в нем;

     2) переход к событиям, которые не  даны не только потому, что  они нам

неизвестны, но и потому, что они еще не совершились;     3) переход не произвольный, а научно обоснованный, опирающийся на установленную достаточную для суждения вероятность выхода события или событий.             Легко видеть, что именно эти элементы можно видеть и в приведенном примере предвидения Галлея-Клеро.       Психологически мы обычно отдаем себе полный отчет в том, что удачный прогноз означает высшее торжество знания. Но поскольку прогноз предполагает переход от событий, которые нам даны, к событиям, которые еще не даны и далее не наступили, под влиянием сложности и многообразия этих событий мы, естественно, склонны относиться к нему с крайним недоверием. Для этого, как мы увидим ниже, имеются некоторые объективные основания. Однако в составе нашего научного знания имеются обширные области, которые по своей природе стоят весьма близко к прогнозу. И если мы ценим их, если мы считаем их составной частью научного знания, то принципиально мы должны отвести подобающее место и прогнозу.  Действительно, мы никогда не знаем во всех деталях хода событий прошлого.

     При изучении их мы исходим из посылки, что эти события протекали  каким-то одним определенным образом. Но из каких основных составных элементов слагается наше знание об этих событиях?     Очень часто полагают, что наше знание о явлениях окружающего мира слагается из двух основных элементов: из описания явлений и объяснения их. В связи с этим часто различают науки описательные и объяснительные. Некоторые идут еще дальше и думают, что по существу все наше знание сводится к описанию явлений и, следовательно, все науки в конечном счете имеют описательный характер. О названиях можно не спорить. Однако в действительности описание понимается здесь слишком широко. Под именем описания здесь объединяются по крайней мере две разнородные категории знания.            Описание событий всегда есть фиксация их признаков, которыми они

уподобляются  другим событиям или отличаются от них. Описание в чистом

виде  и в узком смысле поэтому предполагает, что само описываемое событие не проблематично и дано нашему непосредственному или посредственному опыту.

     В таком случае, строго говоря, мы не можем  просто описать эти события. Мы должны прежде по имеющимся косвенным данным или по источникам, лишь косвенно обозначающим событие установить, имело оно место или нет и если да, то в каком виде. Конечно, в действительности событие это, наверное, или было, или нет, и если оно было, оно характеризовалось определенными признаками. Но нам это неизвестно. Для познания его мы должны ранее умозаключить от одних, данных нам событий a, b, с ... n и т.д., к другим интересующим нас событиям х, у, z ... и т.д., которые нам не даны и вопрос о реальности которых мы решаем.

     Вступая на путь такого заключения, мы интерпретируем и синтезируем

имеющиеся косвенные данные а, b, с ... n и т.д. Интерпретируя же и синтезируя их, мы неизбежно опираемся на уже ранее установленные в данной области знания типологические обобщения, причинные связи, закономерности, общие понятия и т.д. Только опираясь на них, мы умозаключаем о том, были события у, z и т.д. или нет и если были, то в каком виде. Таким приемом в самых широких границах пользуются история культуры, палеонтология, историческая зоология и ботаника, геология и др. науки. И такой прием, строго говоря, мы не можем назвать описанием. Его можно назвать воспроизведением или конструированием событий прошлого. Основное и принципиальное отличие этого приема от описания в узком смысле состоит в том, что здесь мы допускаем переход от данных событий к событиям искомым. Все построения, которые мы получаем таким приемом, имеют поэтому всегда характер лишь вероятных и потому гипотетичны.