"свой" "чужой"

Как правило, наивная  аксиология приписывает положительные  качества родному языку (самый красивый, правильный, точный и т.п.), чужие  же языки оцениваются в рамках наивной картины мира в зависимости от территориальной и исторической близости либо удаленности. Наивные пользователи языка часто высказывают ‘странные’ мнения: Украинский – это такой язык, который был специально придуман, чтобы смешить людей; и наоборот: в постсоветской Украине националисты считают русский язык вульгарным и грубым, запрещая исполнение песен на русском.

Разумеется, в национальной концептосфере дается оценка только тем языкам, которые тем или иным образом значимы для данной культуры. Это либо языки территориально близких народов (финский, украинский и др.), либо культурно связанных народов, международные языки-доминаторы (английский, китайский и др.). 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

ГЛАВА 2. Язык.Культура.Этнос.

2.1. «Свой-чужой» в языке и культуре

Психолингвистические  исследования показывают, что тело знака активизирует в сознании человека множество ассоциативных связей, отражающих так называемое «психологическое»  значение слова. Сопоставительный анализ ассоциативных полей (далее АП) –  реакций на слова-эквиваленты (стимулы) показал, что структура и содержание АП в разных языках не тождественны (как это демонстрирует, например, САС). Возможное объяснение этого заключается в системных связях, в которые включены реальные объекты, обозначаемые словом, и в которых они отражены этнокультурным сознанием. Опыт разных народов не может быть абсолютно одинаковым – слова-эквиваленты с психолингвистической точки зрения могут считаться таковыми лишь условно. Образы сознания носителей разных культур, как показывает Е.Ф. Тарасов, «квазиидентичны», «любой диалог культур реально протекает только в сознании носителя конкретной культуры».

Окружающие нас  реалии существуют не сами по себе, а  в особом культурном контексте, где  и получают свое значение. Палочки  для риса могут быть как естественным (и необходимым) столовым прибором так и элементом экзотики, не очень удобной заменой вилки. То, что является нормой для одной культуры, необычно для другой. Это связано с особой императивной функцией культуры, предписывающей, как именно следует использовать конкретную реалию, в какие связи и отношения она входит. Под руководством взрослых ребенок учится включать окружающие его предметы в типичные для этого предмета «практические контексты», иными словами – «вот это стул – на нем сидят, вот это стол – за ним едят». Когда слово перестает обозначать предмет «здесь и сейчас», становится полноценным знаком, общественный опыт, который закрепляется в его значении, вполне осознается носителем данной культуры.

Сказанное особенно справедливо в отношении так называемых базисных концептуальных категорий, например «свой – чужой», к которой мы здесь обратимся. В русском языке она выражается одноименной антонимической парой, что привычно для русского языкового сознания, однако не всегда возможно подобрать квазиэквиваленты в другом языке. Разумеется, это не означает отсутствия представлений о «своем» и «чужом» в других культурах: оппозиция проявляется на других уровнях языка либо в семантике иных лексических единиц. Так, эксперимент на моделирование лексического значения, с «наивными» носителями английского языка, и анализ ассоциативного словаря английского языка показал, что значение таких единиц, как strange, alien, foreign сходно со значением русского слова «чужой», но специфичность обусловлена культурными знаниями (например, русские не ассоциируют «чужого» с«французом» или «индусом», как англичане).

Очевидно, что  национально-культурная обусловленность  знаний, стоящих за знаком языка  – словом, тем более специфика  образа сознания, ассоциированного с  ним, не доступны непосредственному наблюдению. Судить о них возможно только через продукты речевой деятельности, «выводящие вовне» содержание сознания. «Можно обоснованно полагать, –пишет Е.Ф. Тарасов, – что сознание человека существует в виде ментальных образов, доступных наблюдению в интроспекции только для субъективного сознания, в отношениях этих ментальных образов в виде деятельности, в которой субъект сознания воплощает эти образы, и в виде предметного воплощения этих образов, т.е. в продуктах, результатах этой деятельности. Кроме того, все эти формы сознания – внутренние ментальные образы, деятельность и ее предметные продукты – могут быть описаны, зафиксированы при помощи знаков».

Сложность феномена, к пониманию сущности которого мы пытаемся приблизиться, вынуждает нас упомянуть о данных хотя бы некоторых исследований в области языка, фольклора, этнологии и психологии. Думается, что без комплексного анализа данных разных научных отраслей затруднительно ответить на вопросы: каковы источники оппозиции «свой – чужой», как представлено ее содержание в русском (и не русском) языковом сознании, что может определять, в частности, восприятие «своего / чужого» и его отнесение к соответствующей категории, как проявляется эта оппозиция в речевом поведении.

Обобщая данные различных исследований, необходимо соотнесение оппозиции «свой –чужой» с понятием о границе («дверь», «вход» и им подобные). Тогда данная оппозиция представима как внутреннее-внешнее (Ср. рус. «посторонний», англ. «outsider»). В исследованиях фольклора и литературы граница – условно-территориальная, с ней связывается хозяйственная деятельность человека. Так, жилище и двор с хозяйственными постройками – это«своя» территория, за которой начинается нечленимое «чужое» пространство, ср. типичное свой край – чужие края. Граница как «общее ничье» является условием безопасности тех, кто находится внутри нее, кроме того, существуют правила соблюдения этой границы, например: Не открывай дверь чужим. Не бери, это чужое.

Слово «чужой»  в речи оказывается маркером типичной ситуации, в которой можно выделить следующие смысловые компоненты: 1) лицо или объект, атрибутируемый как «чужой», 2) предикация (явная или скрытая), имплицирующая пересечение границы, 3) субъект восприятия (оценки) ситуации, 4) собственная оценка (выражаемая обычно признаковыми словами): 1) Накануне отлета, я не спала всю ночь, страшно боялась, как я буду в чужой, незнакомой мне стране, одна, без своей семьи… 2) Я чувствую себя немного неуютно, когда ночую в чужом доме. 3) Жить в чужой стране, не зная иностранного языка, очень сложно. 4) За переход границы с чужим паспортом вам грозит 5 лет тюрьмы.

Импликация пересечения  границы содержится и в семантике  слов, связанных словообразовательными  отношениями. Рассмотрим, например, отчуждать и присваивать, чуждаться и осваиваться. Оба глагола первой пары предполагают в качестве пациенса движимый отделимый объект (отторжимой принадлежности), семантически связанный с глаголом (глагол сообщает ситуацию изменения). Глаголы второй пары рефлексивны и предполагают в роли агенса лицо, и изменение связано с поведением или внутренним состоянием этого лица.

Семантика других дериватов, образованных по одной модели – свояк, чужак, – показывает, что свой в данном случае знакомый объект (свояк –муж сестры жены), а чужой – незнакомый и неопределенный (чужак – чужой человек).

Представитель «чужого» мира – довольно хорошо изученная  категория. Отличают его от «своего» прежде всего необычные черты. Выделение  необычного признака, по-видимому, универсально при восприятии нового объекта вообще, поскольку «он не вписывается в привычную … картину мира». Еще в античных описаниях «чужих» акцентируются именно такие признаки (ср. первоначально варвар – «бородатый»). Есть и еще одна характеристика, «работающая» на сохранность границы, – это неизвестность, непредсказуемость, опасность или сознательно причиняемый «чужими» предполагаемый вред. Б.Ф. Поршнев отмечал, например, что «всякую болезнь, смерть и другие беды австралийцы норовили приписать колдовству людей чужого племени, чужой общины. Чаще всего подозрение падало не на определенное лицо, а вообще на чужую группу». Трудно не согласиться с автором в том, что подобное отношение кмнимым или явным «чужим» свойственно и современному человеку: «Ушибившись, мы подчас невольно кого-то неясного выругаем, рассердимся; ребенок обычно ищет кого-то, кто является виновником боли… Выходит, эти явления не в том смысле «чужие», что они неприятны, а в том смысле неприятны, что «чужие». Подчеркнем – и заключаются в чем-то внешнем, отделенном от нас видимой или невидимой границей. Очевидно, что не только в древности, но и в современном «цивилизованной» коммуникации примеры негативных обобщений нередки. Модели они (возможно указание на национальность, в том числе с пейоративным оттенком, пол и т.д.) все такие, они всегда поступают так представляют собой примеры обобщенной информации. Вероятно, высказывать суждения о них, если мы встречались в среднем с пятью – десятью их представителями, необъективно. Однако говорящему не всегда необходима полнота информации. Причины негативной генерализации можно увидеть в действии т. наз. «модели предубежденности», в которой задействованы структуры памяти.

Интересно, что  в основе таких обобщений могут  быть остатки мифического «чужого» как «нечеловека». На материале славянских демонологических поверий оппозиция  «свой-чужой»конкретизируется как  человеческое-нечеловеческое. «Чужого» отличает странность поведения, необычная внешность (физические изъяны или зооморфные черты), неестественного цвета глаза, волосы, кожа, необычная речь или одежда. Характерно, что в определенное время городское или иностранное платье становится знаком нечистой силы, наряду с такими «традиционными» для нее одеяниями, как лохмотья или саван. Это может быть шляпа, форменный костюм и т.д. Ср., например, немецкое платье (прост. устар.) – платье городского покроя, в отличие от деревенского костюма(поддевки, кафтана, сарафана и т.п.), при этом «неметчина» – не только старое название Германии: это «немецкие нравы, привычки, образ жизни». Известно, что «немец» этимологически связано с «немой»,иностранец, непонятно (невнятно) говорящий. Происхождение этого слова имеет аналогию с лат. memers «заика» и нем. mummeln «заикаться», что связывают с образованием древнерус. немый из *memyi. Одним из исходных значений этого слова является «заикающийся», а также «лишенный речи», «говорящий непонятно», «чужой».

Таким образом, из всех непривычных признаков «чужого» определяющими, по-видимому, следует признать два: соматический и поведенческий. К последнему относится в том числе поведение речевое – непонятная речь, вызывающая неприязнь или непонимание, а также некоторые речевые действия, обслуживающие преимущественно ритуальную сферу чужой культуры (приветствие, прощание, благодарность и т.д.).

Иными признаками характеризуется гость. В отличие от «чужого» гость – это «приглашенный чужой», соблюдающий законы территории «своих». Граница здесь также имплицируется: с гостем связывается сема «движения», «перемещения», «непостоянства» (в значении глаголов, существительных, частиц и т.д.), ср. типичные контексты: Ну что, пойдем в гости? Выходные ассоциируются с гостями. Непонятно откуда появился ночной гость и попросил ночлега. А вот и гости!

Интересно, что  с такими понятиями, как гость и чужой связано множество идиоматических выражений – как оригинальных, так и трансформированных: гости глотают кости; бывает гость, что в горле кость; а вот и незваный гость, который хуже татарина. Такие примеры свидетельствуют о том, что культурные знания хранятся в данном случае в стандартизированной, упорядоченной форме, ср. также такие примеры с семантикой обобщенности: Пришлый гость не в радость. Никакой чужой дядя не посочувствует так, как наши близкие.

Такое неоднозначное  отношение к гостю отчасти  поясняется «двойственной» этимологией  этого слова: лат. hostis «чужеземец, враг, неприятель», соответственно hosticus «иноземный, чужой, вражеский» и лат. hospes «чужеземец, гость, хозяин», «чужеземный, незнакомый с чем-либо, несведующий», «гостеприимный». По данным Э. Бенвениста, в древних европейских культурах три категории – гость, чужестранец и враг – были тесно взаимосвязаны.

Сущность данного  феномена в свете отношений «свой-чужой» можно было бы объяснить, опираясь на мнение отечественного исследователя Н.С. Трубецкого: «При наблюдении над представителем «не нашей» культуры мы будем понимать из его благоприобретенных психических черт только такие, которые имеются и у нас, то есть связаны с элементами культуры, общими ему и нам… Психика народов с культурой, непохожей на нашу, будет нам всегда казаться элементарнее, чем наша собственная».

Оппозиция «свой  – чужой» как одна из основных, базисных концептуальных оппозиций и центральный  параметр категоризации мира имеет свое выражение в любом языке, а именно 1) в семантике лексических единиц (враг, иностранец, пришлый и т.д.), 2) в типичных сочетаниях, где взаимодействие семантики объединяющихся слов (синсемантичность) делает одни синтагмы в языке нормативными (пришлый гость, чужой человек), а другие нетипичными (*чужой друг, отец, брат), 3) в семантике предложения – в относительном постоянстве смысловых акцентов (присутствие субъекта восприятия / оценки, объекта оценки, локализации в пространстве «своем» или «чужом», предикате, содержащем сему движения).

Можно предполагать, что оппозиция «свой-чужой» способна выступать структурным параметром модели ситуации в целостном тексте. В частности, она определяет особую организацию языковых средств в тексте, поданным предварительной работы – прежде всего на лексическом и синтаксическом уровнях. Таким образом обнаруживаются закономерности в структурной и смысловой организации текста, опосредующего интолерантные установки. Такие тексты характеризуются в той или иной степени идиоматичностью, отражающей закономерности интеграции элементов языка для выражения определенного смыслового и интенционального содержания.

Так же понятия  как  «свой» и «чужой», одна из основных семантических оппозиций в народной культуре; соотносится с такими признаками, как «хороший — плохой», «праведный — греховный», «чистый — нечистый», «живой — мертвый», «человеческий — нечеловеческий (звериный, демонический)», «внутренний — внешний» .