1945 год он встречает как вполне
академический ученый, сохраняя
присутствие духа даже во время
бомбежек (в 1943 г. дом, в котором
он жил, был разрушен бомбардировкой).
За этим следует арест, пребывание
в лагере для "важных лиц"
в течение семи месяцев, освобождение,
новый арест и допросы в
Нюрнберге, где Шмитт помещен
в камеру для свидетелей. Однако
по результатам допросов Шмитт
был выпущен на свободу, поскольку
его вина, как было установлено,
носит только моральный, а не
юридический характер.
В 1947 г. он выходит на свободу,
оставшись практически без средств
к существованию. Приходится возвращаться
в родной Плеттенберг. Здесь
он ютится в маленьком домике
вместе с несколькими родственниками.
К его 70-тилетию и 80-тилетию
выходят юбилейные сборники, к
90-летию – специальный номер
"Европейского журнала по социальным
наукам" – все, как и должно
быть у именитого профессора.
Последнюю статью девяностолетний
старец публикует в 1978 г. Шмитт
пишет об опасности "легальной
мировой революции". Он указывает,
что еврокоммунисты могут воспользоваться
парламентскими методами, чтобы
прийти к власти и перевернуть
весь конституционный порядок
Запада.
В заключении остается лишь
заметить, несмотря на то, что
Шмитт «дискредитировал» себя
сотрудничеством с национал-социалистами,
интерес к его концепциям, как
в Германии, так и за ее пределами,
растет. [7;6]
Глава
2. Понятие политического.
§1.
Понятие политического,
как основа учения К.Шмитта
о государстве и праве.
По мнению
К.Шмитта, понятие государства предполагает
понятие политического. Государство есть
политический статус народа, организованного
в территориальной замкнутости. Государство
по смыслу самого слова и по своей исторической
явленности есть особого рода состояние
народа, именно такое состояние, которое
в решающем случае оказывается наиважнейшим.
Оба признака, входящие в это представление,
– статус и народ - получают смысл лишь
благодаря более широкому признаку, т.
е. политическому, и, если неправильно
понимается сущность политического, они
становятся непонятными.[13]
Редко
можно встретить ясное определение
политического. По большей части
слово это употребляется лишь
негативным образом, в противоположность
другим понятиям в таких антитезах,
как "политика и хозяйство", "политика
и мораль", "политика и право",
а в праве это опять-таки антитеза
"политика и гражданское право"
и т. д.
Приравнивание
"государственного к политическому"
становится неправильным и начинает вводить
в заблуждение, чем больше государство
и общество начинают пронизывать друг
друга; все вопросы, прежде бывшие государственными,
становятся общественными, и наоборот:
все дела, прежде бывшие "лишь" общественными,
становятся государственными, как это
необходимым образом происходит при демократически
организованном общественном устройстве.
[13]
Определить
понятие политического можно, лишь
обнаружив и установив специфически
политические категории. Ведь политическое
имеет свои собственные критерии,
начинающие своеобразно действовать
в противоположность различным,
относительно самостоятельным предметным
областям человеческого мышления и
действования, в особенности в
противоположность моральному, эстетическому,
экономическому. Поэтому политическое
должно заключаться в собственных последних
различениях, к которым может быть сведено
все в специфическом смысле политическое
действование. В области морального последние
различения суть "доброе" и "злое";
в эстетическом - "прекрасное" и "безобразное";
в экономическом - "полезное" и "вредное"
или, например, "рентабельное" и "нерентабельное".
Вопрос тогда состоит в том, имеется ли
также особое иным различениям, правда,
не однородное и не аналогичное, но от
них все-таки независимое, самостоятельное
и как таковое уже очевидное различение,
как простой критерий политического, и
в чем оно состоит.[2;16]
§2.
Понятия «Друг - враг»
Карл
Шмитт в книге "Понятие Политики"
высказал чрезвычайно важную истину:
"Народ существует политически
только в том случае, если он образует
независимую политическую общность
и если он при этом противопоставляет
себя другим политическим общностям, как
раз во имя сохранения своего собственного
понимания своей специфической
общности". Хотя эта точка зрения
полностью расходится с гуманистической
демагогией, характерной как для
марксизма, так и для либерально-демократических
концепций, вся мировая история,
и в том числе действительная
(а не прокламируемая) история марксистских
и либерально-демократических государств,
показывает, что именно так дело
обстоит на практике, хотя утопическое,
пост-просвещенческое сознание и
не способно этот факт признать. В реальности,
политическое разделение на "наших"
и "ненаших" существует во всех политических
режимах и во всех народах. Без
этого разграничения ни одно государство,
ни один народ, ни одна нация не смогли
бы сохранить своего особенного лица,
не смогли бы иметь своего собственного
пути, своей собственной истории.
[2]
Трезво
анализируя демагогическое утверждение
о анти-гуманности, нечеловечности
такой оппозиции, такоего деления
на "наших" и "ненаших", Карл
Шмитт замечает: "если некто начинает
выступать от имени всего человечества,
от лица абстрактной гуманности, это означает
на практике, что этот некто высказывает
таким образом чудовищную претензию на
то, что он лишает всех своих возможных
оппонентов человеческого качества вообще,
объявляет их вне человечества и вне закона,
и потенциально предполагает войну, доведенную
до самых страшных и бесчеловечных пределов".
Поразительно, что эти строки написаны
в 1934 году, задолго до американского террористического
нападения на Панаму или бомбардировок
Ирака. А кроме того, о жертвах ГУЛАГ'а
тогда тоже еще не было достаточно известно
на Западе. Таким образом, к самым страшным
последствиям приводит не реалистическое
признание качественной специфики политического
существования народа, которая всегда
предполагает деления на "наших"
и "ненаших", но именно стремление
к насильной универсализации, к втискиванию
наций и государств в клетки утопических
концепций "единого и однородного человечества",
лишенного всяких органических и исторических
различий. [1]
Отправляясь
от этих предпосылок Карл Шмитт развил
теорию "тотальной войны" и "ограниченной
войны", так называемой "войны
форм". Тотальная война является
следствием универсалисткой утопической
идеологии, отрицающей естественные культурные,
исторические,государственные и
национальные различия народов. Такая
война чревата уничтожением человечества.
Экстремистский гуманизм — прямой
путь к такой войне, считает Карл
Шмитт. Тотальная война предполагает
участие в конфликте не только
военных, но и мирного населения.
Это — самое страшное зло. "Война
форм" — неизбежна, так как
различия между народами и их культурами
неистребимы. Но "война форм" предполагает
участие в ней только профессиональных
военных и может регулироваться
определенными юридическими правилами,
которые некогда в Европе носили
название Jus Publicum Europeum (Европейский
Общественный Закон). "Война форм"
— наименьшее зло. теоретическое
признание ее неизбежности, за раннее
предохраняет народы от "тотализации"
конфликта и от "тотальной войны".
Здесь уместно привести знаменитый парадокс
Шигалева из "Бесов" Достоевского,
который говорил "Исхожу из абсолютной
свободу и прихожу к абсолютному рабству".
Перефразируя эту истину применительно
к идеям Карла Шмитта, можно сказать, что
сторонники радикального гуманизма "исходят
из тотального мира и приходят к тотальной
войне". В справедливости замечания
Шигалева мы имели возможность убедиться
в течении всей советской истории. Убедиться
в правоте Карла Шмитта гораздо труднее,
так как если его предупреждения не будут
учтены, некому будет засвидетельствовать
его правоту — от человечества ничего
не останется. [4]
И последний
важный момент в определении "наших"
и "ненаших", "врагов" и "друзей".
Шмитт считает, что фундаментальность
этой пары для политического бытия
нации ценно так же и тем, что
в этом выборе решается глубинная
экзистенциальная проблема. Жульен Фройнд,
ученик и последователь Карла
Шмитта, так сформулировал этот тезис.
"Пара враг-друг дает политике экзистенциальное
измерение, так как предполагая
теоретически возможность войны, выбор
в рамках этой пары ставит проблему
жизни смерти". Юрист и политик,
рассуждающие в категориях "враг"-"друг"
с ясным осознанием смысла этого
выбора, оперируют тем самым экзистенциальными
категориями, что придает их решениям,
поступкам и заявлениям качество
реальности, ответственности и серьезности,
которых лишены все утопические
гуманистические абстракции, превращающие
драму жизни и смерти в войне
в одномерную химерическую декорацию.
Страшной иллюстрацией этого было освещение
иракского конфликта западными
средствами массовой информации —
американцы следили за гибелью иракских
женщин, детей и стариков по телевизору,
как будто наблюдая за компьютерными
играми звездных войн. Идеи Нового Мирового
Порядка, основы которого были заложены
в этой войне, являются высшим проявлением
лишения страшных и драматических
событий всякого экзистенциального
содержания.
Пара "враг"-"друг",
являющаяся и внешне- и внутренне-политической
необходимостью для существования
политически полноценного общества,
должна быть холодно принята и
осознанна, в противном случае, "врагами"
станут все, а "друзьями" никто. Это
политический императив истории.[2]
§3.
Понятие "Военного
мира"
Карл
Шмитт в конце своей жизни,
а умер он 7 апреля 1985 года, особое внимание
уделял возможности негативного
исхода истории, вполне возможно в том
случае, если ирреалистические доктрины
радикал-гуманистов, универсалистов, утопистов
и сторонников "общечеловеческих
ценностей", опирающихся, к тому же,
на гигантский силовой потенциал
талассократической державы США, получат
глобальное распространение и станут
идеологической основой новой мировой
диктатуры — диктатуры "механицистской
утопии". Шмитт считал, что современный
курс истории с неизбежностью
движется к тому, что он называл "тотальной
войной". [2]
Логика
"тоталитаризации" планетарных
отношений на стратегическом, военном
и дипломатическом уровнях согласно
Шмитту основывается на следующих ключевых
моментах. Начиная с определенного
момента истории, а точнее, с эпохи
Французской Революции и получения
Независимости Соединенными Штатами
Америки, начинается предельное удаление
от исторических, юридических, национальных
и геополитических констант, которые
обеспечивали ранее органическую гармонию
на континенте, служили "Номосом (законом)
Земли". На юридическом уровне тогда
начала складываться искусственная
и атомарная, количественная концепция
"прав личности" (ставшая в последствии
знаменитой теорией "прав человека"),
которая вытеснила собой органичную
концепцию "прав народа", "прав
государства" и т.д. Введение индивидуума
и индивидуального фактора в
отрыве от нации, традиции, культуры, профессии,
семьи и т.д. в самостоятельную
юридическую категорию означало
по мнению Шмитта начало "разложения
права", превращения его в утопическую
эгалитарную химеру, противоречащую
органическим законам истории народов
и государств, истории режимов, территорий
и союзов. На национальном уровне органические
имперско-федеративные принципы стали
заменяться двумя противоположными, но
в равной мере искусственными концепциями
— якобинской идей "Etat-Nation", "Государство-Нация"
или коммунистической теорией полного
отмирания государства и начала тотального
интернационализма. Империи, сохранявшие
остатки традиционных органических структур
— Австро-Венгрия, Оттоманская Империя,
Русская Империя и т.д. — стали стремительно
разрушаться под воздействием как внешних,
так и внутренних факторов. И наконец,
на геополитическом уровне талассократический
фактор настолько усилился, что произошла
глубокая дестабилизация юридических
отношений в сфере "Больших Пространств".
(Заметим, что Шмитт, считал "Море"
пространством гораздо менее поддающимся
юридическому разграничению и упорядочиванию,
чем "Суша"). [10]
Распространение
на планете юридической и геополитической
дисгармонии сопровождалось прогрессирующим
отклонением доминирующих политико-идеологических
концепций от реальности, становлением
их все более химерическими, иллюзорными,
и в конечном итоге, лицемерными.
Чем больше говорили о "универсальном
мире", тем страшнее становились
войны и конфликты. Чем более "гуманными"
становились лозунги, тем более
бесчеловечной социальная действительность.
Именно этот процесс Карл Шмитт назвал
началом "воинственного мира",
то есть состоянием не являющимся ни войной
в традиционном смысле, ни миром
в традиционном смысле. Сегодня надвигающуюся
"тотальность", о которой предупреждал
Карл Шмитт, принято называть "мондиализмом".
"Воинственный мир" полностью
получил вое выражение в теории
американского Нового Мирового Порядка,
который в движении к "тотальному
миру" однозначно ведет планету
к новой "тотальной войне".
Освоение
воздушного пространства Карл Шмитт
считал важнейшим геополитическим
событием, которое символизировало
следующую степень отхода от легитимного
упорядочивания пространства, так как
воздушное пространство еще менее
поддается "упорядочиванию", нежели
морское пространство. Развитие авиации
также по мнению Шмитта было шагом
к "тотализации" войны. Космические
исследования ставили в этом процессе
иллигитимной "тоталитаризации"
последнюю точку. [7;2]
Но параллельно
надвижению на планету этого морского-воздушного,
и даже космического чудовища, внимание
Карла Шмитта, всегда прочем, интересовавшегося
скорее глобальными категориями, самой
малой из которых было "политическое
единство народа", привлекла новая
фигура истории, фигура "партизана".
Эта фигура, исследованию которой
Карл Шмитт посвятил свою предпоследнюю
книгу "Теория партизанов". Шмитт
увидел в маленьком борце против
больших сил некий символ последнего
сопротивления теллурократии со
стороны ее последних защитников.
Партизан — это, безусловно, современное.
Он так же как и другие современные
политические типы оторван от традиции,
находится за гранью Jus Publicum. В своем
сражении Партизан пренебрегает всеми
правилами ведения войны. Более
того, Партизан — не военный, это
лицо гражданское, действующее террористическими
методами, которые в невоенной
ситуации должны были бы быть приравнены
к злостным уголовным преступлениям,
сродни терроризму. И тем не менее,
именно Партизан, по мнению Карла Шмитта,
воплощает в себе "верность Земле",
"Суше". Партизан является откровенно
иллегитимным ответом на замаскированно
иллигитимный вызов современного "права".
Именно в экстраординарности ситуации,
в постоянном сгущении "воинственного
мира" (или "пацифистской войны",
что одно и то же), черпает маленький
защитник почвы, истории, народа, нации,
идеи источник своей парадоксальной
оправданности. Стратегическая эффективность
Партизана и его методов является,
согласно Шмитту, парадоксальной компенсацией
начинающейся или уже начавшейся "тотальной
войны", с "тотальным врагом".