Теории происхождения государства

 

Обосновывая договорную теорию, Руссо отмечает: «Каждый из нас отдает свою личность и всю свою мощь под верховное  руководство общей воли, и мы вместе принимаем каждого члена как  неразделимую часть целого»[25].

 

Власть монарха  является производной не от божьего  провидения, а от самих людей. Данный тезис, положенный в основу договорной теории происхождения государства  и права, был наиболее ярко и обстоятельно развит Полем Гольбахом (1723 - 1789 ) в его работе «Священная зараза или естественная история суеверия».

 

Выступая  против широко распространенной в средние  века идеи божественного происхождения  власти королей, «являющихся представителями  и подобием бога на земле», Гольбах  пишет, что в практическом плане  эта идея служила оправданием  всемогущества, бесконтрольности властей, произвола монархов и их ближайшего окружения. «Гордость привилегированных  людей, - отмечает автор, - получила в силу божественного права власть быть несправедливыми и повелевать другими людьми. Последние верят, что должны отказаться в пользу своих господ от собственного счастья, должны работать только на них, сражаться и погибать в их войнах. Они верят, что должны безусловно подчиняться желаниям самых сумасбродных и вредных царей, которых небо послало их в гневе своем.

 

Идея божественного  происхождения власти монарха, констатирует Гольбах, привела во многих странах  к тому, что «государь стал единственным источником милостей». Он «развращал общество и разделял его, чтобы властвовать». При таком положении вещей  «нация была доведена до ничтожества; собственное неразумение сделало  ее не способной ограждать свою безопасность, сопротивляться причиняемому ей злу  и вознаграждать за оказываемые  ей услуги; сами граждане забыли ее и  игнорировали и не признавали. В  каждой стране одно центральное лицо зажигало все страсти, приводило  их  в действие для своей личной выгоды и награждало тех, кого считало  наиболее полезным для своих целей».

 

Далее Гольбах  замечает, что « воля монарха заняла место разума». Прихоть монарха  стала законом. Милость его стала  мерилом уважения,  чести, общественного  почета. Воля монарха «определяла  право и преступление, справедливость и несправедливость. Воровство перестало  быть  преступлением, если было дозволено  монархом». Угнетение становилось  законным, если совершалось от его  имени. Налоги шли только на «безумные  траты монарха на утоление аппетитов  его ненасытных царедворцев».

 

Как же практически  обстояло дело со свободой, справедливостью  и с правом  в тех  странах, где господствовала теория божественного  происхождения государства и  права?

 

Отвечая на этот вопрос, Гольбах писал, что свобода  в этих странах была запрещена  монархом, « так как стесняла его  распущенность. И подданные «скоро поверили, что все разрешенное  государем достойно и похвально».

 

Таким образом Гольбах сделал вывод в отношении идеи справедливости, государи, «обоготворенные религией и развращенные попами», в свою очередь, развращали души своих поданных, выносили «среди них борьбу интересов», уничтожали существовавшие между ними отношения, «делали людей врагами друг  с другом и убивали в них нравственность».

 

Какую же роль при этом играло право? Было ли оно  одинаково справедливо ко всем? Ответ  Гольбаха однозначный: «Не было».  Суровость закона, пишет он, существовала лишь «для жалкого народа», ибо «вельможи, фавориты, богачи, счастливцы не подлежали его строгому суду. Все мечтали только о чине, власти, титуле, сане и должности. Каждый стремился быть изъятым из-под гнета, для того чтобы угнетать других». Каждый желал получить возможность безнаказанно творить зло.

 

Таким образом, законодательство, зависящее от «порочного двора», должно было лишь связывать  граждан. Законы, которые должны были обеспечивать счастье всех, «служили только для защиты богачей и вельмож  от покушений со стороны бедняков и серых людей, которых тирания  стремилась всегда держать  в унижении и нищете».

 

Если бы нации, столь униженные в своих правах и собственных глазах, заявлял  Гольбах, «способны были обратиться к разуму, они, конечно, увидели бы, что только их воля может предоставлять  кому-либо высшую власть». Они увидели  бы, что те земные боги, перед которыми они падают, в сущности просто люди, которым они же, народы, поручили вести их к счастью, причем эти люди стали однако, бандитами, врагами и злоупотребили властью против народа, давшего им  в руки эту власть».

 

Да и сами государи, рассуждал далее автор, если бы они способны были  «запрашивать природу и свои истинные интересы», если бы они очнулись от опьянения, в которое приводит их фимиам, «воскуриваемый им служителями суеверия», они бы поняли, что «власть, основанная на согласии народов, на их привязанности, на их настоящих интересах, гораздо прочнее власти, опирающейся на иллюзорные притязания». Они бы нашли, что истинная слава состоит в том, чтобы сделать людей счастливыми, истинное могущество - в том, чтобы объединять их желания и интересы, истинное влечение - в деятельности, таланте.

 

Аналогичных взглядов на природу власти, государства  и права придерживались и другие сторонники и последователи договорной теории происхождения данных институтов.

 

Оспаривая идеи божественного происхождения государства  и права, Александр Радищев (1749-1802) считал, что государство возникает  не как результат некого божественного  провидения, а как следствие молчаливого  договора членов общества в целях  совместной защиты слабых и угнетенных. Государство, по его мнению, «есть  великая махина, цель которой есть блаженство граждан».

 

Джон Локк (1632 - 1704) исходил из того, что всякое мирное образование государств имело  в своей основе согласие народа. Оговариваясь в известной работе «Два трактата о правлении» по поводу того, что «с государствами происходит одно и то же, что и с отдельными людьми: они обычно не имеют никакого представления о своем рождении и младенчестве», Локк вместе с тем обстоятельно развивал идеи относительно того, что « объединение  в единое политическое общество» может и должно происходить не иначе, как посредством «одного лишь согласия». А это, по мнению автора, и есть «весь тот договор, который существует или должен существовать между личностями, вступающими в государство или его создающими».

 

Вопрос о  том, что собой представляет Общественный договор, каковым должно быть его  содержание и назначение, равно как  и многие аналогичные им вопросы  получили наиболее яркое и основательное  освещение в ряде трактатов Жан-Жака Руссо (1712 - 1778) и особенно в его  знаменитом труде «Об Общественном договоре».

 

Основная  задача, которую призван решать Общественный договор, состоит, по мнению Руссо, в  том, чтобы «найти такую форму  ассоциации, которая защищает и ограждает  всею общею силою личность и имущество  каждого из членов ассоциации, и  благодаря которой каждый, соединяясь со всеми, подчиняется, однако, только самому себе и остается столь же свободным, как и прежде».

 

Рассматривая  государство как продукт Общественного  договора, порождение разумной воли народа, а точнее - человеческим учреждением  или даже изобретением, Руссо исходил  из того, что каждый человек передает в общее достояние и ставит под высшее руководство общей  воли свою личность и все силы. В результате «для нас всех вместе каждый член превращается в нераздельную часть целого». Это коллективное целое, по мнению Руссо, есть не что иное, как юридическое лицо. Раньше оно именовалось «гражданской общиной». Позднее - «Республикой или Политическим организмом». Члены этого политического организма называют его «Государством, когда он пассивен, Суверенитетом, когда он активен, Державою - при сопоставлении его с ему подобными».

 

Государство рассматривается Руссо как «условная  личность», жизнь которой заключается  в союзе ее членов. Главной его  заботой, наряду с самосохранением, является забота об общем благе, о  благе всего общества, народа. Огромную роль при этом играют издаваемые законы, право.

 

Руссо выдвигает  и развивает идею прямого народного  правления ибо, согласно общественному  договору, «только общая воля может  управлять силами государства в  соответствии с целью его установления, каковая есть общее благо».

 

Народ, рассуждает мыслитель, не может лишить самого себя неотчуждаемого права издавать законы, даже если бы он этого и захотел. Законы всегда являются актами общей  воли. И никто, даже государь,  не может быть выше их. Законами являются лишь такие акты, которые непосредственно  принимаются или утверждаются путем  проведения референдума самим народом.

 

Наряду с  исключительным правом на принятие законов  у народа имеется также неотчуждаемое  право на сопротивление тиранам. Короли, писал по этому поводу Руссо, всегда «хотят быть неограниченными». Хотя им издавна твердили, что «самое лучшее средство стать таковыми - это  снискать любовь своих поданных», однако это правило при дворах всегда вызывало и будет вызывать только насмешки».

 

Власть, возникающая  из любви поданных, несомненно, наибольшая, но она непрочна и условна. Поэтому «никогда не удовлетворяются ею государи». Личный интерес любых повелителей состоит прежде всего в том, «чтобы народ был слаб, бедствовал и никогда не мог им сопротивляться». Конечно, замечает мыслитель, если предположить, что поданные всегда будут оставаться совершенно покорными, что государь был бы заинтересован в том, чтобы народ был могуществен, «дабы это могущество, будучи его собственным, сделало государя грозным для соседей». Но так как интерес народа имеет «лишь второстепенное и подчиненное значение» и так как оба предположения несовместимы, то естественно, что «государи всегда предпочитают следовать тому правилу, которое для них непосредственно выгодно».

 

Таким образом, у любого правителя всегда сохраняется  свой собственный, отличающийся от народного, интерес и соблазн сосредоточения в своих руках как можно  больше государственной власти. Последнее же приводит не только к тому, что «расстояние между государем и народом становится слишком велико и государству начинает недоставать внутренней связи», но и к тому, что в политическом режиме устанавливаются признаки открытого игнорирования прав и свобод народных масс, признаки деспотизма. В этих условиях, как следует из Общественного договора по Руссо, народ может реализовать свое естественное право на сопротивление. При этом, заключает он, восстание, которое «приводит к убийству или свержение с престола какого-нибудь султана, это акт столь же закономерный», как и те акты, посредством которых он только что распоряжался жизнью и имуществом своих подданных. «Одной только силой он держался, одна только сила его и низвергает».

 

Из всего  сказанного о естественно-правовой теории происхождения государства  и права следует, что ее сторонники исходят из того, что народ обладает естественным, неотчуждаемым правом не только на сознание государства  на основе Общественного договора, но и на его защиту.

 

Теория общественного  договора подвергается критике по различным  причинам. Так, Коркунов полагал, что  договорные начала в образовании  общества и государства приводят к крайне индивидуалистическому пониманию общественной жизни. При этом личность «признавалась над всеми господствующей и все определяющей. Не личность считалась обусловленной общественной средой, а наоборот, общественный порядок являлся всецело определяемым произволом отдельных личностей».[26]

 

Шершеневич писал, что сторонники механического представления редко становились на точку зрения исторической действительности, постольку общественный договор для них только методологический приём. «Для них не важно, было ли так в истории или нет, для важно доказать, какой вид должно принять общество, если предположить, что в основании его лежит общественный договор, обусловленный согласием всех, без чего никто не может считать себя связанным общественными узами».

 

Примерно  с таких же позиций оценивает  договорную теорию Трубецкой. Он утверждает, что «не общество есть продукт  свободного творчества человека, а  наоборот, человек есть продукт исторически  сложившихся общественных условий, определенной исторической среды, часть  социального организма, подчиненная  законам целого».

 

А.И. Денисов, будучи сторонником материалистической теории происхождения государства, писал, что «договорная теория антиисторична, ибо в основу общественной жизни кладет индивида, человека. Вместе с тем эта теория односторонняя: подчеркивая, что историческое развитие должно определятся природой человека, она не замечает того, что человек воздействует на природу и создает себе новые условия существования».

 

Сторонники  других концепций происхождения  общества и государства, как правило, относятся к ней критически, находят  в ней существенные изъяны. И это  вполне естественно, так как любая  существовавшая и существующая теория происхождения государства представляет собой лишь субъективный взгляд человеческой мысли на процессы объективного порядка. Познать закономерности общественного  развития, возникновения и функционирования государства - задача, как подтверждает история, чрезвычайно сложная. Ее решение  возможно на основе одновременной интеграции и дифференциации научных усилий различных школ и направлений, занимающихся вопросами происхождения государства  и права.

 

Несмотря  на то, что научность договорной теории оценивалась достаточно неоднозначно и противоречиво, вплоть до полного  отрицания ее исторической самостоятельности, тем не менее некоторые аспекты данной концепции нашли свое реальное воплощение в практике государственного строительства. Примером этого могут служить Соединенные Штаты Америки, которые в своей конституции юридически закрепили договор между народами, входящими в их состав, и определили цели этого договора: утверждение правосудия, охрана внутреннего спокойствия, организация совместной обороны, содействие общему благосостоянию.