Социология как форма сознания

Социология как  форма сознания 
 

Если в предыдущей главе нам удалось ясно выразить свою мысль, то социологию можно считать  интеллектуальным занятием, представляющим интерес для определенной категории  людей. Однако социолог не вправе останавливаться  на этом. Сам факт, что социология как дисциплина появилась только на конкретной стадии западной истории, должен заставить нас задуматься над вопросами: как стало возможным, что определенные индивиды занялись ею, и каковы предпосылки для подобных занятий. Иными словами, социология не является ни внеисторическим, ни необходимым занятием человеческого разума. Если признать это, то логично поставить вопрос об исторических факторах, которые сделали социологию необходимостью для определенных лиц. В самом деле, пожалуй, нет ни одного интеллектуального занятия, которое было бы внеисторическим и абсолютно необходимым. Религия побуждала к интенсивным размышлениям на протяжении всей человеческой истории: поиски лучших решений экономических проблем человеческого существования, также были неотъемлемой частью большинства человеческих куль тур. Разумеется, это не означает, что теология и экономика в их современном понимании являются универсальным феноменом человеческого разума. Однако мы, по крайней мере, не ошибемся, если скажем, что во все времена у людей появлялись мысли о тех проблемах, которые теперь составляют предмет этих дисциплин. О социологии даже такого сказать нельзя, ибо социология конституируется специфически современной формой сознания. 

Специфика социологического подхода, видения реальности становится ясной после некоторых размышлений о значении само го термина <общество> - термина, которым преимущественно обозначают объект этой дисциплины. Как и многие употребляемые социологами термины, это слово пришло из обыденной речи, где значение его весьма неопределенно. Оно может обозначать особую группу людей (вроде <Общества охраны животных>), иногда только тех людей, которые обладают высоким престижем и привилегиями (типа , или <дам из общества>), а иногда употребляется просто для обозначения какой-либо компании людей (например, <в те годы он жестоко страдал от отсутствия общества>). Есть и другие, менее употребимые значения. Социолог использует этот термин в более точном смысле, хотя, конечно, и внутри самой дисциплины существуют различия в его употреблении. Для социолога <общество> означает широкий комплекс человеческих отношений или, говоря более специальным языком, систему взаимодействий. Слово <широкий> в данном кон тексте трудно определить количественно. Социолог может говорить об <обществе>, включающем миллионы людей (скажем, <американское общество>), а может обозначить этим термином гораздо меньшую по численности совокупность (<общество второкурсников такого-то института>). Два человека, разговаривающих на углу, вряд ли составят <общество>, но трое, которых выбросило на необитаемый остров, безусловно, будут таковым. Поэтому о значении понятия <общество> нельзя судить только по количественному критерию. Им обозначают скорее достаточно отчетливо выделяемый для самостоятельного анализа комплекс отношений, понимаемый как некое автономное целое, существующее наряду с другими, ему подобными. 

Точно так же следует ограничить значение прилагательного <общественный> в его социологическом  употреблении. Социолог будет использовать этот термин в более узком и строгом смысле для обозначения того, что связано с взаимодействием, взаимоотношениями, взаимностью. Таким образом, два разговаривающих на углу приятеля не образуют <общества>, но то, что между ними происходит, безусловно <общественно>, <социально>. <Общество> состоит из комплекса таких <общественных>, <социальных> событий. Что касается строгого определения понятия <социальный>, то трудно добавить что-либо к формулировке Макса Вебера, который квалифицировал как <социальную> ситуацию, когда люди в своих действиях ориентируются на других>. Переплетение смыслов, ожиданий и поведения, основанного на взаимной ориентации, составляет предмет социологического анализа. 

Но даже такого уточнения терминологии недостаточно, что бы продемонстрировать специфику социологического подхода. Для этого сравним его с подходами к изучению реальных человеческих действий в других дисциплинах. Ученый-экономист, например, имеет дело с анализом процессов, которые происходят в обществе и могут быть описаны как социальные. Эти процессы неизбежно затрагивают базовую проблему экономической деятельности - распределение в обществе недостаточного количества товаров и услуг. Экономист будет изучать данные процессы с точки зрения того, как они выполняют или не выполняют функцию распределения. Социологу, рассматривая те же процессы, естественно, придется учесть их экономический смысл, но его особые интересы не обязательно будут связаны только с этим смыслом. Его будут интересовать человеческие взаимоотношения и взаимодействия, которые могут возникать в таких процессах, но он абсолютно не будет касаться их узко экономических функций. Ведь экономическая деятельность включает отношения власти, престижа, предрассудки и даже игры, которые можно анализировать, лишь вскользь затрагивая собственно экономическую функцию деятельности. 

Социолог находит  предметы исследования во всех видах  человеческой деятельности, однако не любой ее аспект может стать таким  предметом. Социальное взаимодействие не составляет какого-то особого <сектора> в совместных действиях людей. Скорее это определенный аспект всех таких действий. Данную мысль можно выразить иначе, а именно: социолог выходит на особый уровень абстракции. Социальное как объект исследования не есть некое обособленное поле человеческой деятельности. Скорее (используя выражение лютеранской теологии) оно присутствует <в (внутри), с (наряду с) и под (в зависимости от)> множеством самых различных сфер этой деятельности. В поле зрения социолога нет ни одного явления, о котором бы никто еще не знал, но на те же самые явления он смотрит иначе. 

В качестве примера  можно привести и специфический  взгляд юриста на человеческую деятельность. В самом деле, здесь мы встречаемся  с точкой зрения, ориентирующейся  на гораздо более широкий охват  этой деятельности, чем у экономиста. Почти любая человеческая деятельность может в тот или иной момент по пасть в поле зрения законотворца, в чем, собственно, и заключается прелесть закона. Но и в случае с юристом мы обнаруживаем очень специфическую процедуру абстрагирования. Из всего громадного богатства и разнообразия человеческого поведения юрист выбирает только те аспекты (или, как он сказал бы, <материалы>), которые относятся к совершенно особой сфере его компетенции. Всякий, кто хоть раз участвовал в судебном процессе, хорошо знает: критерии того, что важно и что неважно с точки зрения закона, часто крайне удивляют обвиняемых в ходе разбирательства. Но нас это сейчас не касается. Мы обратим внимание на то, что сфера компетенции закона включает некоторое число моделей человеческого поведения, определяемых с особой тщательностью и скрупулезностью. Так, мы имеем четкие модели обязанности, ответственности и противоправного действия. 

Должны существовать определенные условия, прежде чем какое-либо эмпирическое действие можно будет отнести к одной из названных категорий, а эти условия устанавливаются статута ми или прецедентами. Если такие условия не обнаруживаются, то действие не подлежит рассмотрению с точки зрения закона. Компетентность юриста состоит в знании тех правил, по которым конструируются модели. В сфере своей компетенции он знает, при каких условиях выполнение делового контракта обязательно, когда поступок водителя может быть признан неосторожным и когда имело место изнасилование. 

Социолог может  рассматривать те же явления, но его система координат будет совершенно отличной. Самое главное, что его видение этих явлений нельзя вывести из статутов и прецедентов. Его интерес к человеческим взаимоотношениям в ходе деловых контактов не распространяется на их юридическую сторону - законность подписанного контракта; равно как интересное с социологической точки зрения отклоняющееся сексуальное поведение может не найти своего определения в юридических терминах. С точки зрения юриста, исследование социолога чуждо той системе координат, в которой действует закон. Можно сказать, что по отношению к концептуальному <зданию> закона деятельность социолога является подпольной по своему характеру. Юрист работает с тем, что можно назвать официальной концепцией ситуации. Социолог же часто имеет дело с концепциями, весьма далекими от официальных. Для юриста главное - понять, как закон смотрит на тот или иной тип преступления, для социолога же не менее важно увидеть и то, как преступник смотрит на за кон. 

Сама постановка вопросов в социологии обнаруживает желание как бы со стороны посмотреть на общепринятые или официально устанавливаемые цели человеческих действий. Это пред полагает определенную осведомленность о том, что события, про исходящие в человеческом обществе, имеют несколько уровней значения, из которых какие-то скрыты от нашего осознания по вседневной жизни. Это может предполагать даже какую-то меру подозрительности относительно способа, с помощью которого человеческие ситуации официально интерпретируются властями, будь то политические, юридические или религиозные власти. И если появится желание зайти так далеко, то станет очевидно, что не все исторические обстоятельства в равной мере благоприятствуют развитию социологического подхода. 

Как следствие, может показаться вполне правдоподобным утверждение, что у социологической мысли больше шансов развиваться в исторических условиях, отмеченных сильной тягой к конструированию самоконцепции культуры (особенно официальной, авторитетной и всеми признаваемой самоконцепции). Именно в таких условиях проницательные люди могут иметь стимул выйти за рамки этой самоконцепции и, в конце концов, поставить под вопрос авторитеты. Альберт Соломон убедительно доказал, что концепция общества в ее современном социологическом смысле могла возникнуть только тогда, когда были разрушены нормативные структуры христианства, а затем и стека regime (античного строя). Таким образом, мы можем вновь сравнить общество с невидимым каркасом здания, фасад которого скрывает его от по сторонних глаз. В эпоху средневекового христианства навязывавшийся религиозно-политический фасад, составлявший основу по вседневного мира европейского человека, делал <общество> не видимым. Как указывал Соломон, ту же функцию выполнял более светский политический фасад абсолютистского государства после раскола Реформацией единства христианского мира. Но с распадом абсолютистского государства обнажился скрытый костяк <общества>, и взору явился особый мир мотивов и сил, не поддающийся объяснению в рамках официальной интерпретации социальной реальности. Таким образом, социологический подход можно описать фразами типа <смотреть сквозь> или <заглядывать за>, многие из которых мы употребляем в повседневной речи: <видеть игру насквозь>, <видеть закулисную игру>, иначе говоря, <понимать, что к чему>. 

Мы не погрешим против истины, если посмотрим на социологическую  мысль как на часть того, что  Ницше называл <искусством не доверять>. Конечно, было бы грубым упрощением считать, что это искусство появилось  только в новые времена. Пожалуй, общая функция разума <видеть вещи насквозь> существо вала даже в самых примитивных обществах. Американский антрополог Пол Рэдин дал нам живое описание скептика как типа человека в примитивной культуре. Кроме того, мы можем убедиться в этом из знакомства с другими цивилизациями, хотя и отличными от западной, но развившими самопознание до таких форм, которые вполне можно назвать предсоциологическими. В качестве примера сошлемся на Геродота или Ибн-Хальдуна. Сохранились даже древнеегипетские тексты, свидетельствующие о глубоком разочаровании в политическом и социальном порядке, за которым закрепилась репутация как одного из самых прочных в человеческой истории. Однако с началом новой эры на Западе эта форма сознания интенсифицируется, концентрируется, систематизируется и проникает в мышление все большего числа проницательных людей. Здесь не место для подробного освещения предыстории социологической мысли, которое можно найти у Соломона. Мы даже не будем расписывать таблицу интеллектуальных предшественников социологии, и демонстрировать ее преемственность от Макиавелли, Эразма', Бэкона>, философии XVII в. и беллетристики XVIII в. Все это уже сделали другие, более квалифицированные специалисты, чем автор данных строк. Достаточно лишь еще раз подчеркнуть, что социологическая мысль есть плод целого ряда интеллектуальных течений, которые занимают весьма специфическое положение в современной истории Запада. 

Вернемся к  нашему утверждению о том, что  социологический подход включает в  себя процесс <видения сквозь> фасад  социальных структур - процесс, который можно проиллюстрировать примерами повседневного опыта людей, живущих в больших городах. Одной из прелестей большого города является громадное разнообразие видов человеческой деятельности, происходящей внутри, казалось бы, будничных и бесконечно безликих, рядами вы строенных зданий. Человек, живущий в таком городе, частенько испытывает удивление и даже потрясение, когда узнает, какую странную жизнь могут вести совершенно неприметные люди в домах, снаружи ничем не отличающихся от других домов на этой же улице. Пережив подобное удивление раз или два, человек может выработать привычку иногда просто гулять по улицам (скорее всего, когда стемнеет), с интересом вглядываясь сквозь за дернутые занавески в то, что происходит за ярко освещенными окнами. Обычное семейство ведет милую беседу с гостями? Сцена отчаяния у постели больного или покойника? Идет разнузданное веселье? А может, какой-то таинственный культ или опасный заговор? Фасады домов нам ничего об этом не скажут, они лишь показывают приверженность к тем или иным архитектурным вкусам определенных групп или классов, которые, скорее всего давно уже не живут здесь. Социальные мистерии происходят за фасадами. Желание проникнуть в эти мистерии аналогично любопытству социолога. В городах, на которые неожиданно обрушиваются какие-то бедствия, такое любопытство можно удовлетворить сполна. Тот, кто пережил бомбежки военного времени, знает, каких странных (иногда даже невообразимо странных) людей можно встретить в бомбоубежище, спустившись туда из собственной квартиры. Он может вспомнить, как жутко выглядит утром после ночного налета дом, половину которого, точно ножом, срезала бомба, сорвала фасад и безжалостно обнажила некогда скрытый интерьер. Однако в большинстве городов, где люди живут обычной жизнью, фасады можно <преодолеть> только благодаря любознательности. Подобно этому история знает ситуации, когда фасады срывались с общества силой, и все, кроме самых нелюбопытных, обнаруживали, какая реальность скрывалась за ними на самом деле. Но такое случается нечасто, отчего и фасады предстают, как правило, некими скалоподобными твердынями. Для того чтобы научиться воспринимать реальность, скрывающуюся за внешней оболочкой, нужно приложить известные интеллектуальные усилия. 

Поясним примерами  нашу мысль о том, как социология <заглядывает за> фасады социальных структур. Возьмем политическую организацию какого-либо местного сообщества. Если кто-то захочет выяснить, как управляется современный американский город, то он легко получит об этом официальную информацию: у города непременно есть устав, соответствующий законам штата. Сведущий человек посоветует заглянуть в разного рода статуты, которые дополняют городскую конституцию. Из всех указанных документов можно выяснить, какую форму правления имеет сообщество, узнать, что на муниципальных выборах голосуют не по партийным спискам и что городское правительство вступило в региональную систему водоснабжения. Точно так же, прочитав городские газеты, можно составить представление об официально признанных политических проблемах города. Можно узнать о планах города по присоединению одной пригородной территории, о недавних изменениях в административном подчинении другой территории, произведенных для обеспечения ее индустриального развития, или о том, что один из членов городского сове та был обвинен в злоупотреблении служебным положением в корыстных целях. Все это постоянно происходит, так сказать, на видимом, официальном, публичном уровне политической жизни. И, тем не менее, только в высшей степени наивный человек может думать, что такого рода информация дает ему полную картину политической жизни сообщества. Социолог обязательно захочет понять основу <неформальной структуры власти> (как назвал ее американский социолог Флойд Хантер, интересовавшийся подобными исследованиями), т.е. такую картину взаимопереплетения людей и их властных возможностей, которую нельзя отыскать ни в каких статутах и о которой, пожалуй, не вычитаешь даже в газетах. Политолог или юрист-эксперт с огромным интересом могут сравнивать устав данного города с конституциями других подобных сообществ. Социолог скорее попытается выяснить, каким образом и насколько сильно закрепленные законом имущественные права влиют и даже определяют действия официальных лиц, избранных согласно этому уставу. Кое-что об имущественных правах можно найти не в городском уставе, а скорее в кабинетах президентов корпораций. Эти права и основанные на них интересы могут вести вообще за пределы местного сообщества, в частные особняки горстки могущественных людей, в офисы некоторых профсоюзов, а иногда и в штабы преступных организаций. Случись социологу самому соприкоснуться с властью, он прежде всего <заглянул бы за> официальные механизмы, которыми якобы регулируются властные отношения в городе. Это совсем не значит, что социолог считает официальные механизмы абсолютно неэффективными, а закрепленное в законе определение чисто иллюзорным. Но он, по крайней мере, будет настаивать, что есть и другой уровень реальности, который надо исследовать в конкретной властной системе. А иногда он действительно может прийти к выводу о полной бесперспективности поисков реальной власти там, где, по мнению общества, ей должно быть.