Эмиль дюркгейм как исследователь процессов социальной дезинтеграции и девиации

     Одним из основных объяснений проблем, связанных  со сверстниками, особенно противоположного пола, является чрезмерная зависимость  от другого человека, что возникает обычно в качестве компенсации плохих отношений в семье, из-за постоянных конфликтов с родителями и отсутствия контакта с ними. В этом случае часто бывает, что отношения с другом или подругой становятся столь значимыми и эмоционально необходимыми, что любое охлаждение в привязанности, а тем более измена, воспринимается как невосполнимая утрата, лишающая смысла дальнейшую жизнь.

     Кроме того, в современных условиях увеличивается  разрыв между различными возрастными  и социальными группами - это происходит из-за быстрого изменения культурных норм и эталонов поведения в различных  общественных слоях, усиления влияния  моды. Родителям, формирование личности которых происходило в условиях менее динамичного общества, очень  сложно понять своих “свободомыслящих”  детей. Но с другой стороны, кто, как  не молодые, являются поколением, которое  находится в наилучшем положении  в современной ситуации, так как  имеет гораздо больше потенциальных  возможностей использовать свои преимущества, связанные с тенденциями изменения  общества. [49.3]

     Следовательно, семья не всегда предохраняет от самоубийства. Особенно это заметно в наше время. Только сплочённость людей находящихся  в браке и их детей может  давать высокий показатель предохранения  от суицида.

     Так же увеличение коэффициента предохранения  можно отметить во время кризиса. Социальные перевороты, как и великие  национальные войны, оживляют коллективные чувства, пробуждают дух партийности  и патриотизма, политическую веру и  веру национальную и, сосредоточивая индивидуальные энергии на осуществлении одной  цели, создают в обществе - по крайней  мере, на время - более тесную сплоченность. Так как борьба эта заставляет людей сближаться между собой  перед лицом общей опасности, отдельные лица начинают меньше думать о себе, больше об общем деле.

     Если  единичная личность стремиться стать  выше коллективной - это можно назвать  эгоизмом. Так как индивидуальное "я" резко противополагает себя социальному "я", к тому же, в  ущерб этому последнему. Следовательно, эгоистическим самоубийством называется частный вид суицида, который  вызывается чрезмерной индивидуализацией.

     Но  каким образом самоубийство может  иметь такое происхождение?

     Часто высказывалось мнение, что в силу своего психологического устройства человек  не может жить, если он не прилепляется духовно к чему-либо его превышающему и способному его пережить; эту  психологическую особенность человека объясняли тем, что наше сознание не может примириться с перспективой полного исчезновения. Говорят, что  жизнь терпима только тогда, если вложить в нее какое-нибудь разумное основание, какую-нибудь цель, оправдывающую все ее страдания, что индивид, предоставленный самому себе, не имеет настоящей точки приложения для своей энергии. Человек чувствует себя ничтожеством в общей массе людей; он ограничен узкими пределами не только в пространстве, но и во времени. Если наше сознание обращено только на нас самих, то мы не можем отделаться от мысли, что, в конечном счете, все усилия пропадают в том "ничто", которое ожидает нас после смерти. Грядущее уничтожение ужасает нас. При таких условиях невозможно сохранить мужество жить дальше, т.е. действовать и бороться, если все равно из всего затрачиваемого труда ничего не останется. Одним словом, позиция эгоизма противоречит человеческой природе, и поэтому она слишком ненадежна для того, чтобы иметь шансы на долгое существование.

     Но  в такой абсолютной форме это  положение представляется очень  спорным. Если бы действительно мысль  о конце нашего бытия была нам  в такой степени нестерпима, то мы могли бы согласиться жить только при условии самоослепления и  умышленного убеждения себя в  ценности жизни. Ведь если можно до известной степени замаскировать  от нас перспективу ожидающего нас "ничто", мы не можем воспрепятствовать  ему наступить: что бы ни делали мы - оно неизбежно. Мы можем добиться только того, что память о нас  будет жить в нескольких поколениях, что наше имя переживет наше тело; но всегда неизбежно наступит момент, и для большинства людей он наступает очень быстро, когда  от памяти о них ничего не остается. Те группы, к которым мы примыкаем  для того, чтобы при их посредстве продолжалось наше существование, сами смертны в свою очередь; они также  обречены разрушиться в свое время, унеся с собой все, что мы вложили  в них своего. В очень редких случаях память о какой-нибудь группе настолько тесно связана с  человеческой историей, что ей обеспечено столь же продолжительное существование, как и самому человечеству. Если бы у нас действительно была такая  жажда бессмертия, то подобная жалкая перспектива никогда не могла  бы нас удовлетворить.

     В конце концов, что же остается после  нас? Какое-нибудь слово, один звук, едва заметный и чаще всего безымянный след. Следовательно, не останется ничего такого, что искупало бы наши напряженные  усилия и оправдывало их в наших  глазах. Действительно, хотя ребенок  по природе своей эгоистичен и  мысли его совершенно не заняты заботами о будущей жизни и хотя дряхлый  старик в этом, а также и во многих других отношениях очень часто  ничем не отличается от ребенка, тем  не менее, оба они больше, чем взрослый человек, дорожат своим существованием. [152.4]

     Уже в силу того, что высшие формы  человеческой деятельности имеют коллективное происхождение, они преследуют коллективную же цель, поскольку они зарождаются  под влиянием общественности, постольку  к ней же относятся и все  их стремления; можно сказать, что  эти формы являются самим обществом, воплощенным и индивидуализированным  в каждом из нас. Но для того, чтобы  подобная деятельность имела в наших  глазах разумное основание, сам объект, которому она служит, не должен быть для нас безразличным. Мы можем  быть привязаны к первой лишь в  той мере, в какой мы привязаны  и ко второму, т.е. к обществу. Наоборот, чем сильнее мы оторвались от общества, тем более мы удалились от той  жизни, для которой оно одновременно является и источником, и целью. К  чему эти правила морали, нормы  права, принуждающие нас ко всякого  рода жертвам, эти стесняющие нас  догмы, если вне нас нет существа, которому все это служит и с  которым мы были бы солидарны? Зачем  тогда существует наука? Если она  не приносит никакой другой пользы, кроме той, что увеличивает наши шансы в борьбе за жизнь, то она  не стоит затрачиваемого на нее труда. Инстинкт лучше исполняет эту  роль; доказательством служат животные. Какая была надобность заменять инстинкт размышлением, менее уверенным в  себе и более подверженным ошибкам? И в особенности, чем оправдать  переносимые нами страдания? Испытываемое индивидуумом зло ничем не может  быть оправдано и становится совершенно бессмысленным, раз ценность всего  существующего определяется с точки  зрения отдельного человека. Для человека твердо религиозного, для того, кто  тесными узлами связан с семьей или  определенным политическим обществом, подобная проблема даже не существует. Добровольно и свободно, без всякого  размышления, такие люди отдают все  свое существо, все свои силы: один - своей церкви, или своему Богу, живому символу той же церкви, другой - своей  семье, третий - своей родине или  партии.

     Другими словами, если, как часто говорят, человек по натуре своей двойствен, то это значит, что к человеку физическому присоединяется человек  социальный, а последний неизбежно  предполагает существование общества, выражением которого он является и  которому он предназначен служить. И  как только оно разбивается на части, как только мы перестаем чувствовать  над собой его животворную  силу, тотчас же социальное начало, заложенное внутри нас, как бы теряет свое объективное  существование. Остается только искусственная  комбинация призрачных образов, фантасмагория, рассеивающаяся от первого легкого  прикосновения мысли; нет ничего такого, что бы могло дать смысл  нашим действиям, а между тем  в социальном человеке заключается  весь культурный человек; только он дает цену нашему существованию. Вместе с тем мы утрачиваем всякое основание дорожить своею жизнью; та жизнь, которая могла бы нас удовлетворить, не соответствует более ничему в действительности, а та, которая соответствует действительности, не удовлетворяет больше нашим потребностям. Так как мы были приобщены к высшим формам существования, то жизнь, которая удовлетворяет требованиям ребенка и животного, уже не в силах больше удовлетворить нас. Но раз эти высшие формы ускользают от нас, мы остаемся в совершенно беспомощном состоянии; нас охватывает ощущение трагической пустоты, и нам не к чему больше применить свои силы. В этом отношении совершенно справедливо говорить, что для полного развития нашей деятельности необходимо, чтобы объект ее превосходил нас. [156.4]

2.2 Альтруистическое  самоубийство

     Часто можно встретиться с мнением, что самоубийство незнакомо обществам  низшего порядка; правда, только что  рассмотренный нами эгоистический  тип самоубийства может быть частным  явлением в этой среде, но зато здесь  мы встречаемся с другим, эндемическим, видом самоубийства.

     Bartholin в своей книге "De causis contempae mortisa Danis" говорит, что датские воины считали позором для себя умереть на своей постели или покончить свои дни от болезни и в глубокой старости, и, для того чтобы избежать такого позора, сами кончали с собой. Точно так же готы думали, что люди, умирающие естественною смертью, обречены вечно гнить в пещерах, наполненных ядовитыми животными. На границе вестготских владений возвышалась высокая скала, носившая название "скалы предков", с которой старики бросались вниз и умирали, когда жизнь становилась им в тягость. Silvius It aliens говорит следующее об испанских кельтах: "Это народ, обильно проливающий свою кровь и как бы ищущий смерти. Как только кельт вступает в возраст, следующий за полным физическим расцветом, он с большой нетерпеливостью переносит свое существование и, презирая старость, не хочет дожидаться естественной смерти; своими руками кладет он конец своему существованию". По их мнению, людей, добровольно обретших смерть, ожидает блаженная жизнь, и, наоборот, для того, кто умер от болезни или старческой дряхлости, уготована ужасная преисподняя. В Индии долгое время существовал такой же обычай. Благосклонного отношения к самоубийству, может быть, еще нельзя найти в книге Вед, но, во всяком случае, оно имеет очень древнее происхождение. Плутарх говорит следующее по поводу самоубийства брамина Калана: "Он принес сам себя в жертву, согласно существовавшему среди мудрецов той страны обычаю". [164-165.4]

     Итак, мы видим, что у первобытных народов  самоубийство - явление очень частое, но имеет свои характерные особенности. Их можно разделить на три категории:

     1) Самоубийство людей престарелых  или больных.

     2) Самоубийство жен после смерти  мужей.

     3) Самоубийство рабов, слуг и  т.д. после смерти хозяина или  начальника.

     Во  всех этих случаях человек лишает себя жизни не потому, что он сам  хотел этого, а в силу того, что  он должен был так сделать. Если он уклоняется от исполнения этого долга, то его ожидает бесчестье и  чаще всего религиозная кара. Вполне естественно, что когда нам говорят  о стариках, которые кончают с собою, то по первому впечатлению можно думать, что мы имеем здесь дело с человеком, уставшим от жизни, от невыносимых страданий, свойственных этому возрасту. Но если бы действительно самоубийство в данном случае не имело другого объяснения, если бы индивид убивал себя исключительно для того, чтобы избавиться от тяжкой жизни, то нельзя было бы сказать, что он обязан делать это. Однако мы видим, что если он продолжает жить, то тем самым он лишается общего уважения; ему отказывают в установленных погребальных почестях, и, по общему верованию, его ожидают за гробом ужасные мучения.

     Общество  оказывает на индивида в данном случае определенное психическое давление для того, чтобы он непременно покончил с собой. Конечно, общество играет некоторую  роль и в эгоистическом самоубийстве, но влияние его далеко не одинаково  в этих двух случаях. В первом случае роль его исчерпывается тем, что  оно теряет связь с индивидом  и делает его существование беспочвенным; во втором оно формально предписывает человеку покончить с жизнью.

     Если  Дюркгейм назвал "эгоизмом" то состояние, когда человеческое "я" живет  только личною жизнью и следует только своей личной воле; то слово "альтруизм" так же точно выражает обратное состояние, когда "я" не принадлежит самому человеку, когда оно смешивается  с чем-то другим, чем оно само. И когда центр его деятельности находится вне его существа, а  внутри той группы, к которой данный индивид относится. Поэтому то самоубийство, которое вызывается чрезмерным альтруизмом, называется альтруистическим.

     Субъект стремится освободиться от своей  личности для того, чтобы погрузиться  во что-то другое, что он считает  своею настоящей сущностью. Как  бы ни называлась эта последняя, индивид  верит, что он существует в ней  и только в ней, и, стремясь к утверждению  своего бытия, он вместе с тем стремится  слиться воедино с этой сущностью. В этом случае человек не считает  своего теперешнего существования  действительным. Безличность достигает  здесь своего максимума, и альтруизм  выражен с полною ясностью.

     Один  отрывается от жизни, потому что не видит в ней для себя никакой  цели и считает свое существование  бессмысленным и бесполезным, другой убивает себя потому, что его желанная цель лежит вне этой жизни и  последняя служит для него как  бы препятствием. Меланхолия альтруиста полна надежды: он верит, что по ту сторону этой жизни открываются  самые радужные перспективы; подобное чувство вызывает даже энтузиазм, нетерпеливая вера стремится сделать свое дело и проявляет себя актом величайшей энергии.

     Таким образом, Дюркгейм установил и второй тип самоубийства, состоящий в  свою очередь из трех разновидностей: обязательное альтруистическое самоубийство (суицид является долгом), факультативное альтруистическое самоубийство (самоубийство является премией) и чисто альтруистическое самоубийство (радость принесения себя в жертву, самоубийство считается  похвальным).

     В наших современных обществах, где  индивидуальная личность все более  и более эмансипируется от коллективной, подобный вид самоубийства не может  быть частым явлением. Однако и в  настоящее время существует социальная среда, где альтруистический тип  самоубийств может считаться  явлением обыденным, - это армия. В  лице этой группы мы имеем как бы пережиток самоубийств, свойственных обществам низшего порядка; ведь и сама военная мораль некоторыми своими сторонами составляет как  бы пережиток морали первобытного человечества. Под влиянием этого предрасположения солдат лишает себя жизни при первом столкновении с жизнью, по самому ничтожному поводу: вследствие отказа в разрешении отпуска, вследствие выговора, незаслуженного наказания или неудачи по службе; убивает себя по причине ничтожного оскорбления, мимолетной вспышки ревности или даже просто потому, что на его  глазах кто-нибудь покончил с собой. Здесь мы находим объяснение тех  явлений заражения, которые так  часто наблюдаются в армии.