Риторика Петровской эпохи: Стефан Яворский, Феофан Прокопович

     "Слова  и речи", изданные при Екатерине  II, могут считаться скорее не  церковными проповедями, а политическими  руководящими статьями. В своих  восхвалениях Петру Феофан мало  пускался в праздную риторику, но всегда касался практической стороны и полезности для государства мероприятий государя. Все тогдашние уставы, касавшиеся церковного управления, писаны были Феофаном. Он составил устав семинарии или духовной академии, которую Петр предположил завести для приготовления пастырей церкви. Феофан составил духовный штат, не приведенный в исполнение при жизни Петра. Наконец, в январе 1724 года Феофан, соотносясь с планами государя, по его приказанию написал указ об устроении монашества, указ, которым предполагалось поставить монастыри по древнейшему образцу на такую степень, чтобы иноческое жилье отнюдь не было бесполезным и монастыри не делались притоном ленивцев, но приносили бы свою пользу обществу, как и все другие общественные учреждения.

     Труды Феофана не ограничивались сферою церкви. Как человек, хорошо владевший пером, он по поручению Петра писал уставы и законоположения, относившиеся к другим сферам государственного порядка; так, им написано было предисловие к морскому регламенту. Вероятно, и в других случаях употреблял его Петр, между прочим, известно, что в 1722 году Феофан получил поручение от государя пополнить историю Петра, написанную неизвестно кем, быть может, самим Петром; она в значительной степени была исправлена и выглажена Феофаном, а напечатана была уже при Екатерине II. Эта история охватывает первую половину царствования Петра до Полтавской битвы. Несмотря на близость Феофана к государю, любимец Петра не получил материальных богатств, как бы следовало ожидать, и постоянно жаловался на скудность. Государь пожаловал ему два подмосковных села, но, по свидетельству Феофана, по причине хлебных недородов они приносили ему на первых порах убыток вместо пользы. Его псковская епархия была бедна и не доставляла ему надлежащих средств для прожития в Петербурге, царь поддерживал его своими частными подачками.

     Петр  великий скончался, псковской архиерей вместе с тверским присутствовали при  его смертном одре. Возник важный вопрос о наследстве. Феофан много способствовал  возведению на престол Екатерины  и, со свойственной ему убедительностью, доказывал, что, хотя покойный государь не оставил завещания, но достаточно указал на свою волю, короновав императрицу Екатерину. Он припомнил, как Петр накануне ее коронования говорил своим верным слугам, что коронует ее с тою целью, дабы она по смерти его стала во главе государства.

     По  предложению Феофана, акт провозглашения Екатерины императрицею положили назвать  не избранием, а только объявлением  в том смысле, что еще при  жизни своего супруга она была избрана править по его кончине  государством, а теперь только объявляется  об этом во всенародное сведение. Екатерина была признана и в значительной степени была обязана своим воцарением ловкости Феофана. При погребении Петра Феофан произнес речь, считающуюся лучшею из говоренных им в своей жизни речей. При Петре Феофан действовал как один из вернейших исполнителей, пособников и, так сказать, угадывателей воли Петра; он действовал преимущественно в литературной сфере и старался всегда подстраиваться к текущим событиям своего времени. После Петра Феофан вращается в государственной сфере, он один из могучих людей своей страны и своего века, но его деятельность выразилась, главным образом, в постоянной борьбе с тайными и явными врагами и соперниками. Феофан всегда выходил победителем и безжалостно уничтожал все, что было против него враждебного.

     Первою  жертвою его был человек, которому некогда он старался угождать, - новгородский архиепископ Феодосий. Этот сановник, зазнавшись своим значением, позволил себе неосторожные выходки, которыми тотчас воспользовались те, которые могли  на его погибели устроить свое собственное возвышение. Не пропущенный во дворец через мост караульным солдатом, Феодосии, махая палкой, сказал: "Я лучше светлейшего князя!" Этим он разозлил Меньшикова, которому не преминули донести о выходке архиерея. Через несколько дней после того, находясь в синодальной палате в кругу духовных, Феодосий в разговоре с ними жаловался, что в его время нет доброжелательства к духовному сословию, и по этому поводу угрожал гневом Божиим и междоусобною бранью. Многие духовные уже прежде не любили Феодосия за его высокомерие и заносчивость.

     Феофан  и с ним трое архимандритов, заседавших в синоде, подали императрице донос  о том, что Феодосии произнес "слова  противные и молчания не терпящие". Государыня 24 апреля дала повеление  арестовать Феодосия и допросить. На другой день после этого ареста опрошены были другие синодальные члены. Тверской епископ Феофилакт Лопатинский показал, что преосвященный Феодосий бранил весь российский народ "безумными, нехристианами, горшими турков и всяких варваров, атеистами и идолопоклонниками; говорил, что над церковью совершаются тиранства, толковал, что болезнь государю Петру пришла смертельная от безмерного женонеистовства и от Божия отмщения за его посяжку на духовный и монашеский чин", что "излишняя его охота к следованию тайных дел показывает мучительское его сердце, жаждующее крови человеческой".

     Другие  члены также не добром помянули Феодосия в своих ответах, когда им задавали вопросы. Новгородский архиепископ  просил письменно милости и прощения у государыни, винился в том, что на мосту назвал часового, не пропустившего его во дворец, дураком, но отрицал приписываемые ему речи, будто бы произнесенные в синодальной палате, и уверял государыню, что он по верности своей к ней прежде других учинил и подписал ей присягу. Но потом при вторичных допросах Феодосий сознавался в некоторых неблаговидных замечаниях, произнесенных перед тверским архиереем о том, что сенаторов пригласили ко столу во дворец, а синодальных членов не пригласили, и что теперь ухаживают за сенаторами, а когда окажется несогласие в народе, тогда начнут ухаживать и за духовенством. Феофан не остановился на первом ударе, нанесенном своему сопернику, но, пользуясь тем, что последний начинает сам виниться, настоял, чтобы у Феодосия забрали всю его переписку и арестовали нескольких монахов из Невского монастыря. 11 мая Феофаном был составлен указ, подписанный государынею, о ссылке Феодосия в дальний карельский монастырь на устье Двины. 13 мая этот приговор был публично прочитан, вслед за тем Феодосия отвезли в место заточения и поместили в келье, устроенной под церковью.

     Вместе  с Феодосием был осужден и  сослан в Соловецкий монастырь за разные неисправности синодальный  обер-секретарь Варлаам Овсянников. Потом был сделан допрос другим лицам, арестованным по делу Феодосия, из них один, Григорий Семенов, думал очернить и самого Феофана, но ему не удалось и, запутавшись в собственном доносе, доносчик был осужден на смерть за то, что, слышав по собственному сознанию от Феодосия и Варлаама Овсянникова "злохулительные слова на царскую особу", вовремя не донес. Монахи Невского монастыря, арестованные по делу Феодосия, наговорили на своего опального владыку, что он принуждал их, как своих подчиненных, присягать на верность себе, словно царствующей особе.

     Тогда составлено было "объявление о Феодосии", в котором изложены были вины новгородского архиепископа. Оно было отдано на просмотр Феофану. Феофан, воспользовавшись этим, двинул дело до того, что синод по высочайшему повелению приказал снять с Феодосия архиерейский и священнический сан и посадить его в тюрьму с малым оконцем, не допускать к нему близко людей и не давать ему для пропитания ничего, кроме хлеба и воды. Граф Платон Мусин-Пушкин по царскому повелению приехал в карельский Никольский монастырь и пригласил туда холмогорского архиерея. Последний в церкви снял с Феодосия сан, а потом Феодосий был посажен в ту же келью, где сидел прежде, но уже не в архиерейском сане, а в звании простого монаха под именем чернеца Федоса.

     В его келье заложили большое окно и оставили для света маленькое отверстие в четверть аршина, его тюрьма была с тройною дверью за замками и печатями, у двери поставлены были двое солдат. Как и чем существовал чернец Федос в своей тюрьме от половины октября до конца января 1726 года, неизвестно, но в конце января архангельский губернатор Измайлов приехал в карельский монастырь и приказал перевести узника в другую тюрьму, Феодосии был так слаб, что не мог ходить, и его перенесли на руках, а 5 февраля караульный фендрих Григорьев рапортовал губернатору, что чернец Федос умер. Тело Федоса по указу тайной канцелярии вынули из земли, отвезли в Кирилловский монастырь и там похоронили 12 марта, 25 июня того же года императрица сообщила святейшему синоду, что она соизволила Феофана, псковского архиепископа, перевести на новгородскую архиепископию. Тогда началось у Феофана небезопасное для него дело с бывшим архимандритом Маркеллом Родышевским, до того времени находившимся прежде в приближении у Феофана.

     Этот  Маркелл сообщил Феофану, что  какой-то солдат на улице сделал ему намек о колокольном набатном звоне, за которым должен последовать народный мятеж с целью погубить духовных, подозреваемых в неправославии и поругании святых икон. Феофан донес об этом правительству, и так как донесенное ему Маркеллом касалось народного возмущения, то Феофан сдал Маркелла в страшный Преображенский приказ. Там Маркелл начал наговаривать на Феофана, показывая, между прочим, что он дурно отзывался об императрице. Немного спустя Маркелл начал сыпать на Феофана в 47 пунктах обвинения в неправославии, которые, по его объяснению, высказались во многих сочинениях Феофана. Маркелл указывал, будто из этих сочинений видно, что автор их думает, что христианин может оправдаться перед Богом верою, а не делами с верою, что он не признает, как следует, творений святых отцов, не почитает икон, называет суеверием водоосвящение, смеется над акафистами, порочит минеи, прологи и кормчую книгу, держит у себя в доме музыку, говорит, что хорошо было бы ввести ее в церквах и прочее.

     Тайная  канцелярия взяла с Феофана подробное и письменное опровержение таких обвинений, но кто знает, как бы Феофан тогда отделался, если бы на его счастье не пал скоро Меньшиков, находившийся уже не в дружелюбном отношении к новгородскому архиепископу и потому мирволивший Родышевскому. С падением Меньшикова Феофан уже смелее и резче прежнего опровергал своего противника Родышевского, освобожденного из Преображенского приказа по распоряжению верховного тайного совета и проживавшего в Невском монастыре.

     В январе 1728 года Маркелл бежал оттуда в Москву, был пойман по распоряжению Феофана и привезен в синод, но тут объявил за собою "государево слово" и был снова взят в Преображенский приказ, где продолжал писать на Феофана доносы, потом его отпустили в Симонов монастырь и приказали содержать под караулом, но караул этот не был строг. К этому времени двор переехал в Москву, совершилась коронация Петра II, затем - его смерть, призвание на престол Анны Ивановны. Потрясения, происходившие тогда одно за другим, многих погубили, но Феофан только пользовался ими, чтобы крепче утвердиться. Ловкий и проницательный, он смекнул, что затеи членов верховного тайного совета ограничить самодержавие со вступлением Анны на престол не осуществятся, что самодержавие слишком приросло к общественной русской жизни и, несмотря на все свои подписки и обещания, Анна возвратит русскому престолу известную форму, от которой ее принуждали отречься. Феофан стал на сторону противников верховного совета, не смея пока открыто действовать против него.

     Феофан  молчал, когда нужно было еще молчать, втайне смеялся над верховниками и побудил прежде совершения присяги в смысле нового образа правительства прочитать публично форму этой присяги. Верховники, не смея со своей стороны резко выразить свои намерения, создали тогда такую форму присяги, которую присягавшие не вполне, так сказать, раскусили. Феофану этого и было нужно, чтобы потом была возможность толковать, что дело понималось совсем не так, как его хотели представить сторонники ограничения царской власти. Когда Анна была встречаема в Москве, Феофан не посмел высказать ей публично того, что было бы ей приятно, но в своей речи, которую произносил перед нею, вставил несколько двусмысленных выражений, на которые впоследствии можно было указать как на свидетельство его верности самодержавию. Есть известие (неизвестно, верное ли), что Феофан подарил Анне столовые часы, в которых под доскою государыня могла найти начертанное Феофаном наставление, как поступать ей.

     Недолго пришлось Феофану таиться и вилять. По просьбе, представленной разом несколькими стами человек из шляхетства, Анна отреклась от условий, на которых принуждена была принять престол от верховного совета, разорвала их публично, и самодержавная власть государя была восстановлена в России на прежних, стародавних основах. Феофан спешил и в речах, и в стихах прославить это событие, подсмеиваясь над неудавшимися затеями и угрожая тем, которые бы когда-нибудь вздумали повторить подобные затеи: "Всяк, кто ни мыслит вводить строй отманный, бойся самодержавной, прелестниче, Анны: как оная бумажка вси твои подлоги, растерзанные, падут под царские ноги". В наступившее царствование Феофану опять до самой своей смерти пришлось бороться с кознями своих врагов. Родышевский, проживая в Симоновом монастыре, сошелся с духовником государыни, троицким архимандритом Варлаамом, с бывшим директором типографии Аврамовым, занимавшимся при Петре писанием истории, и с другими лицами. Было намерение повредить