Религиоведение в России

   РЕЛИГИОВЕДЕНИЕ В РОССИИ

     Размышляя о религиоведении в России небесполезно задаться парой простых и вместе с тем озадачивающих вопросов: существовало ли то, что следует называть религиоведением, в истории отечественной науки, и является ли религиоведением то, что существует в нашей стране под этим названием ныне?

Скорее всего, что первой реакцией на эти вопросы у многих людей, профессионально причастных в России к наукам, изучающим религию, будет недоумение (разве допустимо-де сомневаться по такому поводу) и убежденный ответ: конечно - "да" и "да", и не иначе. И такое оптимистическое убеждение по-своему обосновано: ведь известно столько заслуженных имен и значительных работ, что лишь одно их перечисление как бы демонстрирует мощную традицию российского религиоведения.  

Действительно, глянув в глубь времен, можно, при желании, узреть истоки отечественного   религиоведения   уже   в   трудах   В. Н. Татищева   и   М. В. Ломоносова,  Д. С. Аничкова  и  Г. В. Козицкого,   Г. А. Глинки  и  А. С. Кайсарова,   М. В. Попова  и  М. Д. Чулкова, да и еще множества других деятелей российского Просвещения XV??? - начала X?X веков. 

Что же касается периода с середины X?X и до первой четверти XX в., то некоторым знатокам историографии вопроса он видится вообще как "бум" в науках о религии в России.  Тут,  и впрямь,  на любой вкус:  своя  замечательная  "мифологическая  школа" (Ф. И. Буслаев,  А. Н. Афанасьев,  А. А. Потебня,  О. Ф. Миллер)  и  ее  не  менее  яркие  оппоненты  (К. Д. Кавелин, А. Н. Пыпин, А. Н. Веселовский); фундаментальные изыскания о религии и церкви в истории  России  (из   "самых-самых",   выборочно    -       Т. И. Буткевич,  Н. М. Гальковский, Е. Е. Голубинский,  П. В. Знаменский, Н. Ф. Каптерев, В. О. Ключевский,  А. С. Лаппо-Данилевский,  С. П. Мельгунов,  митрополит Макарий  /М. П. Булгаков/, А. С. Пругавин, А. А. Спасский, Д. В. Цветаев); глубокие исследования духовной  культуры  индоевропейских  народов,   античных  обществ,   стран  Востока  (Ф. Ф. Зелинский  и  Б. А. Тураев,  В. В. Бартольд  и  В. П. Васильев, Ф. И. Щербатской  и С. Ф. Ольденбург);   оригинальное    философское    осмысление    религии    (в   трудах   В. С. Соловьева, Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова, Н. О. Лосского, С. Н. и Е. Н. Трубецких, А. И. Введенского,  С. Л. Франка);   начало    социологического    подхода    к    религии   (П. Л. Лавров, М. М. Ковалевский, П. А. Сорокин); содержательные опыты обобщающих описаний    эволюции    христианской    церковности    (В. В. Болотов,   Л. П. Карсавин,   А. П. Лебедев, Ф. И. Успенский)  и  в  целом  истории  религий мира (труд  А. М. Клитина;  коллективное  произведение  А. В. Ельчанинова, П. А. Флоренского, В. Ф. Эрна), - все оттенки научного интереса к теме религии и значительные имена этим перечнем не исчерпать.

Сравнительная мифология, филологические и этнографические исследования из области религиозной жизни разных эпох и народов, исторические разработки (с углублением в российскую проблематику, но также вполне состоятельные и в отношении Древнего мира, Востока и Запада), самостоятельная философия религии, - если все это представить как целостный органичный массив умножавшегося научного знания, то возникает монументальный образ громады дореволюционного российского религиоведения.

Смущает, правда, одно немаловажное обстоятельство. При знакомстве с трудами, которые условно могли бы быть отнесены к религиоведческому наследию "дооктябрьских" времен, обнаруживается, что чуть ли не обязательным мотивом подавляющего большинства из них служит явная нормативность в интерпретациях исследуемого материала.  Причем интонации оценочных характеристик могли и различаться - в диапазоне от конфессиональной апологии до либеральных и революционно-демократических. Но постоянной оставалась "экипировка" исследуемой тематики религии идеологически окрашенными инвективами. Нередко эти темы были важны не сами по себе, как предмет объективного изучения, а в качестве "оселка" для полемического выражения различных политических позиций. Тогда научной аналитике приходилось тесниться перед социальной публицистикой.

Что поделать, для России отношение к религии - не только духовный вопрос, имеющий мистико-сотериологическое звучание, но и значимый аспект социальных исканий пути национального развития. Потому даже в сугубо академической рефлексии религия осмысливалась, не в последнюю очередь, с поправкой на "партийные" пристрастия ученых. Добавим также, что весомым препятствием для научного религиоведения в России было господствующее положение православно-монархической церковности, диктовавшей общественному сознанию свою "аксиологию". Мало чем сказывалось на институциализации российского религиоведения и знакомство с опытом зарубежных исследователей религии. Во всяком случае, аналога классическому пониманию религиоведения, в духе Фридриха Макса Мюллера или Корнелиса Тиле, представители наук о религии в России не выработали (или не успели).

Тем не менее, уровень знаний о религии, достигнутый российской научной мыслью к 1917 г., предполагал вполне оптимистичную перспективу сложения отечественного религиоведения, и если таковая не развернулась в реальность, то сие уже явно не зависело от самого ученого сообщества.

В сравнении с этим, куда печальнее выглядит советский период - жутковатая личная судьба многих "старорежимных" исследователей религии настораживает: а было ли продолжение у отечественной религиоведческой мысли во времена "массового атеизма"? Судя по некоторым нынешним историографическим текстам - не только было, но и является незаслуженно пренебрегаемым "наследством".  Подразумевается, что у знаменитых учителей были выдающиеся ученики (уже среди советских ученых), так что теперешние потомственные религиоведы - это "ученики тех учеников". А значит, традиция не прерывалась, создавались замечательные труды (как аргумент можно встретить ссылку на библиографию к статьям двухтомной энциклопедии "Мифы народов мира" ), возникали научные школы, - то есть российское религиоведение "никогда не умирало".

Начало "советского религиоведения" обычно маркируется набором персоналий, как бы символизирующих преемственность с дореволюционным наследием. Среди них чаще всего   упоминаются   В. Г. Богораз-Тан,   Р. Ю. Виппер,  С. А. Жебелев,   Д. К. Зеленин,  С. Г. Лозинский, Н. Я. Марр, Н. М. Никольский, Л. Я. Штернберг,  хотя и не только они - в 1920-е годы в стране трудилось еще немало уцелевших при "диктатуре пролетариата" старых ученых, причастных к исследованиям вопросов религии. Часть из них имела с молодости "революционные заслуги", и это в новых условиях стало им не очень надежной, но защитой. Часть - мимикрировала под цвета советской среды и относительно благополучно доживала свой век. Были и те, кто все-таки попал под репрессии. 

К ним примыкало поколение помладше (из которого кто-то успел сделать свои первые научные шаги еще до революционных потрясений), уже идейными и исследовательскими установками - кто вынужденно, а кто и вполне органично - вписавшееся именно в советский "алгоритм" работы с материалом религии. Судьбы этих людей (В. М. Алексеев, Е. Г. Кагаров, С. И. Ковалев, И. Ю. Крачковский, Н. М. Маторин, П. Ф. Преображенский, А. Б. Ранович, В. В. Струве, И. Г. Франк-Каменецкий, О. М. Фрейденберг и многие другие) также сложились по-разному, но в любых случаях стали поучительным свидетельством того, что происходит с традициями в науке и с самими учеными, когда они подвергаются давлению идеологической конъюнктуры.   

Можно, вероятно, упомянуть еще и некоторых партийных "знатоков религиозного вопроса", таких как В. Д. Бонч-Бруевич, П. А. Красиков, И. И. Скворцов-Степанов, Ем. Ярославский и им подобных, - в разной мере, но действительно осведомленных о "предмете". Однако представленное ими "в?дение" религии было столь специфичным по содержанию, направленности и последствиям, что упоминание этих деятелей вызывает далеко не академические ассоциации.

В конце 1920-х и 1930-е годы вступила в научную жизнь та генерация советских ученых,   главным   образом   -   обществоведов,   историков,   этнографов   (например,  В. И. Абаев,    Л. Н. Великович,    И. М. Дьяконов,    А. М. Золотарев,    А. И. Клибанов,   А. Н. Кочетов,   И. А. Крывелев,  И. П. Петрушевский,   С. А. Токарев,   Ю. П. Францев,  М. И. Шахнович, М. М. Шейнман и пр.), которая уже воспринимала существовавшее отношение к религии как само собой разумеющееся и умела сопрягать личный интерес к тем или иным религиозным сюжетам с "текущим моментом". Со  временем  они   действительно стали учителями (или "учителями", чей пример заставлял задуматься о допустимом либо неприемлемом в науке) для множества и поныне трудящихся на ниве религиоведения. Эта "когорта" привнесла в религиоведческие исследования, на поприще которых некоторые из них сделали немало содержательного, еще и специфический опыт адаптации научных кадров к политико-идеологическим переменам в нашем обществе. 

В относительно "вегетарианский", по советским меркам, период 1960-70-х годов, происходит нечто похожее на реанимацию и даже подъем отечественных наук о религии. На это время приходится заметный рост религиоведческих исследований по различным направлениям, складывается система подготовки специалистов по "научному атеизму" (вузовская специализация, аспирантура и соискательство, защиты кандидатских и докторских диссертаций).  Апофеозом легитимации научно-атеистического религиоведения можно считать создание и деятельность Института научного атеизма Академии общественных наук при ЦК КПСС. Имена ученых, достойно заявивших себя в этот период как специалистов по изучению религии, и по сей день заслуженно остаются в списках цитируемых и упоминаемых авторов (малая  толика  из  них - А. Ф. Анисимов, С. А. Арутюнов,     Е. М. Бабосов,     В. Н. Басилов,      Л. С. Васильев,    В. И. Гараджа,    Н. С. Гордиенко,    Н. Л. Жуковская,    В. Р. Кабо,    Ю. А. Левада,    Е. М. Мелетинский,    Л. Н. Митрохин,  М. П. Мчедлов,   М. Г. Писманик,   Б. А. Рыбаков,  И. С. Свенцицкая,    А. Д. Сухов,   Е. М. Штаерман, Д. М. Угринович, И. Н. Яблоков). Вслед таким мощным "паровозам" уже в 1980-е годы уверенно вкатилось в свои колеи большое число кандидатов и докторов наук, достигших ученых степеней и званий под рубрикой "научный атеизм, история религии и атеизма".  

В итоге явление "советского религиоведения" утвердилось и обрело институциональность. Все в нем было вроде бы как полагается: академические научные учреждения, подготовка специалистов в высшей школе, теоретические труды и эмпирические исследования, обилие публикаций любого уровня - от солидных монографий до популярных брошюр. Не было только главного, без чего не может существовать нормально устроенное религиоведение - указания именно на религию как предмет исследования, с соответствующей концептуализацией взглядов и разработкой методологии, адекватной научному познанию этого предмета.

Религиоведение (даже если его можно так называть без кавычек) советского времени было, повторим, научно-атеистическим. А предмет "научного атеизма" - как помнят вышедшие из тех лет нынешние специалисты - объяснялся совсем не "по-религиоведчески": формулировки периодически корректировались, но им никогда не была религия; предмет состоял из "двух аспектов" - опровержения религиозных представлений и утверждения научного понимания действительности.  (Только в самом конце 1980-х годов для новообразованной специальности под названием "теория и история религии, атеизма и свободомыслия" в описание предмета было включено понятие "сущность религии").

Конечно, при большом желании и с применением унаследованных от "учителей" навыков, и "опровержению религиозных представлений" не трудно придать образ серьезного религиоведения. Тем более, что действительное содержание научной работы в отношении религии за разные советские десятилетия менялось и вовсе не было исключительно примитивным и бесцветным. Потому, наверное, и случаются периодические разыскания в трагических временах нашей истории ХХ столетия свидетельств наличия религиоведческой науки "даже и при тех обстоятельствах".

Но, отдавая дань подвижничеству многих предшественников, надо все-таки признать, что развитие религиоведческих знаний было основательно перекрыто массивом господствовавших политико-идеологических установлений. Достопамятны ситуации, когда заслуженно авторитетные ученые, писавшие о религии, для прохождения своих трудов примеряли к ним маскирующие ярлычки "истории эстетики", "искусствоведения", "истории культуры" etc, вплоть до публикации под грифом "библиотека атеистической литературы". Любые "несогласованные" самостоятельные исследования в социогуманитарной сфере, в том числе затрагивавшие ее религиозный аспект, рисковали получить клеймо "вредной галиматьи", со всеми вытекающими репрессивными последствиями.

Манера идеологически выверенного оформления текстов, когда расстановка "правильных" цитат была обязательным делом, на какую бы тему ни писалось исследование, не могла не сказаться на самом стиле научной работы. Еще два-три десятилетия назад в "научно-атеистическом религиоведении" собирание сокровищницы высказываний о религии и изучение вкладов в эту копилку "иконизированных" на ту пору политических деятелей и "прогрессивных мыслителей" всех времен и народов ? были распространены едва ли не больше, чем исследования самой религии.  Конечно, факты из жизни религии тоже собирались, описывались и систематизировались на эмпирическом уровне. Но идеологическая парадигма обязывала, при любой фактуре, к уже заранее заданным выводам о "реакционной сущности", "идейном банкротстве", "закате" и "отмирании" всего, что относилось к религиозной культуре человечества. Поэтому в составе источниковой базы исследования определяющими обыкновенно были не тексты религии, а тексты о религии (установочные, нормативные, санкционированные).

Не стоит обращаться к прошлому чтобы лишь очередной раз усмехнуться над ним. В научных перипетиях ушедших десятилетий необходимо видеть не только ошибки и упущенные возможности, но также истоки некоторых последующих трудностей. В частности, навык постоянного обращения к чужим (в том числе и выдающимся) мыслям о религии воспитал виртуозное умение прятать за ними свои или отсутствие таковых. Распространенной манерой советских религиоведов было превращение собственных высказываний в некие связки между набором цитат из дозволенных отечественных и иностранных сочинений, когда содержанием работы становилась сама выборка почерпнутых из безопасных источников фактов, имен, названий, суждений. Главным при этом оказывалось вовсе не размышление над проблемами, а обозрение того, что когда-либо о них писалось в разные времена теми или иными авторами. Подобное воспроизведение в каких-то случаях могло служить и исследовательским целям - в смысле выяснения путей, которыми развивался интересующий предмет, установления его связей, взаимодействий и пр. Но чаще это оставляло впечатление лишь демонстрации осведомленности и эрудиции пишущего, нежели какой-то аналитики.