Вожак лидер толпы

Двойное влияние - прошлого и  взаимного подражания -в конце концов вызывает у людей одной и той же страны и одной и той же эпохи такое сходство, что даже те, кто менее всего должен был бы поддаваться такому влиянию, - фило-софы, ученые и литераторы - обнаруживают все же такое семейное сходство в своих мыслях и стиле, что по этим признакам можно тотчас же узнать эпоху, к которой они принадлежат. Достаточно короткого разговора с каким-нибудь человеком, чтобы получить полное понятие о том, что он читает, какие его обычные занятия и в какой среде он живет".

Зараза  настолько могущественна, что она может  вну-шать индивидам не только известные мнения, но и извест-ные чувства. Благодаря именно такой заразе, в известную эпоху подвергались презрению известные произведения, на-пример, "Тангейзер", спустя несколько лет возбудивший восторги тех же самых людей, которые его осмеяли.

Мнения  и верования распространяются в толпе именно путем заразы, а  не путем рассуждений, и верования толпы  всех эпох возникали  посредством такого же точно меха-низма: утверждения, повторения и заразы. Ренан совер-шенно справедливо сравнивает первых основателей хрис-тианства "с рабочими социалистами, распространяющими свои идеи по кабакам". Вольтер также говоря о христиан-ской религии, сказал, "что в течение более чем ста лет ее последователями была только самая презренная чернь".

На  примерах, аналогичных  тем, на которые я  уже ука-зывал здесь, можно ясно проследить, как зараза, действую-щая вначале только в народных слоях, постепенно перехо-дит в высшие слои общества; мы можем убедиться в этом на наших современных социалистских доктринах, которы-ми в настоящее время начинают увлекаться уже те, кто осужден сделаться первыми жертвами их торжества. Дей-ствие заразы настолько сильно и могущественно, что перед ним отступает всякий личный интерес.

Вот почему всякое мнение, сделавшись популярным, в конце концов получает такую силу, что проникает и в са-мые высшие социальные слои и становится там господ-ствующим, хотя бы нелепость его была вполне очевидна. В этом явлении заключается очень любопытная реакция низших социальных слоев на высшие, тем более любопыт-ная, что все верования толпы всегда проистекают из какой-нибудь высшей идеи, не пользовавшейся никаким влияни-ем в той среде, в которой она народилась. Обыкновенно вожаки, подпавшие под влияние этой идеи, завладевают ею, извращают ее, создают секту, которая в свою очередь из-вращает и затем распространяет ее в недрах масс, продол-жающих извращать ее все более и более. Сделавшись на-конец народной истиной, эта идея некоторым образом воз-вращается к своему первоначальному источнику и тогда уже действует на высшие слои нации. В конце концов мы видим, что все-таки ум управляет миром. Философы, создавшие какие-нибудь идеи, давно уже умерли и преврати-лись в прах, но благодаря описанному мною механизму, мысль их все-таки торжествует в конце концов.

Обаяние

Идеи, распространяемые путем  утверждения, повторе-ния и заразы, обязаны своим могуществом главным обра-зом таинственной силе, которую они приобретают, - обаянию.

Идеи  или люди, подчинявшие  себе мир, господствовали над ним преимущественно  благодаря этой непреодолимой  силе, именуемой обаянием. Мы все понимаем значение это-го слова, но оно употребляется часто в таких различных смыслах, что объяснить его нелегко. Обаяние может сла-гаться из противоположных чувств, например, восхищения и страха. В основе обаяния действительно часто заложены именно эти чувства, но иногда оно существует и без них. Наибольшим обаянием, например, пользуются умершие, сле-довательно, - существа, которых мы не боимся: Александр, Цезарь, Магомет, Будда. С другой стороны есть такие пред-меты и фикции, которые нисколько не возбуждают в нас восхищения, например, чудовищные божества подземных храмов Индии, но которые, тем не менее, имеют огромное обаяние.

В действительности обаяние - это род господства какой-нибудь идеи или  какого-нибудь дела над умом индивида. Это господство парализует все критические  способности индивида и наполняет его  душу удивлением и  почтением. Вызванное  чувство необъяснимо, как и все чувства, но, ве-роятно, оно принадлежит к тому же порядку, к какому при-надлежит очарование, овладевающее замагнитизированным субъектом. Обаяние составляет самую могущественную причину всякого господства; боги, короли и женщины не могли бы никогда властвовать без него.

Различные виды обаяния можно, однако, подразделить на две главные  категории: обаяние  приобретенное и  обая-ние личное. Приобретенное обаяние - то, которое доставля-ется именем, богатством, репутацией; оно может совершен-но не зависеть от личного обаяния. Личное же обаяние носит более индивидуальный характер и может существо-вать одновременно с репутацией, славой и богатством, но может обходиться и без них.

Приобретенное или искусственное  обаяние гораздо  боль-ше распространено. Уже одного того факта, что какой-нибудь индивид занимает известное социальное положение, обладает известным богатством и титулами, бывает зачас-тую достаточно, чтобы придать ему обаяние, как бы ни было ничтожно его личное значение. Военный в своем мундире, судья в своей мантии всегда пользуются обаянием. Пас-каль совершенно справедливо указывал на необходимость облачить судей в мантии и парики. Без этого они бы лиши-лись на три четверти своего авторитета. Самый свирепый социалист всегда бывает несколько смущен при виде прин-ца или маркиза; стоит присвоить себе такой титул, и самый прозорливый коммерсант легко даст себя обморочить.

Это влияние титулов, орденов и мундиров на толпу встречает-ся во всех странах, даже там, где больше всего развито чувство личной свободы. Я приведу по этому поводу отрывок из новой книги одного путешественника, рассказывающего следующее о том обаянии, которым пользуются некоторые личности в Ан-глии:

"Много  раз мне приходилось  наблюдать особенное  состояние опьянения,  которое овладевает  даже самыми благоразумными ан-гличанами при виде и общении с каким-нибудь пэром Англии. Они заранее уже любят его, лишь бы богатство его соответствова-ло его положению, и в его присутствии они всё переносят от него с восторгом. Они краснеют от удовольствия, когда он приближа-ется к ним или заговаривает с ними; сдерживаемая радость сооб-щает непривычный блеск их глазам. У них "лорд находится в крови", если позволено будет так выразиться, как мы выражаемся, например, про испанца, что у него танцы в крови, про немца - что у него музыка в крови, и про француза - что у него в крови революция. Их страсть к лошадям и Шекспиру менее сильна, и они менее извлекают из нее наслаждений. Книга пэров имеет огромный сбыт и ее можно найти в самых отдаленных местах и у всех так же, как Библию".

Я касаюсь здесь  лишь обаяния, которое  имеют люди; но рядом  с этим можно поставить  и обаяние мнений, литера-турных и художественных произведений и т.д. В послед-нем случае чаще всего обаяние является результатом уси-ленного повторения. История и в особенности история ли-тературы и искусства, представляет собой не что иное, как повторение все одних и тех же суждений, которые никто не смеет оспаривать и в конце концов все повторяют их так, как выучили в школе Есть имена и вещи, которых никто не смеет коснуться. Для современного читателя, например, чтение Гомера доставляет, конечно, огромную и непреодо-лимую скуку, но кто же посмеет сознаться в этом? Парфе-нон в его настоящем виде является несчастной развалиной, лишенной всякого интереса, но эта развалина обладает оба-янием именно потому, что она представляется нам не в том виде, в каком она есть, а в сопровождении всей свиты исто-рических воспоминаний. Главное свойство обаяния имен-но и заключается в том, что оно не допускает видеть пред-меты в их настоящем виде и парализует всякие суждения. Толпа всегда, а индивиды весьма часто нуждаются в гото-вых мнениях относительно всех предметов. Успех этих мнений совершенно не зависит от той частицы истины или заблуждения, которая в них заключается, а исключительно лишь от степени их обаяния.

Теперь  я буду говорить о  личном обаянии. Этот род обаяния совершенно отличается от искусственного или при-обретенного обаяния и не зависит ни от титула, ни от вла-сти; оно составляет достояние лишь немногих лиц и сооб-щает им какое-то магнетическое очарование, действующее на окружающих, несмотря даже на существование между ними равенства в социальном отношении и на то, что они не обладают никакими обыкновенными средствами для утверждения своего господства. Они внушают свои идеи, чувства тем, кто их окружает, и те им повинуются, как пови-нуются, например, хищные звери своему укротителю, хотя они легко могли бы его разорвать.

Великие вожаки толпы: Будда, Магомет, Жанна д'Арк, Наполеон обладали в высшей степени именно такой фор-мой обаяния и благодаря ей подчиняли себе толпу. Боги, герои и догматы внушаются, но не оспариваются; они исче-зают, как только их подвергают обсуждению.

Великие люди, об обаянии  которых я только что гово-рил, без этого обаяния не могли бы сделаться знамениты-ми. Конечно, Наполеон, находясь в зените своей славы, пользовался огромным обаянием, благодаря своему могу-ществу, но все же это обаяние существовало у него и тогда еще, когда он не имел никакой власти и был совершенно неизвестен. Благодаря протекции, он был назначен коман-довать армией в Италии и попал в кружок очень строгих, старых воинов-генералов, готовых оказать довольно-таки сухой прием молодому собрату, посаженному им на шею.

Но  с первой же минуты, с первого свидания, без всяких фраз, угроз или жестов, будущий великий  человек покорил  их себе. Тэн заимствует из мемуаров современников  сле-дующий интересный рассказ об этом свидании:

"Дивизионные  генералы, в том  числе Ожеро, старый во-яка, грубый, но героичный, очень гордившийся своим высо-ким ростом и своей храбростью, прибыли в главную квар-тиру весьма предубежденными против выскочки, прислан-ного из Парижа. Ожеро заранее возмущался, уже составив себе мнение о нем по описанию и готовясь не повиноваться этому "фавориту Барраса", "генералу Вандемьера", "улич-ному генералу", на которого все смотрели как на медведя, потому что он всегда держался в стороне и был задумчив, притом этот малорослый генерал имел репутацию матема-тика и мечтателя. Их ввели. Бонапарт заставил себя ждать. Наконец он вышел, опоясанный шпагой, и, надев шляпу, объяснил генералам свои намерения, отдал приказания и отпустил их. Ожеро безмолвствовал, и только когда они уже вышли на улицу, он спохватился и разразился своими обычными проклятиями, соглашаясь вместе с Массеной, что этот маленький генерал внушил ему страх, и он решитель-но не может понять, почему с первого взгляда он почув-ствовал себя уничтоженным перед его превосходством".

Обаяние Наполеона еще  более увеличилось  под влия-нием его славы, когда он сделался великим человеком. Тог-да уже его обаяние сделалось почти равносильно обаянию какого-нибудь божества. Генерал Вандамм, революционный вояка, еще более грубый и энергичный, чем Ожеро, говорил о нем маршалу д'Орнано в 1815 году, когда они вместе поднимались по лестнице в Тюильрийском дворце: "Мой милый, этот человек производит на меня такое обаяние, в котором я не могу отдать себе отчета, и притом до такой степени, что я, не боящийся ни Бога, ни черта, приближаясь к нему, дрожу, как ребенок; и он бы мог заставить меня пройти через игольное ушко, чтобы затем бросить меня в огонь".

Наполеон  оказывал такое же точно обаяние  на всех тех, кто приближался  к нему.

Сознавая  вполне свое обаяние, Наполеон понимал, что  он толь-ко увеличивает его, обращаясь даже хуже, чем с конюхами, с теми важными лицами, которые его окружали и в числе которых нахо-дились знаменитые члены Конвента, внушавшие некогда страх Европе. Рассказы, относящиеся к тому времени, заключают в себе много знаменательных фактов в этом отношении. Однажды в государственном совете Наполеон очень грубо поступил с Беньо, с которым обошелся, как с неучем и лакеем. Достигнув желаемо-го действия. Наполеон подошел к нему и сказал: "Ну, что, боль-шой дурак, нашли вы, наконец, свою голову?" Беньо, высокий, как тамбур-мажор, нагнулся очень низко, и маленький человечек, под-няв руку, взял его за ухо, "что было знаком упоительной мило-сти, - пишет Беньо, - обычным жестом смилостивившегося госпо-дина". Подобные примеры дают ясное понятие о степени низости и пошлости, вызываемой обаянием в душе некоторых людей, объяс-няют, почему великий деспот питал такое громадное презрение к людям, его окружавшим, на которых он действительно смотрел, лишь как на пушечное мясо.

Даву, говоря о своей преданности и преданности Маре Бонапарту, прибавлял: "Если бы император сказал нам обоим: "Интересы моей политики требуют, чтобы я разру-шил Париж, и притом так, чтобы никто не мог из него вый-ти и бежать", - то Маре, без сомнения, сохранил бы эту тай-ну, я в том уверен, но тем не менее, не мог бы удержаться и вывел бы из Парижа свою семью и тем подверг бы тайну опасности. Ну, а я из боязни, чтобы никто не догадался об этой тайне, оставил бы в Париже свою жену и детей".

Надо  иметь в виду именно эту удивительную способ-ность Наполеона производить обаяние, чтобы объяснить себе его удивительное возвращение с острова Эльбы и эту побе-ду над Францией одинокого человека, против которого выступили все организованные силы великой страны, каза-лось, уставшей уже от его тирании. Но стоило ему только взглянуть на генералов, присланных для того, чтобы завла-деть им, и поклявшихся им завладеть, и все они немедленно подчинились его обаянию.

"Наполеон, - пишет английский  генерал Уолслей, - вы-саживается во Франции почти один, как беглец с маленько-го острова Эльбы, и в несколько недель ему удается без всякого кровопролития ниспровергнуть всю организацию власти во Франции, во главе которой находился ее закон-ный король. Существуют ли случаи, где личное превосход-ство человека проявлялось бы более поразительным образом? В продолжении всей этой последней его кампании можно ясно видеть, какую власть он имел над союзниками, заставляя их следовать его инициативе, и как мало было нужно, чтобы он их раздавил окончательно".