«Жизнь» и «смерть» в духовном опыте человека. Проблема бессмертия

     Ильин приходит к позитивному утверждению жизни через раскрытие духовного смысла смерти. Только позитивность эта приобретает ярко выраженную метафизичность, ибо через тайну смерти обнаруживается тайна жизни. Утилитарно-прагматический взгляд, привыкший видеть жизнь как естественную вещь и испытывать животный страх перед ее потерей, здесь исчезает раз и навсегда. Философия помогает восстановить онтологическую иерархию ценностей, и это становится возможным при аксиологическом воззрении на смерть. Ибо смерть имеет возможность преображаться в «тотальное пространство смысла».[1]

     Жизнь невозможно постичь из самой жизни. Жизнь сама по себе, «жизнь как жизнь» представляет собой бесконечно-однородную витальную субстанцию, не содержащую никаких намеков на категории «цель», «смысл», «ценность». Только в человеке, осознающем реальную границу бессмысленного витального потока, происходит телеологическая работа, и жизнь либо внезапно наполняется высочайшим смыслом и ценностью, либо, столь же внезапно, теряет их. В любом случае подобная работа возможна лишь в ситуации конечного существа. Таково позитивное действие смерти.

     О значимости смерти также много было сказано в экзистенциальной философии: «Лишь за счет знания смерти человеческая жизнь вздымается к его вершине». Таково своеобразное credo экзистенциализма, выраженное одним из его главных представителей.

     У Хайдеггера периода «Бытия и времени» онтологический аспект смерти увязывается с ее экзистенциальной значимостью для человека. Ужас перед смертью открывает подлинное бытие. Но собственное устройство смерти, ее «метафизический механизм» остается вне сферы рассмотрения. Природа смерти в ее значимости - размыкать присутствие и способствовать экзистированию.

     Экзистенциалистская интерпретация смерти, бесспорно, богата продуктивными философскими смыслами. Неслучайно именно это течение мысли оказало огромное влияние на западную культуру. Но его продуктивность в плане метафизического постижения смерти значительно снижается некоторыми, можно сказать, идеологическими установками.

     Общим для всех версий экзистенциализма является идея аутентичной реализации личности в бытии, которая и есть подлинная  свобода, а значит, и единственный смысл. Но эта реализация требует  устранения из универсума надличностного объективного смысла, как инстанции, подавляющей и угнетающей свободное проявление «Я».

     В разработке данной проблемы можно обратиться к Гегелю и Шопенгауэру. Их воззрения, представляют собой образец чистейшего рационализма в осмыслении смерти. Примечательно то, что оба мыслителя философски не игнорируют факт смерти. В их построениях смерть находит свое закономерное место, органично встраиваясь в систему, придавая ей целостность и завершенность. В «Энциклопедии философских наук» смерть у Гегеля выступает как диалектически необходимый момент выхождения духа, который мыслится исключительно понятийно: «Смерть непосредственного единичного живого существа eсть, выхождение духа, - это выхождение следует понимать не плотски, а духовно - не как выхождение по естеству, а как развитие понятия. Понятие снимает односторонность рода, поскольку именно род этот не находит для себя адекватного осуществления, а скорее проявляется в смерти как сила отрицательная по отношению к действительности единичных существ».

     Смерть у Гегеля есть результат противоречия единичного и рода. Всеобщность, необходимость и разумность следует искать исключительно в роде: отдельные индивиды неполноценны, ущербны, свою исполненность и завершенность они находят в целом. Но это и есть смерть. Торжество целого проявляется в смерти, в которой единичное терпит полное фиаско: в смерти род показывает себя силой, властвующей над непосредственно единичным. В этом смысле каждый индивидуум есть извечная неполнота, отклонение от родового понятия, а поэтому он случаен и несуществен. Ему инкриминируется невыполнение онтологической задачи, в силу чего он находит закономерное нисхождение в смерть. Здесь причина и логическое объяснение смерти: «его несоразмерность со всеобщностью, - говорит далее Гегель, - есть его изначальная болезнь и прирожденный зародыш смерти. Снятие этой несоразмерности и есть свершение его судьбы».

     Смерть необходима, ибо организм изначально болен своей односторонностью, частичностью. Но эта частичность, приговоренная к гибели, не есть предмет для эмоционально-волевого переживания. Тождество бытия и мышления обеспечивает разумность, всех действительно происходящих процессов. Гибель эмпирического индивида не самосуща, она играет роль средства, цель же - род и его подготовленность для возникновения в нем духа: «органическая природа заканчивается тем, что через смерть единичного род приходит к caмому себе и становится, т.о. предметом для себя, в чем и состоит возникновение духа».

     Беспристрастность Гегеля приводит к утверждениям о логической необходимости смерти. Сама же смерть, ее природа остаются вне пределов досягаемости. Это может удовлетворить лишь ум, сердце оставив в отчаянии и сокрушении. Методологическое кредо рационализма - сохранять максимальную нравственную отрешенность от собственно живого человеческого переживания, упаковывая его в неумолимо жесткие понятийные схемы.